При этих словах Нелюбова Косицын поспешно извинился и ловко подхватил под локоток проходившего мимо тучного человека: «Вячеслав Сергеевич, вы читали «Теленок в кизяке»? Потрясающий роман! Потрясающий!»

— «Теленок в кизяке»… «Теленок в кизяке»… Что это? — успел проворчать Родов перед тем, как тоже нырнуть в толпу.

— Может, естественное продолжение «Бодался теленок с дубом», — уже в никуда ответил Нелюбов. И, оставшись вдвоем с другом, посоветовал: — Ты, Андрей, кстати, поменьше бы говорил при этом Косицыне. Он хоть и вертит своими локаторами по округе и находится как бы одновременно и тут и там, все аккуратно подмечает, запоминает, а потом по-быстрому твои мысли под своим именем печатает. Собственные-то рождать у него таланта нет, а вот отобрать чужие, причем довольно искусно и беззастенчиво отобрать, на это его вполне хватает. Даже прикрывается Пушкиным — беру, говорит, чужое, но делаю своим.

— Да ладно, Саш, не оскудеем. Он же Косицын, почти что Феофилакт Косичкин. Автор «Слова о полку Игореве» тоже ведь записал слова некого бояна, а в результате оба остались неизвестными. Брать все даром — тоже дар. Особенно по нонешним-то временам. Успеха и славы сейчас добиваются именно суетящиеся. Редакционные портфели пухнут от голода. Пошли лучше пройдемся по выставке.

— Спасибо, я уже. Пробежался пораньше. А в общем-то вполне можно было и не смотреть. Современным искусством у нас ведь теперь называют все, что не похоже на реализм. Да и вообще на искусство, на культуру, на традицию.

— Ты что ж, против квадрата Малевича? — улыбнулся Иволгин.

— Нет, я не против Малевича, не против Кандинского, не против Пикассо, не против «Черного квадрата» и «Девочки на шаре»! Я против тех, кто «на шАру», вслед за ними, вываливает на зрителя свои скудные познания и о жизни, и о живописи, и об эстетике, и об анатомии с геометрией! Я, если угодно, против, когда квадрат Малевича малюют поверх забытого в запасниках Репина!.. Ладно, Андрей, не заводи меня. Скажи лучше, у тебя сегодня какие планы? Ты на машине?

— Куда ж я без нее? Хоть муниципалы уже за каждым вторым деревом знаки платной парковки запрятали, я пока езжу. А планы?.. — задумался было Иволгин. — Какие у престарелого холостяка могут быть планы? Одни упования. Да нет никаких особенно. Лекции у меня завтра. Но на минутку в институт одной дипломнице заскочить обещал. А это святое.

— Да уж, да уж. Знаем мы этих святых, а точнее — блаженных дипломниц! Я вот, Андрюша, стал замечать, что чем дольше живу, тем больше вокруг красивых женщин.

— И на сколько диоптрий их стало больше? — дружелюбно съехидничал Иволгин.

— Да нет, правда. Иногда думаешь: «Эх, мне бы лет двадцать — тридцать скинуть!..»

— Заманчиво, конечно. Только, я тебя уверяю — в той же пропорции и красавиц поубавится вокруг.

И приятели расхохотались.

— Кстати, тебя Босяков-Голенищев на юбилей приглашал? — вдруг спросил Нелюбов.

— А что?

— Да вот думаю, идти — не идти.

— А я, Саша, так решил: чтобы попадать на свои юбилеи, надо почаще пропускать чужие.

— Это мудро, — согласился Нелюбов. И после короткого молчания снова задал вопрос: — Слушай, Андрюш, а у тебя же институт рядом с «домжуром»?

— Ну да.

— Тогда, может, заскочим туда вместе. Перекусим. А заодно мне там надо еще на конференцию о свободе печати заглянуть. Понимаешь, матерьяльчик заказали на одном портале. Причем платят сразу. И неплохо. Хочешь, могу познакомить.

— Куда это вы намылились? — переспросил Косицын, поразительно чувствительный на слоган «платят сразу и неплохо».

Через минуту вновь подошел и Юра Родов. А узнав, только хмыкнул:

— Конференция? И, как водится, безусловно, международная. Я тебя умоляю!.. Будет всенепременнейше вся олимпийская сборная московских диаспор! Хотите, я вам эту сказочку про желто-белого бычка заранее расскажу: «Жил-был в одной могучей свободной стране могучий главный редактор. Звали его Яков-лев. И вправду ведь аки лев сражался за гласность. Подошло время передавать ему наследство демократическое, а кому? Были, конечно, и другие редакторы. Их фамилии звучат, прямо как дозировки свободы — целый Яков, Пол-Яков и Треть-Яков. С тех пор и пошли конференции…

Все рассмеялись, а Иволгин уточнил:

— Смейся не смейся, а положение прессы у нас действительно сказочное. Только уж сказка эта вовсе не про бычка и не про тельца, а про лягушку. Приняли закон о печати, в лучших традициях освободили от крепостной зависимости, а земля-то вся у других осталась. За аренду — плати, за бумагу — плати, за типографию, за распространение — плати и угождай. Подписка — йок, потому что, если что и осталось общим достоянием в стране, то это не недра, и не образование, и тем более не культура, а почтовые ящики. В двадцатом веке тебе домой приносили, а в двадцать первом — иди на почту. В рознице твое издание после оплаченного договора примут и в киоске ниже плинтуса разместят, а то и просто на складе свалят. Плати больше! А где деньги-то брать? Читатели обнищали, нечитатели разбогатели. Вот вам и две судьбы, обе лягушачьи — дрыгай лапками, взбивай сметану, пока жив, или шастай по всему болоту в поисках стрелы Арам или Абрам-царевича, прикинься принцессой, сожги свою шкурку, исполняй за ночь любые идиотские желания и будь ему навек послушна. Я, когда на рубеже девяностых главным редактором журнала был, нахлебался. Как на плоту во время шторма. А в волнах бандиты и мошенники скалятся. Только вроде бы прорвался, вылез на берег, книжный магазинчик завел, дизайн-студию, имидж-агентство — на тебе, дефолт! Снова нищий и весь в долгах.

— Многим сегодняшним журналистам надо не «Золотое перо» присуждать, а «Золотого Перро» за объективность освещения событий вручать в честь великого сказочника, — подытожил Нелюбов.

— Ну, после таких слов сам бог велел в ЦДЛ или домжуре за бокальчиком позаседать, — предложил Родов.


— Ага, я тут недавно сунулся было по привычке в прежние наши пенаты. Там теперь цены не просто кусаются, а кусаются, как дикие лисы, нормального человека запросто к бешенству могут привести, — заметил Иволгин. — Даже поинтересовался ради интереса, откуда такие заоблачные цифры — так мне ласково пояснили, что повар у них корсиканец — корсиканец, судя по всему, с наполеоновскими запросами, а официанты — исключительно арабы из Израиля.

— А ра-бы? — с усмешкой в растяжку переспросил Нелюбов.

— Арабы, арабы… А вот рабы от литературы могут откушать у меня, — тут же подхватил Иволгин. — Черной икры не гарантирую, но выпить и закусить найдется. Хотя дым подмосковных пожаров у меня как раз с ней, с икоркой черной, ассоциируется.

— О, гурманище! Да ты черную икру коптить предпочитаешь? Может, еще и уху с ее помощью осветляешь по рецепту «Книги о вкусной и здоровой пище» 1953 года? — спросил Родов.

— Это как?

— Меня сия книга до сих пор воодушевляет. Действительно не читали? Тогда цитирую: «Положите черную икру, паюсную или зернистую, в марлю, опустите в кастрюлю, затем, через десять минут, выньте и выбросьте». И это не пособие для олигархов, это несколько переизданий миллионным тиражом для обычных строителей коммунизма!

— Ну, допустим, для оттяжки необязательно уж вот так, — возразил Андрей. — Можно растереть ее в ступке с холодной водой и в два приема вливать в кастрюлю. Но на самом деле с икрой у меня другая история. Поехали, по пути расскажу.

— Жаль, ну никак сегодня не могу разделить вашу компанию, — неискренне посетовал Косицын и снова исчез из поля зрения.

— Да уж как мы без такого разделителя компании? Я ж тебе говорил, — подмигнул Нелюбов. — У него на голове плешка, а в голове флешка. Сейчас дунет домой все услышанное на бумагу скачивать.