Александр Прозоров
Молот Одина
Пролог
Тесовая дверь распахнулась, и в просторную горницу, деревянный потолок которой подпирался в центре толстым резным столбом, а бревенчатые стены закрывала темно-бордовая кошма, вбежала пожилая женщина в изрядно потертом сарафане из тонкой сыромятной кожи, с серебряными кольцами на висках и в легкой шапочке с наушами, из-под которой падала на спину толстая, но уже почти седая коса.
— Богиня, Репка-свечница утопилась!
Сидящая на высоком кресле Макошь, молодая кареглазая и круглолицая женщина, чью голову венчал усыпанный жемчугом кокошник, а крупное тело плотно облегала мягкая бирюзовая замша, лишь на плечах замененная шелковистым мехом песца да прикрытая россыпью золотых пластин на груди, резко поднялась, взмахнула рукой:
— Ступайте! — и стремительно скрылась в дверце возле трона.
Мелкие седовласые старушки вострухи — духи-защитницы дома — мигом попроваливались сквозь плотно сбитые доски пола. Остальные оставшиеся в комнате женщины неуверенно переглянулись.
— Чего там, Ласточка? — спросила одна.
— Потом! — отмахнулась тревожная вестница и нырнула вслед за повелительницей.
Макошь миновала одну светелку, другую, повернула и оказалась в комнатенке, единственным украшением которой было огромное — в рост человека — овальное зеркало из черного, как ночь, обсидиана. Богиня на миг замерла, чуть приопустив веки, потом вдруг резко наклонилась вперед, погрузив обе руки и голову в полированный камень, тут же откинулась назад — и выдернула из черноты девушку в мокром платье.
Ее добыча распласталась на полу, натужно кашляя. А Макошь невозмутимо сняла кокошник, внимательно осмотрела его, что-то сдула, пригладила волосы, стряхнула с ладони несколько капель:
— Хорошо… Почти не намокла. — Она вернула украшение обратно, с некоторой брезгливостью глянула на распластанную жертву, кивнула: — Сказывай, Ласта…
Имя Ласточка, данное когда-то маленькой девочке, а ныне пожилой вестнице, и вправду уже давно не подходило. Посему служанка никакой обиды на снисходительное прозвище не выказала, торопливо заговорила:
— В людской мы были, богиня… Ну, поручения нам раздавать стали… К свадьбе готовиться то есть. Репа же, смотрю, руки к губам вскинула, и глаза намокли. И зараз: шасть к дверям! И слышно — побегла. Мне сие странным показалось, я из людской вышла да на башню привратную поднялась, к караульным. Оттуда, знамо, весь двор виден. Глянь, а она не к себе в мастерскую, а за стену выскочила и к реке. И с мостков, с коих белье полощем, в воду кинулась! Коли в одежде-то, так, знамо, не купаться? Там, правда, мелко, по пояс. Она дальше к стремнине пошла, на глубину. Я же к тебе…
— Ты молодец, Ласта, я тобой довольна, — величаво кивнула Макошь. — Коли спросит кто, отвечай, что я тебя сюда не впускала и о судьбе служанки сгинувшей ты ничего не ведаешь.
— Воля твоя, богиня, — склонилась в низком поклоне женщина, вышла из комнаты, притворила за собой дверь.
А правительница поджала губы, снова опустив взгляд на лежащую перед ней мокрую девушку.
— Значит, при известии о свадьбе моего сына ты решила утопиться? — задумчиво произнесла она. — Интересно, как ты выражаешь радость за своего господина!
Богиня толкнула тяжело дышащую жертву ногой в плечо, опрокидывая на спину, погладила ладонью себя по волосам, вытянула из-за спины косу, сняла вплетенную в ее кончик жемчужную нить, повесила ее на средний палец раскрытой правой ладони, провела над телом. Возле низа живота нить крутанулась.
— Какая невероятная преданность, Репа! — покачала головой Макошь. — Посвятить моему сыну всю себя без остатка. И как давно вы с ним совокупляетесь?
— Прости меня, великая богиня… — прошептала девушка.
Правительница провела над ней ладонью еще раз, покачала головой:
— Нет, распутница, простым прощением ты уже не обойдешься. Вставай!
Служанка поднялась. Замерла, понурив голову. Выглядела она довольно жалко: сарафан обвис, по всему телу налипла ряска, на ногах повисли водоросли, в волосах запутались какие-то букашки. Ни дать ни взять — утопленница, вылезшая в лунную ночь погреться о живую плоть. Богиня протянула руку в ее сторону, резко сжала пальцы. Девушка охнула, застонала. Ее ступни оторвались от пола, и теперь несчастная растерянно перебирала руками и ногами в поисках опоры. Макошь взмахнула рукой, отправляя ее в зеркало, и тут же нырнула следом сама.
По ту сторону вулканического стекла обнаружилась каменистая прогалина, окруженная многовековыми соснами. Деревья стояли редко, и между стволами, в какую сторону ни посмотри, можно было различить только воду. Они находились на острове.
— Ты хочешь заточить меня здесь, богиня? — зябко поежилась девушка.
— Вижу, ты набралась храбрости, моя маленькая Репка, — скривилась правительница. — Смеешь задавать вопросы своей госпоже?
— Если я все равно умру, чего теперь бояться?
— Ты не умрешь, — покачала головой богиня богатства. — И не вздумай броситься со скалы! Я упрежу Мару, что не желаю твоей смерти, и она не примет твою душу. Ты все равно останешься жива, но в искалеченном теле.
— Это моя кара, богиня? Вечная жизнь?
— Хватит стенать, Репка, — поморщилась Макошь. — Ты станешь смотрительницей в моей священной роще. Вернее, в моем священном лесу. На моем священном острове. Это озеро Нево, любимое штормами, самая его середина. Здешние острова — это просто скалы, с воды на них не забраться. Но пригляд все же надобен. Мало ли что? Не хочу ощутить, как погибают мои олени.
— Но как здесь можно жить? — неуверенно переспросила служанка.
— Зенка считает, что неплохо, — одними губами улыбнулась женщина. — Вон она идет!
На тропе показалась фигурка в меховом плаще с капюшоном. По мере приближения стали различимы черты лица маленькой морщинистой старушки, которую можно было бы принять за воструху или травницу — да только духи домов и леса никогда не стареют, а духи полей никогда не мерзнут.
— Рада видеть тебя, сестра! — без особого преклонения поздоровалась с богиней старушка и сложила ладони на животе. — Что-то одета ты невместно, не по нонешней погоде.
— Я ненадолго, сестренка. — Макошь толкнула девушку вперед: — Вот, прими, к делу приставь. Здесь она себе всяко лишнего не позволит.
— Великие небеса, да ты же вся мокрая! — всплеснула руками Зенка. — Беги в избу, девка, а то простудишься! Вон, вниз по тропе, там увидишь. Одежку свою там сразу сбрось да в одеяло завернись и на печь забирайся. Поутру топила, еще горячая.
Два раза повторять не пришлось — порядком озябшая Репа припустила в указанном направлении.
— Я хочу, чтобы она была в тепле, в сытости и родила здорового мальчика, — тихо распорядилась гостья. — Однако спуску ей не давай. Пусть не догадывается, какую ценность для меня представляет.
— Она зачала от бога? — сразу сообразила смотрительница рощи.
— В нашем роду с каждым поколением рождается все меньше и меньше детей, — вздохнула правительница. — Ребенок, появившийся у братьев или сестер, вызывает уже не отраду, а зависть и беспокойство. Тем более — мальчик. Не хочу, чтобы о малыше этой сомлевшей пред господином дурочки узнали другие семьи. Мало ли что? Здесь же она будет в безопасности.
— Дети смертных чаще всего рождаются без дара могущества, сестра. Посмотри на меня. Я есть простая смертная. Хотя у нас с тобой общий отец.
— Я не жду от глупышки многого, Зенка, — пожала плечами богиня. — Но ведь случаются и потомки, превосходящие отцов! Узнаем, когда родится.
Макошь обняла старушку, повернулась ко вмурованному прямо в скалу высокому обсидиановому зеркалу и шагнула в его черноту.
В зеркальной светелке правительницу уже ждали. Суетливая воструха, ростом немногим выше пояса хозяйки, наряженная в расшитое костяными шариками платье, несколько раз торопливо поклонилась:
— Ладья по Сухоне поднимается, богиня, с крестом алым на парусе и песьей головой на носу. Вестимо, гости с Двины.
«Интересно, отчего вострухи всегда старые и морщинистые, но дряхлыми никогда не бывают? — подумалось Макоши. — Они словно сразу рождаются древними в темных углах и подклетях новых домов, со временем становясь лишь крепче. Неужели молодеют? И обретают юность лишь тогда, когда избы начинают ветшать?»
— Вот-вот до причалов доберутся, богиня, — тревожно зашевелила губами воструха. — Велишь встретить?
— Крест и песья голова? С Двины? — переспросила Макошь. — Не иначе Стрибог с Немизой явились. Братик не любит ходить через зеркала, вольный воздух для него милее дома. Проверь, готовы ли их светелки? Пойду обниму родичей на причале.
И женщина решительно толкнула створку дверей…
Дворец великой богини, хозяйки Вологды и Славянского волока, повелительницы богатств и доходов, сильно отличался от домов обычных славян. Если простые смертные жили целыми поселками в одном или нескольких длинных бревенчатых домах, вовсе без окон и с одним очагом на всех, с земляным полом, застеленным лапником и шкурами, — то хоромы Макоши возвышались на каменной подклети и поднимались аж в три жилья — одно поверх другого. Слюдяные окна были окружены резными наличниками, крышу в два слоя покрывал толстый тес, черный от пропитавшего древесину дегтя; ступени, резные столбы и поручни высокого крыльца отливали желтым блеском от нескольких слоев олифы, закрывавшая стены чешуя остроконечной дранки была крашена в разные цвета и придавала дворцу радостный вид.