— Вы только посмотрите, — с придыханием произносит Дэвид.

Я поднимаю голову. Он стоит напротив, наклонившись вперед, его темные глаза блестят.

— Наверное, надо закопать крысу? — спрашиваю я. — Не хочу, чтобы она гнила в мусорном контейнере.

Дэвид откашливается.

— Завтра вторник, будут вывозить мусор, — говорит он. — Сейчас я ее вынесу. У вас есть газета?

— Разве теперь у кого-нибудь дома есть газеты? — Это выходит более язвительно, чем мне хотелось бы. Я быстро добавляю: — У меня найдется пластиковый пакет.

Извлекаю его из ящика. Дэвид протягивает руку, но я в состоянии сделать это сама. Выворачиваю пакет, засовываю в него пальцы, осторожно беру тушку. Меня слегка передергивает.

Потом я расправляю пакет и плотно соединяю верхние края. Давид берет упакованную крысу и, открыв бак для мусора под площадкой, бросает туда. Покойся с миром.

В тот момент, когда он вытаскивает из контейнера мешок с мусором, снизу раздаются звуки: поют трубы, стены будто переговариваются друг с другом. Кто-то в ду́ше.

Я смотрю на Дэвида. Не моргнув глазом, он завязывает мешок и перебрасывает его через плечо.

— Вынесу на улицу, — говорит он, направляясь к входной двери.

Я ведь не собираюсь спрашивать его, как ее зовут.

Глава 15

— Угадай, кто это.

— Мама.

Я пропускаю это слово мимо ушей.

— Как прошел Хеллоуин, детка?

— Хорошо.

Она что-то жует. Надеюсь, Эд не забывает следить за ее весом.

— Много сладкого подарили?

— Много. Больше, чем всегда.

— А самое любимое?

Разумеется, это «Эм-энд-эмс» с арахисом.

— Сникерсы.

Я в шоке.

— Они маленькие, — объясняет она, — будто бы сникерсы-малыши.

— Так что ты ела на ужин — китайскую еду или сникерсы?

— То и другое.

Надо поговорить с Эдом.

Но во время разговора он принимает оборонительную позицию.

— Это единственный раз в году, когда она получает за ужином сладкое, — говорит он.

— Не хочу, чтобы у нее возникли проблемы.

— С зубами? — уточняет он, помолчав.

— С весом.

Он вздыхает:

— Я могу о ней позаботиться.

Я вздыхаю в ответ:

— Я и не говорю, что не можешь.

— Но звучит именно так.

Я прижимаю ладонь ко лбу.

— Просто дело в том, что ей восемь, а многие дети в этом возрасте сильно прибавляют в весе. Особенно девочки.

— Буду осторожен.

— И не забывай, одно время она была очень пухлой.

— Хочешь, чтобы она была тощей?

— Нет, это тоже плохо. Хочу, чтобы была здоровой.

— Отлично. Перед сном я поцелую ее малокалорийным поцелуем, — говорит он. — Диетический чмок.

Я улыбаюсь. Но все же, когда мы прощаемся друг с другом, я чувствую натянутость.

Вторник,

2 ноября

Глава 16

В середине февраля, почти шесть недель протосковав взаперти и осознав, что мне не становится лучше, я обратилась к психиатру. Его лекцию «Атипичные антипсихотические средства и посттравматическое стрессовое расстройство» я прослушала пять лет назад на конференции в Балтиморе. Тогда мы не были знакомы. Теперь он хорошо знает меня.

Люди, не знакомые с психотерапией, считают, что психотерапевт по умолчанию вкрадчив и внимателен. Вы размазываетесь по его кушетке, как масло по тосту, и таете. «Это не обязательно так», как поется в песне [Имеется в виду песня из оперы «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина.]. Аномальный случай: доктор Джулиан Филдинг.

Во-первых, кушетки нет. Мы встречаемся каждый вторник в библиотеке Эда — доктор Филдинг в клубном кресле, я в дизайнерском кресле «с ушами» у окна. И хотя он разговаривает тихо и его голос скрипит, как старая дверь, доктор точен, обстоятелен, каким и должен быть хороший психиатр. «Мужик того типа, который выходит из душа пописать», — не один раз говорил про него Эд.

— Итак, — скрипит доктор Филдинг. Из окна на его лицо падает луч послеполуденного света, превращая стекла очков в крошечные желтые солнца. — Вы говорите, что вчера вы с Эдом спорили из-за Оливии. Эти разговоры помогают вам?

Повернув голову, я бросаю взгляд на дом Расселов. Интересно, чем занимается Джейн Рассел. Хочется выпить.

Я провожу пальцами по горлу и вновь смотрю на доктора Филдинга.

Он глядит на меня, и морщины на его лбу становятся резче. Должно быть, он устал, а я — я просто изнемогаю. Этот сеанс был насыщен событиями. Я рассказала о моем паническом приступе, и это встревожило доктора; о делах с Дэвидом, которыми доктор не заинтересовался; о разговорах с Эдом и Оливией, что снова вызвало у Филдинга озабоченность.

И вот я снова перевожу немигающий бездумный взгляд на книги, стоящие на полках Эда. История агентов Пинкертона. Два тома истории Наполеона. «Архитектура области залива Сан-Франциско». Разносторонним читателем был мой муж. Раздельно проживающий супруг, если уж на то пошло.

— Похоже, эти беседы вызывают у вас смешанные чувства, — говорит доктор Филдинг.

Классический жаргон психотерапевта: «Похоже… Как я это понимаю… Полагаю, вы хотите сказать…» Мы интерпретаторы. Переводчики.

— Я продолжаю… — слетают с моих губ непрошеные слова. Смогу ли я вновь вторгнуться туда? Смогу — и делаю это. — Продолжаю думать… не могу не думать… о той поездке. Я так сожалею, что это была моя идея.

Никакой реакции с другого конца комнаты — наверное, потому, что доктор обо всем знает, слышал об этом много раз.

— По-прежнему сожалею. Сожалею, что это не была идея Эда. Или не чья-то еще. Сожалею, что мы поехали. — Я сплетаю пальцы. — Это очевидно.

— Но вы все же поехали, — осторожно произносит Филдинг.

Меня опаляет боль.

— Вы организовали семейный отдых. Никому не следует такого стыдиться.

— В Новой Англии, зимой.

— Многие ездят зимой в Новую Англию.

— Это было глупо.

— Это было разумно.

— Невероятно глупо, — настаиваю я.

Доктор Филдинг не отвечает.

— Если бы я этого не сделала, мы были бы по-прежнему вместе.

Он пожимает плечами:

— Возможно.

— Определенно.

Я почти физически ощущаю на себе его взгляд.

— Вчера я кое-кому помогла, — говорю я. — Женщине из Монтаны. Пожилой. Она месяц не выходит из дома.

Филдинг привык к этим резким переходам — синаптическим прыжкам, как он их называет, — хотя оба мы понимаем, что я умышленно меняю тему разговора. Но я выпускаю пар, рассказывая о БабулеЛиззи и о том, как я выдала ей свое имя.

— Что заставило вас это сделать?

— Я почувствовала, что она пытается наладить контакт.

Разве не это увещевает нас делать Форстер? Только наладить контакт? «Говардс-Энд» [«Говардс-Энд» — роман Эдварда Моргана Форстера, семейная сага.] — июльский выбор клуба книголюбов.

— Я хотела ей помочь, — продолжаю я. — Хотела проявить сочувствие.

— Вы проявили великодушие, — говорит он.

— Надеюсь, да.

Он задвигался в кресле.

— Похоже, вы подходите к тому моменту, когда других людей воспринимаешь исходя из их представлений, а не только из собственных.

— Возможно.

— Это прогресс.

В комнату прокрался Панч и трется у ног, нацеливаясь на мои колени. Я убираю ступню с пола и подсовываю под бедро другой ноги.

— Как проходит физиотерапия? — спрашивает доктор Филдинг.

Я провожу ладонью по ногам и торсу, словно демонстрируя приз в телеигре. «Вы можете выиграть это изъятое из употребления тело тридцативосьмилетней женщины!»

— Прежде я выглядела лучше. — И сразу, не дав ему поправить меня, добавляю: — Знаю, это не фитнес-программа.

И все же он замечает:

— Это не только фитнес-программа.

— Да, конечно.

— Значит, все идет хорошо?

— Я лечусь. Уже лучше.

Он спокойно смотрит на меня.

— Правда. С позвоночником все нормально, трещин в ребрах уже нет. Я больше не хромаю.

— Да, я заметил.

— Но мне нужна гимнастика. И Бина мне нравится.

— Вы с ней подружились.

— В каком-то смысле, — соглашаюсь я. — За дружбу надо платить.

— Бина приходит по средам, верно?

— Обычно.

— Хорошо, — говорит доктор, как будто среда — особенно подходящий день для занятий аэробикой.

Он ни разу не видел Бину. Не могу представить их рядом — такое ощущение, что они находятся в разных измерениях.

Ему пора уходить. Я знаю об этом, даже не глядя на часы, стоящие на каминной полке, — так же как знает об этом доктор Филдинг. После нескольких лет общения мы оба научились засекать пятьдесят минут с точностью до секунды.

— Хочу, чтобы вы продолжали прием бета-блокаторов в той же дозировке, — произносит он. — Сейчас вы принимаете тофранил, по пятьдесят миллиграммов раз в день. Увеличим до двух раз. — Он хмурится. — Это основано на том, что мы обсуждали сегодня. Должно помочь с вашими перепадами в настроении.

— Из-за тофранила я утрачиваю ясность, — напоминаю я.

— Ясность?

— Или четкость, наверное. Или то и другое.

— Вы имеете в виду зрение?

— Нет, не зрение. Более…

Мы это уже обсуждали — разве он не помнит? Обсуждали или нет? Ясность. Четкость. Дело в том, что иногда у меня возникает чересчур много мыслей сразу. Как будто в мозгу перекресток и все пытаются проехать одновременно.

Посмеиваюсь слегка сконфуженно.

Доктор Филдинг хмурится, потом вздыхает.