Александр Прозоров, Андрей Посняков
Земля Злого Духа
ПРОЛОГ
— Эй, Митька-а! Митька, да где ж тебя носит, ититна мать?!
Покричав, шорник Зосима, здоровенный мужик с черной окладистой бородою, отложив в сторону новенький, еще не доделанный до конца хомут, озадаченно почесал затылок:
— И где его, черта, носит? Ну, явится, ужо… огребет!
Митька, ученик, был послан еще с обеда на торг — поискать по рядкам плотной да красивой ткани, лучше аксамит, но сошел бы и бархат, хомут-то, чай, нынче не простому посадскому делали — самому Кондрату Патокину, богатому гостю-купцу. Вот и хотелось Зосиме не ударить лицом в грязь: может, Патокин-то еще хомуты закажет?
Шорник любовно посмотрел на свое изделие: как раз вот сейчас тканью-то обтянуть поверху… Где только этот поганец Митька запропастился?
Глянув в широко распахнутую дверь, Зосима прищурил глаза — хоть и сентябрь-месяц на дворе, а солнышко иногда светило совсем по-летнему, припекало, вот как сейчас… С утра-то вроде задождило, а к обеду вот — теплынь. Ну, теперь грибов нарастет — насушить на зиму…
Росшая во дворе береза шевельнула золотистыми листьями, в голубом, с белесыми прожилками небе, протяжно крича, пролетел птичий клин… Все ж таки осень, скоро и октябрь — грязник, позимник, а там и морозы не за горами, снег…
В деревянной, с изысканными маковками церкви Флора и Лавра, неподалеку от усадьбы Зосимы, звучно ударил колокол. Его подхватили колокола на церкви дальней — Параскевы Пятницы, а там басовито загудел и главный собор — Святого Георгия:
— Бо-ом, бо-омм, бо-ом…
Вскинутые поплывшим над посадом тягучим малиновым звоном, пугливо вспорхнули с деревьев воробьи и прочие мелкие пичуги, даже вечно ленивый кот Ухватко, что на печи, хвост завернув, дрыхнул — и тот глаз приоткрыл, поднял голову: что это тут, мол, за звоны?
Мастер Зосима тоже встревожился, положил хомут, на плечи зипунишко набросил да так, в избу не заходя, прямо из мастерской со двора и вышел — поглядеть-спросить, а что же такое деется-то? Может, татары напали? Или — пожар? Да нет, тогда б колокола не так благовестили, в набат бы ударили… Верно, праздник какой? Господи! Так ведь и праздник! Да еще какой! Двунадесятый! Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня!
Мимо пробежала целая толпа молодых парней — подмастерья с соседней — Малой Тележной — улицы.
— С праздничком, робяты! — помахал им шорник.
Кто-то из парней удивленно оглянулся:
— С каким праздничком-то, дядько Зосима?
— Дак ведь как же с каким?! Животворящего Креста Воздвижение!
— Тьфу ты, тьфу! Ох-ха! — тряхнув темными кудрями, подмастерье засмеялся в голос. — Так ведь Крестовоздвиженье-то, дядько Зосима, завтра!
— Точно — завтра? — шорник недоверчиво прищурился. — А чего ж тогда колокола звонят?
— Другой нынче праздник! Великому государю нашему подарок чрез весь посад везут — какого-то зверя неведомого, то ли персидский шах зверя того шлет, то ли хан сибирский! Айда с нами, дядько Зосима, поглядим!
— Опять, верно, слона прислали, — разочарованно зевнул мастеровой. — Нет, не пойду — неча на животину пялиться, когда работать надоть!
— Ну, как знаешь, дядько.
— Эй, эй! — вдруг вспомнив, запоздало закричал щорник вослед убегавшим парням. — Ежели где Митьку мово увидите — скажите, пущай в мастерскую бежит скорей ветра! Инда уши оборву — новые-то, чай, не вырастут!
Не отозвались ребята, убежали уже. Махнул рукой шорник, плюнул да повернул обратно домой — хомут доделывать. И впрямь, чего зря на животину дурацкую время терять? Мало ли кто там чего князю великому шлет? На кажный подарок смотреть — этак и работать некогда станет. Ушел домой дядько Зосима, Митьку, ученичка своего непутевого, погаными словами ругая.
И ведь было за что ругать-то! Митька, давно уж про порученье хозяйское позабыв, в толпе у соборной паперти ошивался… потом, с другими ребятами вместе, на дерево забрался — чтоб не задавили в толпе! Да и с дерева-то куда лучше видать — а посмотреть, верно, было на что… точнее говоря — вот-вот будет!
В народе-то разные слухи ходили.
— Слона! Слона-зверя шах персицкий государю нашему!
— Да какого там слона?! Дракона!
— Дракона, дракона. И не персицкий царь, а самоедь вместо ясака дракона того с далеких северов шлет, из-за Камня!
— Вон оно как… Самоедь! Из-за Камня. Нешто там драконы водятся?
— В иных-то землях кого только не водится, Господи, спаси и сохрани!
— У меня кум в войске, так воеводе приказали дракона того охранять и кормить. Для того три коровы взято!
— Три коровы?!!! А не подавится дракон-то?
— Ой-ой, гляньте-ка, люди добрые! Везут! Везут!
— Есмь зверь… и число его известно! — потрясая клюкой, заблажил местный юродивый Дивейко. — Число зверя всякий сочти! Сочти, сочти, сочти! Тако в Святом Писании сказано! На погибель нам сей зверь, на погибель!
Тряхнув лезущей в глаза пшеничного челкой, Митька вытянул шею. Собравшийся на паперти народ затих… лишь слышно было, как скрипели колеса…
— Везут, — облизав пересохшие губы, прошептал себе под нос отрок. — Везут…
Сначала из-за поворота показались быки, целое стадо сильных, могучих быков, впряженных в огромную, составленную из четырех возов, телегу, на которой громоздилась скованная из толстых железных полос клетка, длиною никак не меньше колокольни, ежели б колокольню уложить наземь, и высотою сажени в три. Сама клетка вызывала восхищение, а уж тот, кто в ней сидел… кого везли…
Митьку, к примеру, едва не вырвало — уж он-то, с дерева, разглядел все куда лучше многих. Огромный дракон мало походил на того сказочного зверя, коего представлял себе отрок — да и не только он. Не было ни крыльев, ни трех голов, всего-то одна, но зато какая! Огромная — с крыльцо! — с вытянутой мордой и пастью, усеянною столь многочисленными зубищами, что хотелось немедленно их выбить, а чудище это мерзкое — тут же умертвить, покуда не натворило никаких гнусных дел! Зверюга чем-то напоминала ящерицу или огромного тритона, а еще — почему-то курицу, с задними когтистыми лапами, несуразно огромными, мощными, с перекатывающимися под зеленовато-серой слизистой кожей канатами мускулов и сухожилий, со столь же мощным хвостом и небольшим — по всему хребту — гребнем.
— Гляди-кась, православные! Вот это уродище!
— На тритона похож…
— На жабу или на ящерицу.
— Какая ж тут ящерица — целый ящер!
— А зубищи-то, зубищи, Господи, спаси-сохрани!
— А ручонки-то — малые, смешные.
— Малые — зато когти острые! Схватит, так мало-то не покажется, ага!
— Ой, православныя-а-а… Это ж надо такого поганца везти! И нужна страхолюдина этакая Великому-то князю?
Митьке тоже дракон не понравился. Некрасивый, мерзкий и — судя по желтым, сверкающим из-под кожистых век глазам — злой! И не жабу он отроку напоминал, и не тритона даже, а огромную, приготовившуюся для атаки змею, ядовитую гадину с острым, не знающим пощады жалом!
— Тьфу ты, вот сволочина-то!
Плюнув, подросток полез с дерева вниз, смотреть на дракона ему что-то расхотелось — не жаловал он ни тритонов, ни жаб, ни прочих гадов. А уж этот-то — всем гадам гад! Вот и впрямь: зачем он государю Великому нужен?
— Антихрист, антихрист! — вдруг заблажил Дивейко-юродивый.
Затряс реденькой бороденкою, прорвался сквозь оцепленье воинское к клетке да со всего размаху принялся колотить посохом по железным полосам.
От столь неожиданного напора чудовище напряглось, шевельнуло хвостом и глуховато зарычало.
— Ишь ты, напугалось, тварюга!
— Так ее, так, Дивейко!
— Ящерица, а рычит, словно пес!
Один из воинов — десятник в зеленом, с желтою щегольской тесьмой тегиляе, придерживая рукой саблю, догнал важно едущего впереди на гнедом коне воеводу — дородного, с окладистой седой бородою, в высокой шапке и накинутой поверх бархатного кафтана собольей шубе, крытой сверкающей на солнце парчой. В шубе-то, конечно, жарковато было — так уж приходилось терпеть, важность и знатность свою показывая. Чтоб все видели: не какой-нибудь шпынь ненадобный — сам воевода едет! Чтоб уважали, чтоб боялись, завидовали!
— Батюшка воевода, — в пояс поклонился десятник, — унять юродивого-то?
— А пес с ним! — оглянувшись, воевода благостно махнул рукой. — Небось клетушку-то клюкой своей не пробьет. Хотя… можно и прогнать… Коровы-то зверюге готовы?
— Готовы, батюшко… Позади ведут.
— Я б прогнал все ж юрода, господине, — нагнал воеводу сумрачного вида воин в высоком шлеме и немецком черненом панцире поверх кафтана.
«Онисим Рдеев, из детей боярских, служивый… царем для сопровожденья подарка присланный. Голь перекатная! Худородный! Еще и советовать смеет, пес! И кому? Боярину столбовому!!!»
— Не трогать юрода, — спесиво, сквозь зубы, бросил воевода. — Ничего тому зверю не сделается.
А Дивейко между тем совсем разошелся! Обозвав чудище богомерзким гадом, перевернул клюку да изо всех сил саданул меж прутьями клетки прямо дракону в глаз!
Зверюга взвыла, издав столь громкий и жуткий вопль, что у многих посрывало шапки. Дернулась, ударила головой в прутья…