Анатолий Гладилин
Репетиция в пятницу
Гладилин. Шестидесятник. Первый и последний
1
Как-то на углу улиц Лувр и Риволи, в витрине магазина разных причуд, увидал я оловянных солдатиков. Легионеры Цезаря, ополченцы Вашингтона, гвардейцы Наполеона и гренадеры Кутузова — офицеры, барабанщики, трубачи, знаменосцы, — построенные в шеренги и колонны, они являли образцовую композицию и стремились к ее центру.
В центре же стоял квадратный помост. А на нем — группа фигурок рядом с небольшим несложным сооружением. Рама. Доска. А перед ней — корзина…
Именно. В центре располагалась гильотина.
Не знаю — работала эта модель или нет. Но сделана была филигранно. Как и все с ней связанное. Эшафот, механизм, окровавленный нож, место жертвы, ящик для тела… Каждый элемент был отлит любовно и со знанием дела. Меж войсками и эшафотом имелось свободное пространство, в нем — оцепление в синей форме с пиками в руках. На краю эшафота — некто, держащий в вытянутой руке человеческую голову…
Это чудесно промытое окно располагалось в нескольких сотнях шагов от места, где некогда стояло это устройство, где окончили свои дни и безвестные жертвы, и герои, чьи имена хранит история.
* * *
История… Как много копий наломали об нее люди. И перьев — не меньше.
Уж так крепка. Иной раз слышу вопрос: зачем опять обсуждать темы и тени прошлых времен? Отчего не обратиться к нашему сегодня? Не взглянуть в умные лица и ясные глаза современников? Не отразить славный образ положительного героя на фоне героических панорам блистательных свершений?
Минутку. Разве не этим заняты авторы художественных текстов, исследующие историю — хоть давнюю, хоть новую — ту, что по соседству, за углом? Они обращаются. И глядят. И отражают. Если убрать не так уж много значащие детали и рассчитать по самому большому счету — то и увидим: все (ну — почти) осталось ровно так, как в… какую эру ни возьми.
Люди мнили и мнят себя Бонапартами. И никто не ставит им диагноз. А разве мало считающих себя Сталиным? Скажете: хватит двух-трех? Да хоть одного… Зеркало эпохи — всегда кривое. Но и нас, и их оно отражает такими, какие мы на самом деле.
2
Мудрецы советуют: возьмите вашу историческую память, аккуратно просейте и извлеките из нее всё самое доброе, возвышенное и прекрасное. А после — злобное, гнусное и страшное. Прекрасное — увековечьте. А страшное… — не жгите. И на свалку не мечите.
Что с того, что оно воплощено в людях? Скажем — в террористе-мечтателе «неподкупном Робеспьере»? Или — в террористе-цинике «вожде народов Сталине»?
Пусть наравне с увековеченными и расцвеченными свершениями живут и гильотина, и колонны смерти, и расстрелы в подвалах, и лагеря, и Вандея с Колымой, и напудренный паричок, и от черной трубочки дымок. Все просто: несите свой ужас, свой террор [Террор, la terreur, по-французски и значит «ужас».] в самые дальние углы музеев и архивов. Для спецов. Кому надо — найдут.
А обычную память пусть тешат изобретатели, первооткрыватели, артисты, герои…
Но — не выходит. Потому что история устроена так, что, едва заведем мы разговор о Робеспьере, тут же явится и Фуше. Заговорим об общественном благе — замаячит тень палача. Затрещат барабаны. Закричат санкюлоты. И женщины с пиками двинутся на Версаль…
А там — король не может взять в толк: как ради снижения государственного долга можно сокращать расходы на охоту? Там Мария-Антуанетта — красавица в вечном поиске развлечений… Но, пардон, это прилично, что она спала с каждым третьим? И разве хорошо дарить казну графине Полиньяк? А ее новая страсть — принцесса Ламбаль? О, сладость поцелуя! О какой государственности речь? Но голодные парижане — всё ближе. А за ними — образ того, чьим именем названа одна из повестей в этой книге, — гения гильотины, погибшего на ней. Максимилиана Робеспьера.
3
— …Жаль, умер старик Вольтер. Ему не надо было бы ничего придумывать, вся наша теперешняя жизнь — сборник анекдотов! — вот что значит глядеть на годы вперед. Так оно было и в XVIII веке, так оно есть и теперь. Повесть «Евангелие от Робеспьера» впервые вышла в СССР в 1970 году. То был год «закручивания гаек». Да такого, что кто-то из читателей даже спросил автора — Анатолия Гладилина: как пропустили?
Но касается она и этого — нынешнего года. И я спрашиваю (про себя) то же самое.
«Как? А вот так…» — отвечает Гладилин. Он и тогда знал, что серию «Пламенные революционеры», в которой вышел текст, смотрит не цензура, а ЦК; а в ЦК есть те, кто и «Любовь к электричеству» Аксенова пропустил. А это — не просто крамола, как «Евангелие». А учебник конспирации. А чего вы ждали от книги про Леонида Красина? [«Любовь к электричеству» — повесть друга Анатолия Гладилина — писателя Василия Аксенова — об одном из героев русского революционного подполья, инженере и политическом стратеге Л. Б. Красине.]
А что хотели от книги про Робеспьера?
Ох уж эта вера Людовика XVI и многих прочих самодержцев в то, что «пока нация полагается на меня, всё будет хорошо». А с чего вы взяли, государь, что она полагается на вас? Когда владыкам сложновато играть в покер и они предпочитают жмурки, в их мир приходят такие тексты, как «Евангелие», и такие авторы, как Гладилин.
4
С Гладилиным, вообще-то, сложно.
Его литературная судьба (а от любой другой она неотделима) поистине удивительна. C середины 50-х его имя гремит в СССР. В 1956-м в журнале «Юность» вышла повесть юного, до той поры никому не известного автора «Хроника времен Виктора Подгурского». И — стала сенсацией! Как порой говорят, «перевернула взгляды целого поколения» и обрела неслыханную популярность. Как и ее автор.
В 1959-м читатель радостно встретил его новую повесть в «Юности» «Дым в глаза». А еще через год — «Песни золотого прииска». Текст вышел в «Молодой гвардии», вызвал дикий скандал, специальные решения ЦК комсомола и окрики в печати. До той поры Гладилин — противоречивый молодой автор. Теперь — литературный хулиган, достойный экзекуции.
Но за что же? За что? А за удачные попытки поделиться своим видением советской действительности. Какой-какой? Советской. Другой он не знает. А эту — очень хорошо.
Сталин развенчан. Устои колеблются. Романтики грезят свободой слова, «социализмом с человеческим лицом». Начальство заявляет, что искусство принадлежит народу? Это значит — нам. Так решают Гладилин и его друзья. На глазах поколения рождается новое культурное движение. А критик Станислав Рассадин (сам того не ожидая) дает ему имя: «шестидесятники». Так называется его статья в журнале «Юность». И он для юной литературы теперь и приют, и оплот, и трибуна.
Здесь — все. Аксенов, Ахмадуллина, Вознесенский, Окуджава, Рождественский, Евтушенко… Их песни, стихи, проза и речи приводят агитпроп в ужас. Да это ж контрреволюция! «Клуб Петефи»! [«Клуб Петефи» — творческая организация венгерских интеллектуалов, как писали советские газеты, «змеиное гнездо антисоветчины». После подавления венгерского восстания 1956 года ликвидирован.] Не-ет, мы вам Будапешт здесь устроить не дадим!
На выставке в Манеже Хрущев топает ногами на художников-авангардистов. В Кремле — орет на Аксенова и Вознесенского. А воротилы пропаганды спускают на молодую литературу всю псарню красной критики.
Опального Гладилина в Кремль не зовут. Но и он попадает под шпицрутены.
— По старым меркам, — вспоминает Анатолий Тихонович, — двух статей в «Литературке» хватило бы на десять лет лагерей. А «Литературка» плевалась полгода…
5
А «гайки» то закручивают, то откручивают. Порой даже удается печататься. В 1965 году «Юность» публикует в двух номерах роман Гладилина «История одной компании». Мосфильм заказывает сценарий, хочет снять по книге кино. Но 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов на съезде комсомола заявляет: «Воспитывать молодежь мешают американский империализм и книги Анатолия Гладилина». И всё заканчивается. И редакции не берут тексты.
Тем не менее в 1970 году Политиздат публикует «Евангелие от Робеспьера». 200 тысяч экземпляров тиража мгновенно исчезают в книжных магазинах. Потом в той же серии — «Сны Шлиссельбургской крепости»…
А что будет завтра? Жизнь в стране устроена так, что никакой прогноз невозможен. Но Гладилин называет свою новую повесть «Прогноз на завтра». В Москве она летает из редакции в редакцию. Да и улетает во Франкфурт-на-Майне. В «Посев». Мало какое издательство в СССР считают более вражьим.
Беспартийного Гладилина вызывают в ЦК партии и выносят приговор: «Каждая ваша книга вызывает, мягко говоря, полемику, займитесь переводами».
Но у Гладилина уже написана «Репетиция в пятницу». Вот эту вещь, он знает, никогда в СССР не опубликуют. И он выбирает эмиграцию.
У него начинается новая жизнь. Париж, радио «Свобода», встреча с Галичем, Некрасовым, Максимовым, новые книги. Но, как и прежде, нет шаблона, куда удалось бы втиснуть Гладилина. Он необъятен в разнообразии своих интонаций, ракурсов и тем.
6
Вспомним: вот Виктор Подгурский с редкой страстностью ищет свое место в мире и о любви мечтает. Вот народный форвард высшей классности голы без счета забивает. Вот среди советской несуразности золото мальчишка добывает. Вот в краю далеком прозаик в изгнании тень всадника встречает. Ну а старший лейтенант госбезопасности тело властелина охраняет.
С этого и начинается повесть «Репетиция в пятницу». Не стану пересказывать сюжет. Хватит нескольких штрихов.
Что это за радость — сторожить тело Хозяина?
Как сказать? Отпуск — два месяца. Оклад. Деньги «за звездочки». Бесплатная путевка. Отбиваешь у летчиков Любку — кожаную юбку, Ленку — покажи коленку или Верку — попку-безразмерку и — плясать. Каждый вечер — ужин в «Ореанде». Чтоб швейцар дверь распахивал, а лабухи встречали знойной песней: «Пора настала, я пилотом стала»… Что еще служебному человеку надо? Плюс — уважение.
