Александра Харви
Кровная месть
Посвящается Пэт, которая предложила мне, когда я скучала в девятилетнем возрасте: «Почему бы тебе не написать какой-нибудь рассказ?»
ПРОЛОГ
Англия, 1795 год
Если бы Изабо Сен-Круа знала, что этот канун Рождества будет у нее последним, то взяла бы себе третью порцию сливового пудинга.
Но она просто старалась обходить гостиные. Изабо прежде и вообразить не могла, что в комнатах может быть так людно и душно, но когда сказала об этом Бенуа, тот только рассмеялся и посоветовал ей дождаться лета, когда город накроет смог.
— Не думай, что я ничего не замечаю, chou [Милая (фр,).], — суховато произнес он.
Бенуа был высок, худ и обладал ошеломляющими усами. В дни революции Францию покинуло такое множество красивых джентльменов, что теперь каждый состоятельный дом в Лондоне мог похвастать французским шеф-поваром. Неважно, что почти все эти шефы дома не умели даже сварить яйцо. Здесь они вполне справлялись с делом.
— Mais non [Да нет же (фр.).], ты просто убиваешь мою морковку! — Бенуа оттолкнул одного из своих суетливых помощников.
Изабо, воспользовавшись тем, что он отвлекся, снова уселась в темном уголке шумной кухни. Ей следовало бы знать его лучше. Бенуа был настроен решительно, он хотел, чтобы Изабо танцевала в атласных туфельках, как положено дочери любого знатного человека. Совсем недавно она и сама молила бы о таком шансе, а еще раньше имела бы его.
Но год, проведенный на улицах Парижа, изменил ее.
Шелковые платья и жемчужные подвески в ушах теперь казались ей ненужными, а заботы о фасоне платья и сплетни — глупыми. Бенуа приходил в отчаяние оттого, что Изабо предпочитала опере его общество. Но она любила слушать потрескивание огня в очаге, ей нравились сочные ароматы горячего хлеба и жареного мяса. Этим вечером в кухне стояли большие миски с устрицами, блюда с паштетом из гусиной печени, имелись здесь и индюшка, фаршированная каштанами, и миндальный крем, и крошечные, безупречно вырезанные печенья в форме солнышек и листьев дуба.
Бенуа был единственным человеком, с которым Изабо могла по-настоящему поговорить. Ее дядя был достаточно добрым человеком, его жена тоже, но им ведь не пришлось жить во Франции почти два десятка лет. А Бенуа был в Париже во время штурма Бастилии. Он многое понимал, но все равно не собирался позволять Изабо прятаться в кухне целыми вечерами, как она его о том ни просила.
— Ну-ка, маленький кусочек пирога!
Бенуа подал Изабо тарелку и вилку. Это был традиционный пирог трех королей, который пекут на Рождество в каждом французском доме. Изабо с жадностью набила рот. Когда она взяла второй кусок, ей на зуб попался сухой боб, запеченный в пироге. Она обсосала с него глазурь и положила находку на тарелку.
— Вуаля! — усмехнулся Бенуа. — Я так и знал, что боб достанется тебе. Теперь ты королева ночи!
Он выдернул вилку из руки Изабо, несмотря на ее сопротивление. Она ведь еще не облизала сахарные крошки с серебряных зубцов!
— Ты должна танцевать до самого рассвета. Иди!
Изабо соскользнула с деревянного табурета, понимая, что дольше ей не удастся прятаться от празднества. Это было бы грубостью с ее стороны, а у нее имелось немало причин быть благодарной своему дяде. Ей ведь было не так-то легко украсть столько денег, чтобы хватило на переезд в Англию, а дядя вполне мог отослать ее прочь, когда она наконец добралась до его дома. В конце концов, он ведь никогда раньше ее не видел. Она была дочерью его брата, давным-давно жившего на чужбине, покойного и далекого, с которым они перестали общаться еще до рождения Изабо. Если бы не дядя Оливер, или Оливер Сен-Круа, как его называли здесь, она провела бы это Рождество точно так же, как предыдущее: пряталась бы под навесом кафе, надеясь, что кто-нибудь из горожан проникнется духом Рождества и купит ей что-нибудь поесть. Если нет, она вытащила бы несколько монет из чьего-нибудь кармана и купила бы еды сама. Каждому приходилось учиться делать то, что необходимо, чтобы выжить на узких улочках Парижа в дни великого террора.
— Иди-иди! — подтолкнул ее Бенуа. — Я требую, чтобы ты нашла какого-нибудь симпатичного молодого человека и пококетничала с ним.
Изабо и вообразить не могла такого юношу, который заметил бы ее даже в том прекрасном белом шелковом платье, которое было теперь на ней. Она все еще ощущала себя тощей, голодной, перемазанной грязью. Она не имела даже смутного представления о том, как люди танцуют. Девушка чувствовала себя уверенной лишь в том, что касалось кражи съестного или поиска наилучшей крыши, где можно спрятаться, когда начинаются очередные беспорядки.
Она заставила себя выйти из кухни, с ужасом думая о десятках гостей наверху, пугавших ее. До Парижа Изабо жила в огромном фамильном поместье в сельской местности. В их доме были мраморные полы и шелковые диванчики. За домом располагались виноградники, где она могла есть ягоды до тех пор, пока пальцы не становились пурпурными. Но потом ее родителей арестовали…
Разве страх перед рождественским балом можно было сравнить с ужасом перед гильотиной?
Изабо пробралась в ту гостиную, где гости собрались для полуночной трапезы. Ее дядя воспользовался шансом и ударился в свои любимые детские воспоминания о рождественских вечерах под тем предлогом, что это поможет его племяннице почувствовать себя уютнее. Только он никого не обманул. Все видели, как его волновало приготовление тарталеток и шампанского для друзей. Оливер стоял у большого камина, украшенного ветками можжевельника и белыми лилиями, доставленными из оранжереи. На нем был жилет цвета ягод остролиста, с трудом застегнувшийся на объемистом животе.
— Вот и она! — возвестил Сен-Круа.
Изабо сосредоточилась на том, чтобы удержать на лице улыбку и не наступить на подол своего платья, а также постаралась не вытирать о юбку вспотевшие ладони. В общем, заниматься чем угодно, лишь бы не замечать любопытных и жалостных взглядов, сопровождавших ее.
— Моя племянница, леди Изабо Сен-Круа! — громко произнес дядя.
В Париже она называла себя гражданкой Изабо. Так было безопаснее.
— Ох, моя дорогая! — заговорила взволнованным тоном какая-то старуха, и страусиные перья на ее голове сочувственно заколыхались. — Как ужасно! Как это воистину ужасно!
— Мадам… — Девушка просто не представляла, что тут можно сказать в ответ, поэтому лишь присела в реверансе.
— Эти варвары! — продолжила старуха. — Но теперь все это не имеет значения, здесь вы в безопасности. Мы, англичане, понимаем истинную природу вещей.
Еще одна фраза, на которую не могло быть ответа. Однако старая женщина казалась искренней, и пахло от нее мятными лепешками. Ее атласные перчатки были украшены красными воланами.
Она погладила руку Изабо и сказала:
— Мой племянник где-то здесь. Я уверена, он будет рад потанцевать с вами.
— Благодарю, мадам.
Изабо отчаянно захотелось спрятаться за одним из огромных остролистов, стоявших в гостиной, чтобы не стать жертвой подобной судьбы.
Да, эта гостиная была куда прекраснее всего того, что Изабо могла себе вообразить. Конечно, она сама помогала расставлять здесь чаши с позолоченными сосновыми шишками и букеты из веток остролиста, присыпанных серебряной пудрой и перевязанных лентами, и прикреплять к каждому окну сосновые венки. Но теперь, ночью, когда горели десятки восковых свечей, а в окна бился леденящий зимний ветер, все стало выглядеть просто волшебным. При этом здесь было душно именно так, как того и боялась Изабо. Теплый воздух переполнился навязчивыми запахами духов и цветочной помады для волос. Изабо осторожно направилась к дверям, ведущим в сад.
Кусты роз и тисовые изгороди подернулись нежным инеем, как будто на них набросали кружева. Из-за облаков выглядывала луна. Изабо слегка содрогнулась, когда начал падать снег, но в дом не вернулась. Она слышала морозный скрип колес экипажей, проезжавших по дороге, и музыку, доносившуюся из дома за ее спиной. Снег сделал все жемчужно-бледным. Изабо улыбнулась.
— Вы так умеете улыбаться, что я запрещаю вам хмуриться когда бы то ни было.
Она резко обернулась на голос, ее плечи напряглись. Она ведь жила в этом изнеживающем городском доме совсем недолго, а уже начала терять чутье. Ей следовало услышать шаги или, по крайней мере, звук открывавшейся двери…
— Простите, что помешал вам, — вежливо произнес незнакомец и поклонился. — Извините мое нетерпение. Я не мог дождаться, когда нас представят друг другу должным образом. Но вы можете быть только загадочной Изабель Сен-Круа.
— Изабо, — тихо поправила она.
Ей никогда прежде не приходилось встречать таких мужчин. На вид лет двадцать, не больше, но он держался так элегантно и уверенно, словно был намного старше. Глаза у него были светло-серыми, почти бесцветными, как зимний сад.
— Филип Маршалл, граф Грейхейвн, к вашим услугам.
Он поцеловал ей руку. Губы у него были холодными, как будто молодой человек слишком долго стоял под снегом. Изабо внезапно занервничала, почувствовала себя в ловушке. Так было в тот раз, когда ее загнали за костры, разожженные посреди улиц, для того чтобы остановить городских стражников.
— Мне следует вернуться внутрь, — пробормотала она.
В конце концов, ей было всего восемнадцать. Она получила позволение присутствовать на балу лишь потому, что нынче были дни Рождества. Наверное, ей совершенно не следовало выходить из дома без какой-нибудь женщины постарше, тогда она не столкнулась бы с графом в одиночку. Изабо просто не могла все запомнить. Тетушка перечислила так много правил, что в уме Изабо все смешалось. Конечно, до революции она и сама все их знала. Но сейчас ее охватило странное желание подойти поближе к этому человеку, и не только потому, что она забыла прихватить из дома шаль.
Филип выпустил ее руку, вскинул брови. Слабый свет, падавший из гостиной, чуть заметно блеснул на серебряных пуговицах парчового камзола.
— Уверен, девушка, сумевшая выжить среди французской черни, не боится меня.
Изабо вызывающе вскинула подбородок.
— Mais non, monsieur. Je n'ai pas peur [Ну да, месье. Я не боюсь (фр)].
Для того чтобы говорить по-английски, ей пока приходилось делать усилия. И если она сердилась или отвлекалась, то сразу возвращалась к французскому.
— Простите, — Изабо, раздраженная собственной ошибкой, покачала головой. — Я не боюсь.
— Рад это слышать, — кивнул он. — Вина?
Граф протянул ей бокал, который держал в руке… Надо же, а она этого и не заметила. Но разве Бенуа не подталкивал ее к танцам и флирту? Нормальная девушка ее возраста была бы в восторге, очутившись наедине с таким красивым графом. Ей нужно пить, есть засахаренные фиалки и танцевать до тех пор, пока не протрутся подошвы атласных туфелек.
— Merci, monsieur [Спасибо, месье (фр.)].
Глинтвейн был теплым, приправленным корицей и чем-то еще, незнакомым, похожим на медь или лакрицу. Или кровь. Изабо внутренне нахмурилась. Постоянные опасения делали из нее дурочку.
— Вы так милы, — сказал граф. — Я жутко устал от всех этих английских роз, слишком кротких и смиренных, чтобы наслаждаться чем-нибудь кроме кадрилей и лимонада. Вы приятная, воистину радостная неожиданность, мисс Сен-Круа.
Изабо покраснела. От вина ей стало тепло, голова слегка закружилась. Все было просто чудесно. На ее ресницы опускались снежинки, но тут же таяли. Они ложились и на губы. Изабо слизывала их, как будто сахарные. Серебристые глаза графа посверкивали, словно глаза дикого зверя, лисицы, забравшейся в курятник.
— Если бы мы очутились в готическом романе, то здесь присутствовали бы призраки и вампиры. Вы обязательно боялись бы их, — неторопливо протянул он.
Изабо подумала о тех книгах, которые читала в библиотеке поздними вечерами, о чувственных романах вроде «Удольфских тайн» Анны Рэдклифф и «Леноры» Готфрида Бюргера, переполненных разными негодяями и бессмертными существами, которые блуждают по ночам и обладают ненасытными аппетитами.
— Ох, не говорите глупостей! — рассмеялась она. — Я не верю в вампиров.
ГЛАВА 1
Это было черт знает что, а не неделя.
Наведение порядка после правления ненормальной королевы вампиров и в лучшие-то времена вряд ли могло стать легким делом. Но все становится еще хуже, если ее устранила ваша собственная матушка, вы с братьями вдруг превратились в принцев, а вашу младшую сестренку преследует вампир многих сотен лет от роду, одержимый мыслями об убийстве.
В общем, как я и сказал, это было черт знает что, а не неделя.
Но все мы хотя бы остались в живых, даже тетя Гиацинт, лицо которой оказалось так изуродовано, что она отказывалась поднимать вуаль викторианской шляпки или выходить из своих комнат. Это с ней сделали охотники за вампирами из общества «Гелиос-Ра», перед тем как один их новый агент начал ухаживать за моей младшей сестрой.
Конечно, это довольно странно.
Все же он спас ей жизнь меньше двух недель назад, так что мы готовы были смотреть сквозь пальцы на это увлечение.
Но только до поры до времени.
Я хочу заметить, что Кайран Блэк, конечно, вполне хороший парень, но Соланж — моя единственная сестра. Этим все сказано.
— Эй, хватит размышлять, лорд Байрон! — Мой брат Куинн ухмыльнулся и подтолкнул меня плечом. — Рядом нет девушек, на которых ты мог бы произвести впечатление, изображая принца тьмы.
— Как будто я что-то изображаю…
Как раз сам Куинн и любил с помощью всякой вампирской мистики очаровывать девушек. Мне просто нравилось одеваться в старомодные сюртуки и пиратские рубахи. Если это одобряли некоторые девушки, то я тут ни при чем. В основном.
— Были весточки от принцессы Гончих? — спросил Куинн.
— Пока нет.
Теперь, когда мама стала новой королевой вампиров и формальной правительницей самых разных существ, папа пригласил нелюдимое племя Гончих на переговоры. Возможно, это звучит несколько мелодраматично и в духе Средневековья, но тут уж ничего не поделаешь.
— Как по-твоему, она хорошенькая?
— Они вроде бы все неплохо выглядят.
— Да, как правило, — усмехнулся Куинн.
Королевские пещеры, рядом с которыми мы стояли, превратились в настоящие руины в ходе битвы, в результате которой была низвергнута леди Наташа. Пыль, оставшаяся от вампиров, пронзенных колами, была уже выметена. Осколки разбитых зеркал вывезены в огромных ящиках, но еще не меньше десятка уцелевших висели на стенах. Леди Наташе действительно очень нравилось любоваться на себя. Часть резных воронов, украшавших ее трон из древесины боярышника, разбилась, некоторые лишились голов. Все вокруг занимались делом — наводили чистоту, расставляли по местам мебель или же просто таращились на мою маму, сидевшую в дальнем конце зала и хмуро смотревшую на отца, продолжавшего рассуждать о мирных переговорах.
От напряжения, повисшего в воздухе, избавиться было куда труднее, чем от праха наших мертвых.
На моих родителей поглядывали все: старые роялисты, преданные леди Наташе, те, кто был верен дому Дрейков и моей матери или же пока что не определился. Люси могла бы обежать пещеру с пучком белого шалфея в руках, проговаривая какую-нибудь ведическую мантру, чтобы очистить наши ауры, если бы была здесь. Но ей запретили входить внутрь, пока не разрешатся самые тяжелые политические моменты. Люди и в лучшие-то времена слишком хрупки. Подруга Соланж не обладает способностью сопротивляться кровососущим, а уж в случае каких-либо трудностей вечно бросается в драку или же сама создает проблемы.
— Да, она хорошенькая, — одобрительно пробормотал Куинн, когда кто-то из придворных волочил мимо нас ящик с чем-то вроде остатков разбитого вдребезги стола. — Но растеряна, да? Пойду поддержу ее. Это ведь обязанность принца.
— Ты просто задница, — весело сказал я ему.
— А ты просто завидуешь, потому что я симпатичнее тебя, — бросил он через плечо, намереваясь очаровать еще одну девушку.
Но брат не успел подойти к ней.
Она внезапно выпрямилась, вскочила на скамеечку для ног, что дало ей хороший обзор всего зала, а в особенности моих родителей, и выхватила из сумки арбалет, заряженный тремя зловеще заостренными кольями.
Да!.. Неважно, как вы подготовлены или насколько осторожны. Всегда остается место случайности.
Мама учила нас этому.
Девушка прицелилась и нажала на спусковой крючок, не издав ни звука. Мы и не заметили бы ничего, если бы не наблюдали за ней в этот момент. Колья со свистом вылетели из арбалета и со смертельной точностью помчались к цели.
Вернее сказать, они сделали бы это, но Куинн оказался достаточно близко к девушке, сумел схватить ее за ногу и сбросить на пол.
Колья разошлись в воздухе, но недостаточно широко. Девушка упала на ковер, расшитый вручную, а клыки Куинна выскочили наружу с такой скоростью, что в них вспышкой отразился свет ламп. Мои собственные клыки ужалили меня в десны изнутри, губы сами собой приподнялись в оскале.
Но я не успевал достичь ни ее, ни родителей.
У меня было время только на то, чтобы выхватить из-за пояса кинжал и метнуть его поперек траектории полета кольев. Кинжал попал в один из них и расколол его надвое. Острые куски врезались в огромный деревянный буфет, а кинжал — в спинку кресла. Мои ноздри словно обожгло.
Яд.
Все вокруг как будто стали двигаться невероятно медленно. Стражники обернулись, их глаза расширились, клыки выскочили наружу… Сверкали мечи, трепетали кружевные ленты, громко стучали по полу башмаки, когда самые проворные уворачивались от двух оставшихся кольев. Опрокинулась проволочная птичья клетка, попутно перевернув несколько наполовину сгоревших свечей. Аромат пчелиного воска смешался с резким, приторным запахом яда. Один кол врезался в плечо худого бледного придворного, не успевшего достаточно быстро отклониться назад. Тот закричал, но даже этот крик прозвучал слишком замедленно, все тянулся и тянулся, затихая. Кровь жертвы обагрила плитки, уложенные на земле между краями ковров.
Третий кол продолжал свой уверенный путь прямо к сердцу моей матери.
Девушка, пытаясь высвободиться из рук Куинна, улыбнулась.
Это показало, как плохо она знала мою мать.
Отец бросился между Хеленой и колом, то же самое сделали два других моих брата, Маркус и Коннор. Они мгновенно очутились рядом с ним и образовали достаточно широкий барьер.
Но моя мать отказалась укрыться за щитом, созданным телами ее мужа и сыновей, взвилась в воздух и перепрыгнула через их головы.
Она приземлилась немного слева, выставила руку, надежно укрытую кожаным доспехом, и отбила угрозу. Кол отлетел к настенному гобелену, упал в какую-то корзину и улегся там с невинным видом. Стражники подбежали к маме. Они так рычали, что королевские пещеры наполнились звуками, похожими на рев кугуара, запертого в зоопарке. Мама отмахнулась от ретивых охранников и увидела, что девушка вырвалась из рук Куинна.
— Она нужна мне живой! — закричал папа.
Но было уже слишком поздно.
Девушка-убийца явно хорошо подготовилась. Она отлично знала, что ей нельзя попадать в плен и подвергаться допросу в качестве врага. На внутренней стороне ее жилета был пристроен тонкий, хорошо скрытый кол. Девушка дернула за шнурок, вшитый в пройму, и улыбнулась. Раздался негромкий хлопок — и она рассыпалась в прах. Ее одежда упала на пол небольшой кучкой.
