— Да, папа, — рассмеялась Надежда. — Этот мордоворот даже «мяу» сказать не успел, как оказался связанным по рукам и ногам и с кляпом во рту.
— Крепкий оказался мужичок, — сказал Щукин. — Видимо, он сильно предан своему боссу. Если бы не «сыворотка правды», ни за что бы мы его не «раскололи». Сейчас он сидит в чуланчике под замком и льет слезы горючие.
— Папа, — заглянув в глаза отцу, немного волнуясь, спросила Надежда, — а что вы потом сделаете с этим Джоном? Ведь его же нельзя взять и отпустить…
— Знаешь, дочка, — подполковнику явно не нравилось продолжение этого разговора, — наша работа иногда бывает жестока. Мне самому порой бывает неприятно делать некоторые вещи, но их приходится делать, чтобы выполнить задачу, которую нам поставили.
— Значит, папа… — голос Надежды дрогнул.
— Да, дочка, — подполковник Щукин обнял ее за плечи. — Но давай больше не будем об этом. Нам надо подумать — как выманить сэра Дэвида, и постараться захватить его в полной целости и сохранности. А для этого я еще раз прослушаю запись допроса его помощника. Как я понял, Уркварт собирался в самое ближайшее время отправиться на материк. Надо узнать — куда и когда он двинется в путь…
* * *
После посещения Кремля Сергей Борисович пообедал с Бенкендорфом в весьма приятном заведении, где, по мнению графа, неплохо готовили, и откланялся, сославшись на занятость.
— Александр Христофорович, — сказал он, — с вами остается Владимир Николаевич. Если вы пожелаете, завтра он может свозить вас в танковую дивизию, где вы посмотрите своими глазами на то, что могут наши военные машины. Думаю, что вам, как боевому генералу, это будет очень интересно.
— Конечно, конечно! — воскликнул Бенкендорф, — я буду рад увидеть войска России XXI века. А куда мы поедем? Это далеко от Москвы?
— Нет, не очень, — улыбнувшись так, что на его щеках появились ямочки, ответил Сергей Борисович, — вы, наверное, знаете такой городок под Москвой — Наро-Фоминск. Через него к Малоярославцу шло войско Наполеона Бонапарта.
— Я, Сергей Борисович, воевал севернее, на Тверской дороге, — вздохнул Бенкендорф, — в отряде генерала Винцингероде. Его предательски захватили в плен французы, а Бонапарт хотел даже расстрелять, узнав, что он является уроженцем Вестфальского королевства, союзного Наполеону.
— Да, наши западные коллеги всегда требовали, чтобы мы строго выполняли все законы войны, тогда как сами их не очень-то чтили, — кивнул Сергей Борисович. — Я буду рад еще раз увидеть вас, Александр Христофорович. А пока всего вам доброго.
На следующее утро Владимир Николаевич заехал за графом в уютный пансионат, куда его накануне вечером привезли после длительной прогулки на автомобиле по Москве.
Бенкендорф был почти готов к поездке. Он умылся, оделся в несколько странную одежду потомков и сидел за столом в буфете, заканчивая завтрак. Подполковник терпеливо дождался, когда граф допьет кофе и доест бисквит.
Машина ехала по широким дорогам, забитым транспортом. Александр Христофорович с интересом смотрел по сторонам, время от времени задавая вопросы своему сопровождающему.
— Да, — наконец, задумчиво сказал он, — все у вас происходит бегом, словно вы за кем-то гонитесь или от кого-то убегаете. Потому-то и жизнь ваша какая-то суетливая. Во всяком случае, для меня, человека XIX века, она выглядит именно таковой. У нас же все происходит неспешно, размеренно.
— В каждом времени есть своя прелесть, — философски заметил Владимир Николаевич. — Иногда и мы устаем от всех этих гонок. Нам порой хочется сесть на камушек на обочине дороги и подумать-помечтать о вечном, о смысле жизни.
А за окнами автомобиля мелькали деревья, дорожные знаки и встречные автомобили. Серая лента шоссе стелилась под колеса их машины.
— Коля, поставь что-нибудь наше, чтобы не было скучно, — сказал подполковник водителю.
Тот кивнул и нажал на кнопку DVD-плейера. Граф Бенкендорф вздрогнул, когда в салоне автомобиля неизвестно откуда раздался хрипловатый мужской голос:
На войне, как на войне:
Патроны, водка, махорка в цене,
А на войне нелегкий труд,
А сам стреляй, а то убьют…
Песня эта не была похожа ни на одну из солдатских песен, которые доводилось слышать генералу за годы его службы в армии. Но это была, несомненно, солдатская песня, в которой рассказывалось о войне, о том, что смерть и жизнь, радость и горе там ходят рядышком. А неизвестный певец рублеными и грубыми фразами пел о неведомом графу комбате, который «сердце не прятал за спины солдат».
Когда же закончилась эта песня, то почти сразу зазвучала следующая, которую, как понял Александр Христофорович, пел все тот же певец:
Давай за жизнь, давай, брат, до конца,
Давай за тех, кто с нами был тогда.
Давай за жизнь, будь проклята война,
Помянем тех, кто с нами был тогда.
— Скажите, Владимир Николаевич, — а вам лично много довелось повоевать? — спросил Бенкендорф, когда закончилась эта песня и отзвучал последний аккорд. Подполковник Гаврилов задумался. Лицо его неожиданно стало жестким и серьезным. Только сейчас граф заметил в его русых волосах седые пряди.
— Знаете, Александр Христофорович, — сказал он, — воевать довелось не так уж много, но даже за это время крови и смерти повидал столько, что хватило на всю жизнь. Скажу вам честно, было страшно, и врет тот, кто рассказывает о том, что в бою он ничего и никого не боялся. Но нужно было заставлять себя побеждать страх и делать то, что следовало делать. И мы делали это.
— Я полностью с вами согласен, — кивнул Бенкендорф, — мне пришлось побывать во многих сражениях, но свой первый бой, в 1803 году, когда мне было всего двадцать лет, и я сражался в Грузии с лезгинами под знаменами князя Цицианова, я запомнил на всю жизнь. И скажу честно, мне было страшно, очень страшно. Но я больше боялся показать свой страх, чем кинжалов лезгин.
Так, с песнями и разговорами они незаметно добрались до деревни Головеньки, где располагался учебный полигон танковой дивизии. Местное начальство, предупрежденное об их визите из Москвы, встретило гостей на КПП и без особых формальностей допустило на полигон, где проводили учение мотострелки и танкисты.
Бенкендорф увидел там рычащих и плюющихся сизым дымом разъяренных железных монстров, которые у потомков назывались «танками» и «боевыми машинами пехоты». Несмотря на свои размеры, они ловко и грациозно двигались по полигону, поднимая тучи пыли. При этом они на ходу стреляли из пушек и пулеметов, разнося в щепки мишени.
— Владимир Николаевич, даже одна такая машина стоит батальона нашей пехоты, а то и целого полка, — в восхищении шепнул он на ухо Гаврилову, — имея несколько танков и БМП, наша армия была бы непобедима!
— Александр Христофорович, — так же шепотом ответил ему подполковник, — у русской армии императора Николая Павловича будут подобные машины. Но прежде всего надо будет подготовить людей, которые могли бы ими управлять. Без них они не более чем груда железа. Но об этом разговор будет чуть позже. А пока пройдемте на стрельбище. В тире вы познакомитесь с нашим оружием, которым вооружена пехота, или, как у вас говорят, инфантерия.
Зрелище учебных стрельб пулеметчиков и гранатометчиков привели Бенкендорфа в изумление, ну а стрельба снайперов вызвала у него восторг.
Тем временем, с разрешения руководителя учебных стрельб, подполковнику Гаврилову позволили пострелять из СВД. По тому, как он по-хозяйски взял в свои руки винтовку и умело занял позицию, стало ясно, что этот человек имеет отношение к славному сословию снайперов. Ну, а после того, как подполковник быстро и точно поразил все мишени, в этом уже никто не сомневался.
— Где довелось пострелять? — спросил у него руководитель стрельб, средних лет майор с «Кавказским крестом» на кителе, принимая у него СВД.
— Двухтысячный, январь, Чечня, Грозный, — лаконично ответил Гаврилов, — потом февраль, Шатой.
— Могли встретиться, — так же лаконично сказал майор, — а может, и встречались.
— Все может быть, — усмехнулся подполковник. — Земля — шарик маленький.
Смеркалось. Учения на полигоне заканчивались. Попрощавшись с командованием, Гаврилов и Бенкендорф сели в автомашину и отправились в обратный путь. Граф был полон впечатлений. Всю дорогу он расспрашивал у подполковника о боевой технике XXI века, о способах ведения боевых действий в их времени и о войнах, которые пронеслись над Россией.
Когда же автомобиль въехал в черту города, Александр Христофорович, уставший от непривычного для него путешествия, замолчал, а потом попросил у Гаврилова:
— Не могли бы вы мне дать снова послушать того певца, который пел о войне?
* * *
Вот уже почти две недели прошло с того момента, как пароходо-фрегат «Богатырь» вместе с экспедицией «охотников на Уркварта» отправился из Кронштадта в Англию. Оставшиеся в Петербурге Шумилин и Сергеев-старший внешне никак не выказывали свое волнение и озабоченность. Но в душе они сильно переживали за своих сыновей и друзей, зная, какому риску они подвергаются. А тут еще эта история с Адини. Бедная девушка не смогла сдержать свои чувства к Коле Сергееву и призналась во всем отцу.
Но, к удивлению пришельцев из будущего, никакого скандала из-за этого не случилось. Похоже, что суровое сердце императора было тронуто мольбами и слезами любимой дочери. Однако это совсем не означало, что по возвращению возлюбленного Адини из Британии, императору и пришельцам снова не придется ломать голову над тем — что будет с Ромео из будущего и Джульеттой из прошлого.
Шумилин старался поменьше попадаться на глаза императору и занимался обычными хозяйственными делами — обустраивал свое новое жилище на Кирочной улице. Надо было подобрать для дома мебель, перевезти туда часть имущества и организовать систему охраны, дабы никто из излишне любопытных личностей не совал свой нос туда, куда не следует. Пока же Александр жил в Аничковом дворце, в покоях, отведенных ему императором. А Виктор Сергеев большую часть времени проводил в своем имении, налаживая в нем хозяйство.
Конец ознакомительного фрагмента
