— Не стоит вытаскивать мои слова из контекста, Петра, попробуйте отнестись к этому выражению как к общепринятому. Итак, знаете ли вы, кто такой сукин сын?

— Да.

— Так вот, убийством одного такого сукина сына вам и предстоит заняться. Его нашли мертвым в собственной квартире два дня назад, он застрелен. А потом, как говорится в заключении судмедэксперта, ему еще и перерезали горло, вернее, начисто отрезали голову… обезглавили. Убийство с особой жестокостью.

— Так обычно и умирают сукины дети, — со вкусом припечатал младший инспектор.

Но я опять же, хотя и не сочла нужным вступать в открытый спор, не была согласна с таким выводом. Всем хорошо известно, что сукины дети отнюдь не всегда умирают так, как они того заслуживают. Мало того, как я давно заметила, настоящие, чистопородные, так сказать, сукины дети являют собой пример весьма тревожной тенденции — они, вопреки справедливости, отличаются особой живучестью и, рискну отметить, даже склонны к долгожительству.

— Его убили в полночь и, чтобы попасть в квартиру, использовали старый трюк — убийца назвался разносчиком пиццы. Работа сделана в своем роде очень профессионально. Почти никаких следов борьбы, хотя жертва и оказала сопротивление, судя по тому, что на полу валялись лампа и стакан. Но это практически все. Вряд ли удастся обнаружить что-нибудь еще. Есть, правда, одно свидетельство, но оно не заслуживает большого доверия. Соседка видела, как из подъезда вышел хорошо одетый мужчина, потом он побежал. Она признается, что не смогла бы узнать его, так как живет на пятом этаже, а видимость была слабой. Итак, это дело — для очень знающих работников, для людей опытных и не лишенных воображения.

— Таких, как Молинер и Родригес, — ехидно вставил Гарсон.

— У них есть чем заняться, — парировал Коронас. — Но если вам это дело кажется слишком мелким для вашего послужного списка, я всегда могу направить вас разбираться с пьяной уличной дракой, в которой еще не все до конца прояснено.

— Нет, комиссар, вы неверно меня поняли. Я имел в виду другое: лично я надеюсь быть достойным столь выдающихся предшественников. И, как мне кажется, инспектор Деликадо испытывает те же чувства.

— Что бы вы ни думали про своих предшественников, лучше скажите им об этом в лицо. Кстати, как раз сейчас они ждут вас в соседнем кабинете — там и состоится передача эстафеты.

Метафора прозвучала неудачно, если учесть, что речь-то шла об убийстве, правда, не слишком уместной была и реплика Гарсона. Прежде всего потому, что наши коллеги Молинер и Родригес никогда не кичились своим звездным статусом в нашем комиссариате. А если когда и важничали, то это объяснялось тем, что они были настоящими полицейскими. Я, само собой, не хочу сказать, будто мы с Гарсоном полицейские липовые. Нет, но почему-то я расцениваю его и себя как обычных людей, которые в свои рабочие часы выполняют служебные обязанности, но не более того. Совсем иное дело Молинер и Родригес: в глину, из которой они были слеплены в день творения, Господь вдохнул именно душу полицейских. Никто не умеет носить пиджак так, как они, — небрежно и в то же время молодцевато; никто не обращается так ловко с подозреваемыми, которым они с первой встречи внушают уважение. Что касается лексики и жаргона, то я тысячи раз спрашивала себя, как получается, что слова, которыми я вроде бы тоже нередко пользуюсь, в их устах звучат так, словно их произносит Хамфри Богарт в лучшей из своих ролей. Даже после изнурительных тренировок мне не достичь подобного блеска. Вот так обстоят дела, и если бы надо было сохранить на века в Севре [В Международном бюро мер и весов в городе Севре близ Парижа с 1889 года хранится международный эталон килограмма — цилиндр из сплава платины и иридия. (Здесь и далее — прим. перев.)] двух полицейских в качестве платинового эталона, это были бы Молинер и Родригес; и если бы Ной в своем ковчеге решил спасти еще и представителей разных профессий, Молинер и Родригес непременно пережили бы потоп.

— Значит, какой-то сукин сын? Так сказал вам Коронас? — засмеялся инспектор Молинер, начиная совещание. — Что ж, он не далек от истины, можете мне поверить. А сами вы как считаете?

— Вы о чем? — спросила я в полном недоумении.

— Но вы ведь знаете убитого, наверняка знаете! Это Эрнесто Вальдес.

— Нет! — вскрикнул Гарсон, словно неожиданное известие поразило его в самое сердце.

— Да! — бросил в ответ Родригес, наслаждаясь тем, что именно от них мы получаем такую потрясающую новость.

— Но как же… Почему же в прессе до сих пор не появилось никаких сообщений?

— Послушай, Фермин, ты ведь знаешь, что у нас в арсенале имеются свои средства, чтобы чуть притормозить развитие событий! Но бомба вот-вот взорвется. А вам я могу только посочувствовать, потому что…

Не в силах больше сдерживаться, я весьма невежливо оборвала его:

— Минутку, минутку, если я правильно поняла, вы трое знаете, кто такой этот Эрнесто Вальдес?

Все взоры обратились ко мне, и в них читался вопрос: каким образом попала на их совещание эта инопланетянка? Молинер взял инициативу в свои руки:

— Ну, Петра, не можешь же ты не знать, что Эрнесто Вальдес — журналист number one в розовой прессе [В Испании приняты свои термины для обозначения разных типов массовой прессы. “Розовая пресса” (ее также называют “сердечной прессой” — prensa del corazón) главным образом посвящена сплетням о жизни известных людей. И хотя такое название призвано подчеркнуть ее отличие от прессы “желтой”, граница между ними очень часто практически неразличима. Понятие “розовой прессы” охватывает также телевизионные передачи сходной тематики.].

— Представьте себе, я этого не знаю, — отрезала я с тем душевным спокойствием, которое испытывает человек, не растерявшийся, услышав имя знаменитого философа.

Родригес оживился:

— А вы хоть когда-нибудь смотрите телевизор, читаете газеты… или, может, листаете какие-нибудь журналы в парикмахерской?

— Она читает только ученые книги и слушает Шопена, — в тон ему пояснил Гарсон.

Молинер положил конец подтруниванию, которым увлеклись наши подчиненные, и при этом, безусловно, принял во внимание мои должность и характер:

— Нас просто удивило, что ты не слышала этого имени, ведь об Эрнесто Вальдесе можно узнать не только из розовой прессы. Понимаешь, он был одним из тех агрессивных и неистовых журналистов, чьи статьи и передачи потом долго комментируют во всех изданиях. Он всегда брался за самые скандальные темы: тайные браки, разводы, интрижки между знаменитостями, ну, сама знаешь, о чем я.

— А, это тот тип, который буквально поливал грязью людей, которых приглашал в свою программу?

— Он самый. Вальдес работал на телевидении и еще в паре журналов.

— Из чего его застрелили? — спросил младший инспектор.

— Из девятимиллиметрового пистолета-пулемета. Очень точный выстрел в висок — наверняка работа профессионала.

— Да разве киллер стал бы отвлекаться на то, чтобы еще и отрезать жертве голову?

— Иногда они получают сложные заказы.

— Но сначала он выстрелил?

— Судя по результатам вскрытия, да.

— Тогда он рисковал, оставаясь еще на какое-то время на месте преступления, чтобы поработать ножом.

— Может, кто-то заплатил ему, чтобы убийство выглядело еще и как месть…

— Это ваша версия?

— Должен честно тебе признаться, что пока у нас нет никаких версий. Просто людей, с которыми расправились подобным образом, очень и очень много. Иначе говоря, месть никак нельзя исключать.

— Пожалуй, и вправду нельзя.

— Только представь себе: он публиковал сведения о людях без их разрешения. Разнюхивал разного рода подробности их частной жизни. Он был человеком… Как бы лучше выразиться? Достаточно безнравственным в рамках своей профессии.

— Мне больше нравится определение, данное комиссаром, — сказал Родригес.

— Тем не менее преступление остается преступлением, — заявил Молинер не без иронии.

— А как свидетельница описала убегавшего человека?

— Высокий, хорошо одетый, атлетического сложения, бежал легко. Больше ничего конкретного она не смогла добавить. Поэтому тут надо быть предельно осторожными и воспринимать такое свидетельство с оговорками.

— Ну и в какой точке расследования вы находитесь?

— В мертвой. У нас есть протокол вскрытия, заключение баллистической экспертизы и показания предполагаемого свидетеля. Теперь пришла пора начинать действовать.

— А окружение убитого?

— Он жил один. С женой развелся семь лет назад. Дочери скоро восемнадцать, она живет с матерью. Нет никаких сведений о близких друзьях или хотя бы приятелях. Он всего себя отдавал работе.

— А с бывшей женой вы беседовали?

— Пока еще нет.

— Но ты склонен подозревать скорее кого-то из его профессионального круга?

— Боюсь, что так, хотя это сильно усложняет дело. Короче, добро пожаловать в мир шика и гламура! У тебя есть вечернее платье, Петра?

— Я всегда сплю в пижаме.

— А вы, Фермин, вы сможете отыскать в своем шкафу смокинг?

— Нет, я уже давно бросил курить [Намек на то, что “смокинг” (от англ. smoking jacket) буквально означает “пиджак, в котором курят”.].

Молинер от души рассмеялся. Создавалось впечатление, что, передавая нам этого покойника и все с ним связанное, они скидывали с плеч тяжкий груз. Но я пока не спешила сделать вывод, хорошим или плохим наследством было для нас это дело. Выводы будем делать позднее. К тому же как раз сейчас следовало ожидать еще каких-нибудь событий: появления новых свидетелей, писем с доносами… Третий день после убийства — это пока чистая тетрадь, пиши в ней что твоей душеньке угодно. Да и Молинеру с Родригесом я не завидовала. Убитую девушку нашли неделю назад, но, как только поползли слухи, что она была подружкой высокопоставленного чиновника, дело тотчас забрали у тех, кому оно поначалу досталось, и передали Молинеру. Еще один рикошет.