— Подумаешь, горбун, — поддержала ее Китти. — А у тебя припадки. И воображаемые друзья. Не будь эгоисткой, Элисон. Подумай о семье!
Может, она права? И я действительно эгоистка?
Я попыталась подумать о семье. Но вместо этого снова вспомнила вязкую тьму в глазах его сиятельства и предвкушающую улыбку на смуглом лице.
Первый раз я увидела графа Блудсворда в двенадцать лет, аккурат в свой день рождения. Цвела сирень, ветер обрывал с яблонь белые лепестки, и жужжали мохнатые пчелы.
Он приехал вместе с дядей Грегори. Я сначала и внимания не обратила — мы с Китти и Фанни играли в крокет во дворе. Солнце так и палило, словно уже лето, все захотели лимонаду, я сказала, что сбегаю — попрошу прислугу принести.
Побежала и наткнулась на дядю с его другом. Они как раз входили в дом. Хотела проскочить между ними, но дядя ухватил меня за плечо.
— Тпру, мисс Майтлтон. Куда вы так торопитесь? Разве вас не научили, что благовоспитанным девицам не следует носиться, как челяди?
— Будьте добрее, Грегори, — хорошо помню, как жутко стало, когда услышала этот медовый голос. День жаркий, а у меня мороз по коже. — Я ведь правильно понимаю, что это сама виновница торжества? В такой день следует быть с ней помягче, мой дорогой друг.
Я съежилась, попробовала выскользнуть. Не тут-то было. Дядя Грегори крепче сжал пальцы и укоризненно покачал головой.
— Где ваши манеры, леди? Поприветствуйте моего друга. Граф Оливер Блудсворд, член палаты лордов. Оливер, это моя племянница, Элисон Майтлтон.
— Доброго дня, сэр, — пискнула я. Сделала книксен и лишь тогда осмелилась посмотреть на него.
Отчего-то граф с первой минуты показался мне таким же страшным, как его родовое имя. Лицо у него было грубое, некрасивое — с большим носом, густыми почти сросшимися бровями и тяжелой челюстью, но смеяться над ним не хотелось. Над такими не смеются, их боятся.
Особенно мне запомнились глаза — две бездонные ямы, полные тьмы.
— Наслышан, наслышан. Вот вы какая, юная леди, — он говорил лениво, вроде бы небрежно, но так и ел меня глазами.
Я еще раз сделала книксен. И заверила, что мне очень приятно. Хотя приятно совсем не было.
Только когда он отвернулся, скинул с плеч плащ и отдал его дворецкому, я заметила, что друг дяди Грегори горбат.
А потом граф Блудсворд сдружился с папенькой и стал частым гостем в Гринберри Манор. Всякий раз, видя меня, он пакостно улыбался и спрашивал, как у меня дела. И еще иногда дарил конфеты.
Я брала подарки — отказываться было неловко. Если отказаться, граф начнет расспрашивать, почему я не хочу конфетку и что случилось. И если при этом рядом окажется маменька или кто-то из взрослых, они непременно примутся стыдить меня за невоспитанность. А граф с благостной гримасой будет рассуждать, что, мол, кто же поймет этих детей. Дети с их безмятежными радостями так бесконечно далеки от угрюмых озабоченных проблемами взрослых. Детство прекрасно, так будем снисходительны к капризам юной леди.
Так что конфеты я брала, но не ела никогда. Все казалось, что они пропитаны ядом или еще какой гадостью. Иногда я даже представляла, как граф разворачивает хрустящую золоченую бумагу, в которую завернуты конфеты, медленно, со вкусом облизывает их, высунув толстый красный язык, а потом заворачивает обратно. Фу, противно.
Я их даже детям слуг не отдавала — никого так не ненавидела, чтобы подсовывать конфеты, которые облизал его сиятельство. Просто выкидывала или прятала.
А графа я боялась до мелкой дрожи. Он все время смотрел на меня, как на самую большую, самую вкусную в мире конфету. И улыбался, как облизывался. И разговаривал — вроде обо всем на свете, как обычный взрослый, но мне в снисходительном журчании его голоса чудилось: «Ты будешь моей, маленькая Элли, ур-р-р!»
Порой даже думалось, что Блудсворд сошелся с папенькой только затем, чтобы быть поближе ко мне.
Чтобы оправдать этот страх, я рассказывала самой себе истории о графе. В них он представал то людоедом, то и вовсе вурдалаком из нянюшкиных сказок.
Правда, света он, в отличие от тех же вурдалаков, совсем не боялся. Только щурил глаза на солнце, как кот.
А потом я воочию убедилась, как справедливы мои страхи.
Это случилось в том же году, летом.
Малина вымахала густая, высокая. Ее заросли подступали к задней стене Гринберри Манор, и я, ускользнув от мисс Уайт через малую калитку, бродила по краю кустарника. Общипывала ягоды и отправляла их в рот — прямо так, немытыми. Так вкуснее.
Крупная и душистая малина пахла вареньем, которое мама всегда распоряжалась открывать на Мидст [ Мидст (авт.) — праздник середины зимы, зимнего Излома.]. И еще летом и чем-то очень хорошим. А косточки застревали в зубах, как всегда.
Я почти вышла к главной дороге, когда наткнулась на Блудсворда.
— Какая встреча, о моя сладкая Элисон.
Сегодня от него снова разило кровью. А рядом не было совсем никого из взрослых. Никто даже не знал, где я. Когда еще хватятся, когда станут искать в малиннике?
Мне стало очень страшно.
— Здравствуйте, сэр. — Я попятилась, но он подошел ближе. И облизнулся.
— Что вы делаете здесь одна, бесстрашная Элисон? Разве матушка не предупреждала вас, что юным леди опасно прогуливаться по глухим местам в одиночестве? — продолжал он все так же шутливо.
— Предупреждала. Я уже иду домой, — я хотела в доказательство своих слов удрать к калитке, но он поймал меня за руку.
— Я провожу вас, милая Элисон.
— Не надо! Я сама!
— Тс-с-с, скверная девчонка! Не надо спорить со старшими, — в игривом голосе прорезалась сталь.
А потом из-за наших спин раздалось глухое:
— Отпусти девочку.
Блудсворд повернулся, но моей руки не выпустил. Так что и мне пришлось повернуться вместе с ним.
— Ба, какая встреча, — граф все же отпустил мое запястье, чтобы шутливо взмахнуть руками. Тут бы мне и убежать, но я осталась стоять. — Не ожидал встретить вас здесь… святой отец.
Мне показалось, что последние слова он сказал так, словно издевался. Или не верил, что отец Вимано — священник.
— И чем вызван ваш интерес к этому милому ребенку… святой отец?
— Я ее духовник. С благословения ее матери.
Отец Вимано в этот раз не улыбался. Лицо у него было мрачное, даже злое. И стоял он, весь подобравшись, и смотрел на графа, будто прикидывал, куда бить удобнее. В ту минуту патер показался мне очень сильным. Я знала, что священникам нельзя бить или калечить людей, но тогда подумала, что отец Вимано, если будет надобность, сможет и ударить, и искалечить.
И от этого стало спокойно.
Он едва мазнул по мне взглядом и велел:
— Иди отсюда, Элисон.
— Идти… — я растерялась. — А как же вы?
— Иди. Все будет хорошо. Твои родные, наверное, волнуются.
Он все правильно говорил, но я не хотела оставлять отца Вимано наедине с вурдалаком, который не боится солнечного света.
— Может, помощь позвать?
Блудсворд глумливо улыбнулся:
— Помощь?! Помилуйте, моя бедная Элисон! Не начался ли у вас один из тех странных приступов умопомрачения, которые, как я слышал, весьма обычны для вас? Какую помощь вы собрались звать? И для кого?
— Иди, Элисон, — повторил отец Вимано с таким видом, как будто знал, что делает.
Я и ушла.
Больше я его в живых не видела.
— Терранс!
Молчание.
— Терри, выходи. Ну пожалуйста!
Тихий смешок. У стены появился полупрозрачный силуэт:
— Чего тебе, Элли?
— Терри, мне ужасно плохо. Мне надо кого-нибудь обнять и поплакать! Я так больше не могу!
— А я тут при чем?
— Гад! Гад ползучий, — я села на кровать и заплакала.
Призрак опустился рядом:
— Ты же знаешь, я не могу тебя обнять.
Я сердито отвернулась. Обняла подушку, уткнулась в нее, но все равно чувствовала, как Терранс смотрит ласково и насмешливо. Под его взглядом слезы сами высыхают, но я все равно продолжала выдавливать из себя всхлипы. Очень хотелось, чтобы он меня пожалел и утешил.
— По какому поводу плачем, Элли?
— А то ты не знаешь? Ты же всегда рядом.
— Все равно расскажи. Станет легче.
— Все не так. В моей жизни все не так, Терри. Моя мать — истеричка, единственный друг — призрак. Мой брат сбежал с ши накануне слушания дела о наследстве. У меня приступы падучей, галлюцинации и провалы в памяти. И в довершение всего на мне хочет жениться мерзкий зловещий горбун. Этого недостаточно, чтобы плакать?
— Ну, если смотреть на дело с такой стороны…
— А с какой еще, Терранс?
— Можно перебирать свои утраты и становиться беднее. Можно вспоминать, чем владеешь, и становиться богаче. Не ты ли недавно жаловалась, что на тебе никто не хочет жениться?
— Ох, Терри. Лучше бы это оказалось правдой… Ты видел Блудсворда?
— Нет.
— Почему?
Странная улыбка пробежала по призрачным губам:
— Когда он рядом, я не рискую даже подглядывать. Он слишком опасен.
— Почему этого никто не замечает?
— Люди смотрят глазами. У тебя зрячая душа, Элли.
Я отбросила подушку и сердито вытерла слезы:
— Толку от нее. Знать бы, существуешь ли ты на самом деле. Может, Китти права и я чокнутая. А ты — мой воображаемый друг.