— Чего нет?

— Вальдес не снимал в последний месяц со своего банковского счета трех миллионов и не подписывал чека на эту сумму — ни на имя Мальофре, ни на предъявителя.

— Вот это уже интересно, правда?

— Выходит, и вправду задолжал.

— Придется проверить. Так что поехали!

— Куда?

— Надо повидаться с бывшей женой Вальдеса.

— Как вы думаете, она очень горюет?

— А вы бы горевали?

— Вряд ли. Если бы я был бывшей женой Вальдеса, я отметил бы такое событие шампанским.

— Ох, напрасно вы так. Обратили внимание, какую кучу денег он переводил ей каждый месяц?

— Обратил, и вправду кучу. Черт возьми! И как этому типу удавалось зарабатывать такие деньжищи, копаясь в грязи?

— Как раз в грязи-то и отыскивают жемчужины! А вы не знали?

— Кажется, их можно найти где угодно, только не в комиссариате! Вот вы, Петра, например, могли бы потратить три миллиона песет на новую мебель для гостиной?

— Нет! Даже если бы на меня напала целая армия свирепой моли!

Он метнул на меня сердитый взгляд, но, когда я рассмеялась, тоже не сдержал смеха.

Бывшая жена Вальдеса жила в роскошной части Сант-Кугата, в доме с садом. Когда мы вошли, к нам кинулись два лабрадора и облизали руки. Марта Мерчан была высокой и весьма привлекательной женщиной, но на лице ее словно навсегда застыла гримаса страдания или просто дурного настроения. И тем не менее назвать ее неприятной язык бы не повернулся. Видимо, она предполагала, что мы нанесем ей визит, и отнеслась к этому как к неизбежному злу. Марта смотрела на нас с полным безразличием, и в ее глазах не сверкнуло ни искры любопытства.

Гостиная, куда она нас пригласила, была обставлена в обычном для роскошного дома стиле. Хозяйка предложила нам кофе и села напротив, приготовившись скорее слушать, чем говорить. Мы заранее выяснили, что единственной наследницей всего состояния Вальдеса — не очень, кстати, внушительного — стала их дочь Ракель. При этом не осталось никаких страховок в ее пользу, так что у нас не было необходимости задавать вопросы на эту тему. В принципе, Марте Мерчан смерть Вальдеса не могла принести денежной выгоды. Под таким углом зрения она подозрений не вызывала.

А если она ненавидела его? Или отношения между бывшими супругами после развода по какой-то причине стали невыносимыми? Или Вальдес преследовал ее? Я выпустила целую обойму вопросов. В ответ Марта лишь улыбнулась с подчеркнутым превосходством:

— Нет, Эрнесто никогда меня не преследовал. Он вел себя хорошо.

Она закурила, а мы с Гарсоном ждали, не добавит ли она еще чего-нибудь. Но, одарив нас двумя фразами, она опять улыбнулась, и улыбка ее была механической, ничего не выражающей, профессиональной. Я решила, что если она где-то и работает, то одна из ее служебных обязанностей — вечно улыбаться.

— Вы работаете, Марта?

— Да. Я занимаюсь пиаром в ювелирном магазине.

— И тем не менее бывший муж продолжал выплачивать вам алименты.

— Это для нашей дочери. Поначалу, сразу после развода, деньги стали поступать в банк на мое имя — из-за возраста девочки. А потом все так и осталось — переоформление бумаг требовало времени, и, видно, у него не дошли до этого руки, но деньги предназначались Ракели.

Снова в воздухе повисло молчание, которое хозяйку дома явно не смущало.

— А скажите, за эти годы у вас возникали какие-либо проблемы в отношениях с Вальдесом?

— Нет, как я вам уже сказала, он вел себя хорошо.

— Что вы имеете в виду?

— Он платил алименты, время от времени звонил, спрашивал, как дела у дочки… После того как мы расстались, ненависти между нами не возникло. И вообще, обошлось без трагедий. Честно признаюсь, что…

— Что?

— Что сейчас мне труднее понять, почему я вышла за него замуж, чем почему мы развелись. Но мы могли бы еще долго жить вместе, ничего не меняя.

— Позвольте спросить, что же произошло?

На лице ее появилась гримаса, которая словно бы заранее умаляла важность ответа:

— Понимаете… не знаю, как лучше объяснить… он все больше и больше погружался в свою работу… Кроме того… возможно, вам покажется дикостью то, что я скажу, но ведь на самом деле мы принадлежали к совсем разным социальным слоям. Мой отец был нотариусом, а его — парикмахером. Поначалу такие вещи как бы и не имеют никакого значения, но со временем…

Я представила себе, что думает сейчас Гарсон.

— Но врагами вы не стали.

— Нет, к грехам молодости надо только так и относиться — как к грехам молодости.

К беседе присоединился Гарсон, который заговорил так же бесстрастно, как и она:

— Вы были в курсе каких-нибудь подробностей из повседневной жизни Вальдеса?

Она покачала головой, и ее волосы, в которых отдельные пряди были окрашены в другой цвет, мягко колыхнулись.

— Я всегда предпочитала не знать лишнего. Иногда видела его по телевизору.

— Ну, может быть, вы со слов дочери догадались, что Эрнесто Вальдес впутался в какие-то неприятности или поменял в последнее время круг общения?

— Нет, ничего подобного я не слышала. Эрнесто очень редко виделся с дочкой. И я ничего не знаю про людей, с которыми он общался.

— Ваша дочь дома?

В первый раз я заметила, как выражение ее лица — не то страдальческое, не то сердитое — смягчилось.

— Нет, ее нет дома. Я решила, что лучше ей продолжать посещать занятия в университете, как будто ничего не случилось.

— Нам придется побеседовать и с ней тоже.

Она скрестила ноги, обтянутые черными бархатными брюками, потом снова поставила ноги ровно. Я задержала взгляд на ее полуботинках из красивой блестящей кожи медного цвета.

— Да, я это предполагала. Но учтите, она очень переживает — в конце концов, убили ее отца.

— Поверьте, это совершенно необходимо.

— Хорошо, можно назначить встречу на завтра.

Она проводила нас до дверей — так же невозмутимо, как делала все остальное. И тут я подумала, что, пожалуй, гримаса, не сходившая с ее лица, выражала всего лишь скуку. Это мое впечатление подтверждало и прямо-таки поразительное безлюдье, царившее вокруг здешних домов. Только несколько молодых мамаш выгуливали в колясках своих чад или вытаскивали из машин пакеты с покупками. Я вообразила себе жизнь любой из этих женщин в таком вот роскошном спальном районе. Долгие отлучки мужей, соседи, живущие по единому образцу. Бесконечные утренние часы, отмеченные разве что чашкой кофе. Заходящее солнце по вечерам, возвращение с детьми из школы… телевизор…

— Не очень-то она похожа на женщину, способную совершить преступление на почве страсти, а? — сказал Гарсон, направляясь к машине.

— Если ей когда и была знакома страсть, она давно об этом забыла.

— Что, интересно, ее привлекло в таком типе, как Вальдес?

— Дорогой мой Фермин, время бежит и оставляет по себе не одни только раны, случаются и метаморфозы.

— Опять вы со своей философией! Что вы, черт возьми, имеете в виду?

— Когда они познакомились, Вальдес был рвущимся в бой журналистом, он только что получил диплом и наверняка бредил Революцией гвоздик [Революция гвоздик — бескровный военный переворот левого толка, имевший место в Лиссабоне. По легенде, свое название революция получила от жеста некой жительницы Лиссабона, 25 апреля 1974 года опустившей гвоздику в ствол винтовки встреченного ею солдата. Был сезон гвоздик, и по ее примеру граждане в массовом порядке начали раздавать солдатам красные гвоздики.].

— Ага, а она была дочкой нотариуса, очень романтичной девицей.

— Что-то вроде того.

— А к сему часу осталось только то, что она продолжает быть дочкой нотариуса.

— Да, но прибавился еще труп Вальдеса.

— Надеюсь, судья уже дал разрешение захоронить его. Кажется, церемония пройдет сегодня днем.

— Тогда нам следовало бы заглянуть на кладбище.

— Зачем?

— Не знаю, наверное, чтобы немного пошпионить.

Однако шпионство на похоронах Вальдеса мало что нам дало, если не считать некоторых дополнительных штрихов к представлению о нем как о человеке. Например, мы еще раз убедились, что у Вальдеса почти не было друзей, даже среди коллег по работе. На траурной церемонии присутствовали его шеф, пара репортеров и очень узкий круг близких. Были там и Марта Мерчан с дочкой. Плакала только девочка. В любом случае прощание получилось очень холодным, и мы решили дождаться окончания церемонии за оградой кладбища.

— Не хотелось бы мне вот так закончить свою жизнь, — заметила я.

— А меня меньше всего волнует этот последний акт — коль скоро жизнь все равно пришла к своему концу, — заявил младший инспектор. — Захотят мое тело кремировать? Да ради бога! Предпочтут похороны по религиозному обряду?.. Я и на это согласен. Пусть хоть на куски режут и скармливают львам в зоопарке.

— Да ладно вам, Фермин!

— Я совершенно серьезно говорю! Коли ты уже перешел в мир иной, то какая разница?

— А последняя воля? А посмертное утверждение нашей личности?

— Какая там, к черту, личность, когда ты уже помер, а на последнюю волю и вообще никто не обращает внимания!

— Возможно, вы и правы.

Мы увидели, как с кладбища вышли бывшая жена Вальдеса с Ракелью. Я на минутку подошла к ним:

— Понимаю, что сейчас не самое удачное время, но я хотела спросить, когда мы сможем поговорить с вашей дочерью.

Марта посмотрела на меня как-то даже брезгливо, чтобы сразу стало понятно, насколько она осуждает подобную бестактность.

— Завтра в пять. Когда у нее закончатся занятия.

Гарсона тоже удивило, что я сунулась к ней в такой момент.