— Да, сэр. То были книги по медицине.

— Вероятно, не слишком удобно держать книги на высоко расположенных полках?

— Да, сэр, не слишком удобно. Но что делать, если книг так много и места им в кабинете не хватает… — Тут викарий умолк. Длинное лицо, обрамленное бакенбардами, вытянулось еще больше, а рот изумленно приоткрылся. — Я уверен, совершенно уверен, — растерянно начал он, — что и словом не обмолвился о моих книгах и высоте полок в моем кабинете! Как вы догадались?

— О, это сущий пустяк. Так же, к примеру, я догадался о том, что вы холостяк или вдовец и за хозяйством у вас следит довольно неряшливая экономка.

— Поразительно, Холмс! — воскликнул я. — Не только мистеру Эппли, но и мне хотелось бы знать, как вы об этом догадались.

— Пыль, Уотсон. Пыль!

— Какая пыль?

— Будьте добры, взгляните на кончик указательного пальца правой руки мистера Эппли. Он испачкан чем-то темно-серым. Такого рода пыль обычно скапливается на книгах. Впрочем, пятна эти немного побледнели и смазаны, поскольку трогал он книги рано утром. А поскольку мистер Эппли мужчина высокий и с длинными руками, очевидно, что он доставал эти книги с одной из верхних полок. Что же касается скопившейся в кабинете пыли, надеюсь, нетрудно догадаться, в чем дело. Это объясняется тем, что в доме нет аккуратной жены, а есть только неряха экономка.

— Блестяще! — восхитился я.

— Показуха, — отмахнулся Холмс. — Прошу прощения у нашего гостя за то, что прервал рассказ этим никчемным замечанием.

— Совершенно непонятная, загадочная смерть! Но вы еще не слышали самого худшего, — продолжил наш посетитель. — Должен сказать, что у Трелони остался в живых лишь один родственник. Племянница, девушка двадцати одного года. Ее имя Долорес Дейл, она дочь покойной миссис Копли Дейл из Гластонбери. Несколько лет эта юная леди вела хозяйство мистера Трелони в его прекрасном большом доме под названием «Отдых праведника». И всегда подразумевалось, что именно Долорес, помолвленная, кстати, с прекрасным молодым человеком по имени Джефри Эйнсворт, унаследует дядюшкино состояние. Я вам вот что скажу. Нет и не было на свете создания более доброго и прекрасного, волосы ее темнее и роскошнее моря, описанного великим Гомером, и временами она вся так и вспыхивает, так и горит огнем, тут сказывается, видно, южная кровь, и…

— Да-да, — пробормотал Холмс, закрыв глаза. — Но кажется, вы говорили, что мы еще не слышали самого худшего?

— Ах да, верно. Вот вам факты. Незадолго до смерти Трелони вдруг изменил свое завещание. С упрямством и взбалмошностью выжившего из ума старца он лишил свою прелестную племянницу всего. Трелони, видите ли, считал ее легкомысленной и переписал завещание в пользу моего племянника, доктора Пола Гриффина. Ну и скандал же у нас разразился! Две недели спустя мистера Трелони находят мертвым в постели, и мой несчастный племянник попадает под подозрение в убийстве.

— Если возможно, подробнее, — попросил Холмс.

— Ну, прежде всего, — начал викарий, — попробую описать, что представлял собой покойный сквайр Трелони. Человек самых строгих нравов, неукоснительно придерживающийся традиций. Так и вижу его перед собой: высокий ширококостный, с крупной головой и седой бородой, которая казалась серебристой на фоне коричневого, словно вспаханное поле, лица. — Заметив ироничный взгляд Холмса, викарий спохватился: — Каждый вечер он удалялся к себе в спальню и прочитывал там одну главу из Библии. Потом заводил часы, которые к тому времени уже почти выдыхались. Ну а затем, ровно в десять, ложился спать и поднимался каждое утро ровно в пять.

— Минутку, — прервал его Холмс. — Скажите, Трелони когда-нибудь изменял своим привычкам?

— Ну, иногда чтение Библии так поглощало его, что он засиживался допоздна. Но такое случалось редко, мистер Холмс. Думаю, в расчет этого можно не принимать.

— Спасибо, вы дали исчерпывающий ответ.

— Теперь второе. С прискорбием должен отметить, что Трелони был не в лучших отношениях с племянницей. Слишком уж суров был, почти жесток. Как-то раз, случилось это два года назад, он высек бедняжку Долорес ремнем для затачивания бритвы, а потом запер в комнате и посадил на хлеб и воду. И только за то, что она посмела съездить в Бристоль, посмотреть там комическую оперу Гилберта и Салливана «Терпение». Так и вижу ее, страдалицу, слезы ручьем бегут по розовым щечкам. Увидев бедняжку, вы тоже простили бы ее за грубые выражения в адрес дяди. «Старый черт, — прорыдала она. — Старый черт!»

— Правильно ли я понимаю, — снова перебил его Холмс, — что будущее благосостояние юной леди целиком зависело от денег дяди?

— О нет, далеко не так. Ее жених мистер Эйнсворт — преуспевающий молодой адвокат, карьера его развивается весьма успешно. Сам Трелони был одним из его клиентов.

— Мне показалось, вы несколько опасаетесь за своего племянника, мистер Эппли, — сказал Холмс. — Но очевидно, доктор Гриффин состоял в хороших отношениях с мистером Трелони, раз тот завещал ему все свое состояние?

Викарий нервно заерзал в кресле.

— Отношения их связывали самые дружеские, — поспешно ответил он. — Однажды Гриффин даже спас сквайру жизнь, в буквальном смысле слова. И вместе с тем, должен признать, он человек горячего, даже буйного нрава. Наши жители настроены против него, не могут простить ему грубости и горячности. Если в полиции сочтут, что Трелони умер не своей смертью, моего племянника тотчас же арестуют.

Викарий умолк и оглянулся. В дверь настойчиво и громко стучали. Секунду спустя она распахнулась, и мы увидели миссис Хадсон, которая маячила за плечом худенького коротышки с крысиным личиком, в клетчатом костюме и с котелком на голове. Когда он увидел в комнате мистера Эппли, в жестких голубых глазах его мелькнуло удивление. Он застыл на пороге.

— Да у вас просто дар, Лестрейд, обставлять свое появление самым драматичным образом, — насмешливо заметил Холмс.

— И делать тем самым кое-кому неприятный сюрприз. — Детектив снял шляпу и положил ее рядом с газовой лампой. — Судя по тому, что преподобный отец здесь, должно быть, уже известно о маленьком, но крайне неприятном происшествии в Шотландии. Факты вполне очевидны, все ясно и просто, как пограничный столб, верно, мистер Холмс?

— К сожалению, пограничный столб не так-то легко развернуть в обратном направлении, — возразил Холмс. — Я имел удовольствие продемонстрировать вам это в прошлом, и не раз.

Детектив из Скотленд-Ярда сердито покраснел.

— Что ж, может и так, мистер Холмс. Вот только на этот раз сомнений нет ни малейших. Налицо и мотив, и возможность. Мы знаем, кто убил, осталось лишь принять соответствующие меры.

— Уверяю вас, мой несчастный племянник… — начал викарий.

— Я ведь еще не называл никаких имен.

— Однако с самого начала дали понять, что этот человек был врачом Трелони. Кому, кроме него, так выгодна эта смерть, если завещание было переписано в его пользу?

— Вы забыли упомянуть о репутации этого человека, мистер Эппли, — мрачно произнес Лестрейд.

— Да, нрав необузданный. Романтик, вспыльчив, горяч! Но хладнокровный убийца… нет, никогда! Я знаю его с пеленок.

— Что ж, посмотрим. Мистер Холмс, я хотел бы перемолвиться с вами словечком.

Во время обмена колкостями между нашим несчастным клиентом и Лестрейдом Холмс сидел неподвижно, уставившись в потолок, и на лице его застыло столь хорошо знакомое мне мечтательно-отрешенное выражение. Оно появлялось всякий раз, когда разум нашептывал: вот она, обозначилась маленькая ниточка, за которую можно ухватиться и распутать весь клубок. Но пока что клубок этот был похоронен под грудой очевидных фактов и не менее очевидных подозрений. Вдруг Холмс поднялся и обратился к викарию:

— Полагаю, вы должны вернуться в Сомерсет сегодня же днем?

— Да, поездом в два тридцать из Паддингтона. — Лицо преподобного слегка порозовело, он тоже вскочил. — Правильно ли я понимаю, мой дорогой Холмс?..

— Мы с доктором Уотсоном отправимся с вами, если вы, мистер Эппли, окажете такую любезность и попросите миссис Хадсон вызвать нам кеб.

Наш клиент выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице.

— Довольно любопытное дельце. — Холмс взял персидский кисет в виде расшитой туфельки и начал набивать трубку.

— Я рад, что вы, друг мой, наконец-то увидели все именно в таком свете, — заметил я. — Ибо вначале мне показалось, что викарий несколько раздражал вас, особенно когда признался в своих медицинских амбициях, а также в рассеянности, из-за которой мог бы вырезать здоровому пациенту желчный пузырь.

Это невинное на первый взгляд замечание произвело неожиданный эффект. Секунду-другую Холмс задумчиво смотрел перед собой, затем вскочил на ноги.

— Бог мой! — воскликнул он. — Господи! — Обычно бледные щеки его чуть порозовели, в глазах появился блеск, так хорошо знакомый мне по старым добрым временам. — Ваша помощь, Уотсон, как всегда, поистине неоценима! — воскликнул он. — Нет, сами вы не источник света, но вы — его проводник.

— Так я помог вам? Упомянув о желчном пузыре?

— Именно!

— Нет, правда, Холмс?

— Сейчас мне необходимо найти одну фамилию. Да, несомненно, надо найти одну фамилию. Будьте добры, передайте мне папку с записями на букву «Б».

Я тут же передал ему объемистую папку, одну из многих, где он хранил вырезки из газет с описаниями разных происшествий, привлекших его внимание.

— Но, Холмс, ни одна из фамилий героев этой истории не начинается на букву «Б»!

— Верно. Я это знаю. Так, Б-а, Ба-р. Бартлет! Гм… Ха! Старый добрый указатель. — Торопливо перелистав страницы, Холмс захлопнул папку, опустился в кресло и, не выпуская ее из рук, нервно забарабанил по обложке длинными пальцами. За спиной у него на специальном химическом столике поблескивали в лучах солнца колбы, пробирки и реторты. — Всех данных у меня, конечно, не было, — пробормотал он. — Даже теперь они еще неполные.

Лестрейд поймал мой взгляд и подмигнул.

— А для меня их более чем достаточно! — ухмыльнулся инспектор. — И они меня не подведут. Этот рыжебородый доктор — самый настоящий убийца. Чистый дьявол. Мы знаем, что это он, да и мотив очевиден.

— Тогда почему вы здесь?

— Потому что мне недостает одной детали, весьма, впрочем, существенной. Мы знаем, кто сделал это, но не знаем как.

За время нашей поездки в Сомерсет Лестрейд задавал тот же вопрос раз пятнадцать, если не больше, пока он не начал отдаваться болью у меня в висках.

День выдался долгий и жаркий, и когда мы наконец вышли из поезда на маленькой станции, лучи заходящего солнца золотили мягко закругленные холмы Сомерсетшира. На склоне холма, за крышами деревенских домов и рядами благородных старых вязов, при одном взгляде на которые, казалось, слышалось звонкое журчание ручейков, высился большой белый дом.

— Да до него не меньше мили, — кисло заметил Лестрейд.

— Не собираюсь сразу заходить туда, — бросил Холмс. — Скажите, в деревне есть постоялый двор?

— Да, «Кэмбервел-армс».

— Тогда идемте прямо туда. Предпочитаю начинать на нейтральной территории.

— Но Холмс! — воскликнул Лестрейд. — Не понимаю, я…

— Это очевидно, — отрезал Холмс и не произнес больше ни слова до тех пор, пока мы не оказались в небольшом и чистом холле старинного постоялого двора. Там Холмс нацарапал что-то в блокноте, вырвал из него листок и разделил надвое.

— А теперь, мистер Эппли, окажите нам любезность и отправьте своего слугу с этой запиской в «Отдых праведника», а вторую передайте мистеру Эйнсворту.

— С удовольствием, мистер Холмс.

— Вот и отлично. Теперь у нас есть время выкурить трубку до прибытия сюда мисс Долорес и ее жениха.

Какое-то время мы сидели молча, погруженные в свои мысли. Что касается меня, то я ни на секунду не усомнился в правильности действий своего друга, хотя и не понимал пока их цели.

— Что ж, мистер Холмс, — заговорил наконец Лестрейд, — вы тут напустили столько туману, что даже ваш друг доктор Уотсон пребывает в недоумении. Может, все же поделитесь своими соображениями?

— Никакой версии пока нет. Я просто выясняю кое-какие факты.

— И упустите преступника за этим выяснением.

— Там видно будет. Кстати, викарий, а в каких отношениях состоит мисс Долорес с вашим племянником?

— Странно, что вы вдруг заговорили об этом, — удивился мистер Эппли. — Их отношения уже давно стали для меня источником беспокойства. Впрочем, ради справедливости должен добавить, причиной тому была исключительно молодая леди. По некой непонятной мне причине она вдруг страшно невзлюбила его. И хуже всего то, что не стеснялась показывать это на людях.

— Ага! Ну а мистер Эйнсворт?

— Эйнсворт слишком добр и благороден, чтоб последовать примеру своей невесты. Принимает все ее выпады почти как личное оскорбление.

— Вон оно как. Что ж, похвально. А вот, если не ошибаюсь, и они.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла высокая грациозная девушка. Она переводила темные сверкающие глаза с одного из нас на другого, и в этом долгом испытующем взгляде читались враждебность и даже отчаяние. За ней следовал стройный светловолосый молодой человек с ясными и умными синими глазами. Он обменялся словами приветствия с преподобным Эппли.

— Кто из вас мистер Шерлок Холмс? — осведомилась юная леди. — Ах да! Полагаю, вы раскопали какие-то новые доказательства, верно?

— Я приехал выслушать их, мисс Дейл. Я много узнал об этом деле. Кроме разве что одного. Что действительно произошло в ту ночь, когда ваш дядя… умер.

— Вы как-то особо подчеркнули слово «умер», мистер Холмс.

— Но, моя дорогая, разве он мог произнести его иначе? — Молодой Эйнсворт изобразил подобие улыбки. — Ведь головка ваша забита самыми несуразными предрассудками, вы отчего-то вообразили, что гроза, разразившаяся в ночь на вторник, могла огорчить дядю. Но ведь она закончилась до того, как он умер.

— Откуда вы знаете?

— Доктор Гриффин сказал, что умер он не раньше трех часов ночи. А до этого с ним все было в порядке.

— Похоже, вы слишком уверены в этом.

Молодой человек растерянно взглянул на Холмса.

— Конечно, уверен. И мистер Лестрейд уже знает: в ту ночь я заходил в комнату три раза. По просьбе сквайра.

— Было бы неплохо изложить все факты с самого начала. Не начнете ли вы, мисс Дейл?

— Хорошо, мистер Холмс. В ночь на вторник дядя пригласил моего жениха и доктора Гриффина отобедать с ним в «Отдыхе праведника». Весь вечер он нервничал. Я приписала это воздействию надвигающейся грозы: рокотал гром, а дядя всегда боялся грозы. Но теперь я склонна приписывать это состоянию его духа. Весь вечер дядя нервничал все больше и больше, не помогало даже чувство юмора, присущее доктору Гриффину. И тут вдруг в дерево, стоящее неподалеку в роще, ударила молния. «Мне еще домой предстоит добираться, — сказал мистер Гриффин. — Надеюсь, ничего страшного со мной в грозу не случится». Знаете, он порой бывает просто невыносим, этот доктор!

«Что ж, рад тому, что мне никуда не надо ехать, — рассмеялся Джефри. — Дом оснащен прекрасными громоотводами». И тут мой дядя вскочил с кресла.

«Мальчишка, дурак! — закричал он. — Что ты такое мелешь? Ведь прекрасно знаешь, что здесь нет ни одного громоотвода!» Дядя стоял, дрожа как осиновый лист, и взгляд у него был безумный.

— Просто не верится, что я мог такое сказать, — наивно заметил Эйнсворт. — Ну, и тут он пустился рассказывать о своих ночных кошмарах…

— Ночных кошмарах? — переспросил Холмс.

— Да. Трелони жаловался, что ночами его донимают кошмары, а душа человека не должна чувствовать себя одиноко в ночи.

— Но затем он немного успокоился, — продолжила свой рассказ мисс Дейл, — когда Джефри предложил остаться и обещал, что будет заглядывать к нему ночью. И он действительно заходил к дяде несколько раз. Когда это было, Джефри?

— Первый раз я заглянул в десять тридцать. Потом в полночь и, наконец, в час ночи.

— Вы говорили с ним? — спросил Шерлок Холмс.

— Нет. Он спал.

— Тогда с чего вы взяли, что Трелони был еще жив?

— Как многие пожилые люди, сквайр засыпал только при свете ночника. И у него в чаше на камине горело некое подобие свечи с фитилем. Голубоватым таким мерцанием. Видно было не очень хорошо, зато я отчетливо слышал его дыхание, несмотря на завывание ветра.

— Было уже начало шестого утра, — вмешалась мисс Дейл, — когда… Нет, я не в силах продолжать! Не могу!

— Успокойтесь, дорогая. — Эйнсворт не сводил с девушки напряженного взгляда. — Мистер Холмс, все это было большим потрясением для моей невесты.

— Может, я продолжу? — предложил викарий. — Уже светало, когда меня разбудил громкий стук в дверь. Из «Отдыха праведника» прислали парнишку конюшего со страшными новостями. Он рассказал, что рано утром служанка, как обычно, понесла сквайру чай. Раздвинула шторы в спальне и закричала от ужаса, увидев хозяина мертвым в постели. Я наскоро оделся и побежал к Трелони. Вошел в спальню, за мной последовали Долорес и Джефри. Доктор Гриффин, его вызвали раньше, уже заканчивал осмотр.

«Сквайр мертв уже часа два, — сказал врач. — Вот только, убей Бог, не понимаю, отчего он умер».

Я подошел к постели с другого края и уже приготовился помолиться за усопшего, как вдруг заметил блеснувшие в луче утреннего солнца золотые часы Трелони. Заводились они головкой, без ключика. И лежали на маленьком мраморном столике среди всяких пузырьков с лекарствами, баночек с мазями, которые пахли на всю комнату. Надо сказать, в спальне было очень душно. Принято считать, что в критические моменты человек думает о всяких пустяках. Вот и я тоже повел себя в тот момент несколько странно. Мне показалось, что часы не тикают, и я поднес их к самому уху. Но они шли. Я два раза крутанул головку завода, и тут ее заело, пружина дальше не пускала. Но я бы и не стал заводить их дальше, потому что раздался резкий звук, нечто похожее на «крэк», и Долорес нервно вскрикнула. Точно помню ее слова: «Викарий! Оставьте, пожалуйста! Трещит, как погремушка смерти!»

Секунду-другую мы сидели в полном молчании. Мисс Дейл потупила взгляд.

— Мистер Холмс, — с жаром произнес Эйнсворт, — раны еще не зажили. Могу ли я просить вас отложить дальнейший допрос мисс Дейл?

Холмс поднялся.

— Все страхи беспочвенны без соответствующих причин, мисс Дейл, — заметил он. Достав карманные часы, он задумчиво взглянул на них.

— Уже довольно поздно, мистер Холмс, — вставил Лестрейд.

— Да, я как-то не подумал. Вы правы. Что ж, отправимся в «Отдых праведника».

Мы сели в карету викария, и вскоре она въехала через ворота сторожки на узкую аллею. На небе взошла луна, перед нами простиралась длинная прямая дорога, покрытая тенями раскидистых вязов. Мы свернули, и в желтых снопах света каретных фонарей показался фасад огромного безобразного особняка. Окна нижнего этажа закрывали тускло-коричневые ставни, входная дверь была затянута черным крепом.

— Вот уж и правда мрачный дом, — тихо промолвил Лестрейд и позвонил в колокольчик. — Эй, есть кто там? Нет, как вам это нравится, а?

Дверь распахнулась. На пороге стоял высокий рыжебородый мужчина в просторной охотничьей куртке с двумя накладными карманами и в бриджах. Он разглядывал нас, и в глазах его сверкала ярость. И еще я заметил, что грудь его взволнованно вздымается, а крупные руки крепко сжаты в кулаки, что говорило о возбуждении или страхе.