Алексей Евтушенко

Вечная кровь

Что это за человек, или что это за существо, так напоминающее человека?

Брэм Стокер. «Дракула»

Глава 1

ВАМПИРОВ НЕ СУЩЕСТВУЕТ

Десять утра, а в редакции уже пахнет так, словно здесь провел веселую ночь взвод егерей-гвардейцев. Ни в чем себе не отказывая. Смесь паров алкоголя, табачного дыма, пота, дешевого одеколона и духов.

Последние, впрочем, не особо выделяются — наши редакционные дамы в этом отношении солидарны с мужчинами и всегда предпочтут табак и виски парфюму. И не потому, что все из себя такие уж ярые суфражистки. Просто в накуренной комнате работать все-таки можно, а вот там, где двадцать минут посидела какая-нибудь облитая с ног до головы духами по пятнадцать грошей за флакон мадам Божена с улицы Святых Горлиц, — уже нет. Сначала долго проветривать, невзирая на погодные условия за окном.

А не пускать мадам Божену тоже нельзя, ибо ее вполне легальное, хоть и не слишком благонравное заведение каждую неделю из месяца в месяц размешает на страницах наших «Вечерних известий» рекламу по самым высоким расценкам. И минимум на четверть полосы.

Кстати, о погодных условиях. Нынче за окном дождь.

Я не успел дойти до своего отдела уголовной хроники, как оттуда в коридор, словно грешник из ада, вывалился коллега Зина.

Его полное имя — Зиновий, отчество Орестович, а фамилия Карпинский. Ему тридцать девять лет, он трижды женат и трижды разведен и когда-то, говорят, подавал надежды как поэт. Все зовут его Зина и обращаются на «ты». Когда я пишу «все», то имею в виду не только нашего брата газетчика, среди которого выкать друг другу не принято, но именно всех. Мужчин всех возрастов и сословий, включая уличных мальчишек. О женщинах не говорим — это другая статья.

Узел засаленного галстука сбился у Зины на сторону, в углу рта — потухший окурок дешевой сигары, рожа небритая, глаза красные. Правая рука уже в рукаве плаща, левая делает упорные попытки попасть в другой рукав.

— Ярек! — с преувеличенным энтузиазмом воскликнул он. — Тут за тобой главный уже курьера хотел посылать. Но я отговорил, сказал, что ты будешь с минуты на минуту. Спас твою задницу, можно сказать.

— Ты о моей заднице не беспокойся, — сказал я. — Лучше о своей голове.

— А что моя голова? — насторожился Зина.

— А то, что, по последним данным медиков, винные пары разжижающе действуют на головной мозг.

— Брехня, — беспечно махнул рукой коллега. Он уже попал в рукав, застегнул плащ и теперь был готов добежать под дождем до «Веселого метранпажа», где ему нальют первый на сегодня долгожданный стаканчик. Долгожданный потому, что Зина не пьян, но с жесткого похмелья. Как настоящий газетчик, проснувшись, он не похмелялся — сразу в редакцию побежал, материал в номер сдавать. Теперь сдал и имел полное право. Десять часов и пять минут утра — самое время для первого стаканчика.

— Если бы. Я лично присутствовал третьего дня на вскрытии трупа Прилипалы в городском морге. Так у него, поверишь, не мозги, а чистый студень. Желе. Даже извилин почти не видно. Как пил Прилипала, ты знаешь. Особенно последнее время.

Прилипала был известнейшим в городе вором-форточником, способным по голой стене, цепляясь за малейшие выступы и русты, забраться с тротуара на крышу любого дома. Ну, почти любого. Отчасти свое прозвище он и получил благодаря этой способности. Хотя большей частью все же из-за того, что любил выпить за чужой счет и если уж прилипал к какой компании, то отделаться от него было крайне сложно, если вообще возможно.

Погиб он глупейшим образом — сорвался по пьянке с узкого карниза пятого этажа во время попытки проникновения в богатую квартиру одного торговца мебелью, о чем я лично давал короткую заметку в двести слов в позавчерашнем номере.

Несколько секунд Зина не сводил с меня воспаленных глаз, стараясь определить, разыгрываю я его или нет, и, не определив, удалился по коридору в явной задумчивости. Вот и хорошо. Глядишь, и половиной стаканчика на сей раз обойдется. Хотя вряд ли. У всех репортеров всех трех крупных городских газет особым шиком считается выполнять свои профессиональные обязанности подшофе и при этом не допускать фактологических, грамматических и стилистических ошибок. Не говоря уже о том, чтобы задержать материал или не сдать его вовсе. Мне приходится прикладывать воистину героические усилия, дабы соответствовать.

К спиртному я равнодушен, и от четырех-пяти рюмок сливовицы, которую предпочитают коллеги в том же «Веселом метранпаже», у меня обычно начинает болеть голова. Другое дело — хороший коньяк. Но и того я редко выпиваю больше ста пятидесяти граммов за вечер. Во-первых, дорогое удовольствие, а во-вторых, — зачем? Ста пятидесяти вполне достаточно для расслабления и веселья, а со zanadto, to nie zdrowo, как часто говаривала моя бабушка-полька, Царствие ей Небесное. Да и не только она. Я и сам так говорю часто. Благо в Княжече польский разумеют все. И соответственно, на нем читают и говорят. Равно как и на русском, украинском, идиш и немецком. На последних двух, пожалуй, уже не все, но очень многие. И дело не только в том, что наш город многонациональный, таких в Российской империи хватает. Просто в Княжече так принято, поскольку за свою долгую историю он кому только не принадлежал. И жители привыкли владеть одновременно несколькими языками, чтобы в любой момент быть готовыми принять один из них в качестве государственного и основного.

Но мы отвлеклись…

Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов дымящуюся папиросу, работала за пишущей машинкой «Ундервуд», как пулеметчик за пулеметом Максима. Та-та-та-тататата-та, татата-тата — разносились по приемной скупые и точные очереди ударов по круглым бакелитовым клавишам с блестящими медными ободками.

— Привет, Фелиция!

— Привет, Ярек. У себя.

Дверь в кабинет главного раскрыта, но я все равно постучал.

— Кому там жить надоело? — вопросил хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понял, что настроение у главного рабочее, можно общаться.

Вошел, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?

— Дверь закрой и садись, — скомандовал главный.

Закрыл, прошел, сел. Сдвинул шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.

— Записывай. Улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.

Достал блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но все равно записал, это профессиональное. Память может подвести. Запись — никогда.

— И что там? — спросил я. — Убили кого-нибудь?

— Семью, — пожевав губами, сообщил главный. — Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится недешево, но отрабатывает честно. Так что давай отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.

— Пятьсот? — удивляюсь. — Не много? Или вы чего-то недоговариваете?

— Убита семья из пяти человек, — веско произнес главный. — И не какая-то шелупонь с Овражной, вполне уважаемые люди, честные налогоплательщики. Муж, жена, трое детей — мальчик и девочки. Четырнадцать, десять и семь лет. Мало тебе? Причем мне намекнули, что имеют место некие довольно необычные и даже где-то феноменальные обстоятельства.

— Какие именно?

— Вот ты и разберись. И помни, до двенадцати материал должен быть в наборе.

— Эй! — возмущенно воскликнул я.

— Ладно, до половины первого, — милостиво разрешил главный. — Но это крайний срок, и только для тебя.

А вы говорите, плащ и шляпа. Репортеру нашей газеты иногда папиросу спокойно выкурить некогда, не то что раздеться. Хорошо, что я курю трубку и только в спокойной обстановке. Хотя бы относительно.

Я сбежал по ступенькам, выскочил под дождь и огляделся в поисках дежурного лихача — обычно один или два ожидают неподалеку от здания редакции. До улицы Кожевников пешком минут десять, но время уже дорого. И дело не в том, что три часа до сдачи материала — мало. Наоборот, за глаза. Просто знаю по опыту, что в таких делах важно идти по горячим следам, тут работа газетчика мало чем отличается от работы сыскаря.

Ага, вон и лихач нарисовался из-за угла.

Коротко свистнул, махнул рукой и, не дожидаясь, пока колеса перестанут крутиться, вскочил в пролетку с поднятым от дождя верхом:

— На Кожевников, и повеселей!

— Это к дому, где сегодня ночью три семьи зарезали?

Вот черти! Три семьи, надо же. Почему не четыре? Или уж сразу не весь дом?

— Туда, — говорю. — Только не три и не зарезали.

— Ух ты, а сколько и как?

— Читай сегодняшний номер «Вечерних известий», не ошибешься.

— Так я и читаю, — охотно сообщил лихач. — Ни одного номера не пропускаю. Очень мне нравится, как вы пишете, пан Ярек.

— Ты меня знаешь? Что-то я тебя не припомню, извини.

Он повернул ко мне молодое, улыбчивое, влажное от дождя лицо:

— Я недавно колешу, но уже два раза вас возил. Это третий. Меня Рошик зовут. Рошик Лошадник с улицы Глубокой.

Ишь ты, видать, и впрямь парню нравится моя писанина, раз так раскрывается. Не иначе сам мечтает стать репортером. Что ж, какие только мечты не бродят в юных головах. Я, помнится, примерно в его годы тоже хотел стать знаменитым писателем. Потом прошло. Или почти прошло, скажем так.