Андрей Бинев

Дорога домой

Ничего не сказала рыбка,

Лишь хвостом по воде плеснула

И ушла в глубокое море.

Долго у моря ждал он ответа,

Не дождался, к старухе воротился —

Глядь: опять перед ним землянка;

На пороге сидит его старуха,

А пред нею разбитое корыто.

А. С. Пушкин, «Сказка о рыбаке и рыбке»

ПРОЛОГ

— Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь.

Одним словом, этот старый браконьер чуть голову не потерял, когда понял, что тварь говорит с ним на одном языке, да еще сулит ему золотые горы. Думаю, он или пьяный был, или даже наркоман. Потому что ни один нормальный человек никогда не сознается в том, что слышал, как звери разговаривают, тем более — рыбы!

Ну, и вот попросил он у нее для своей бабы или, может, сожительницы сначала двухкомнатную хатенку, потом трехкомнатную, потом дачку или, как сейчас говорят, коттедж, а потом понадобились ему акции там разные на нефть, газ, уголь, цветные и черные металлы, алмазы разные драгоценные, изумруды, сапфиры, бриллианты, меха, лес строевой, яхты, корабли, в том числе подводные, ракеты и самолеты, а затем он вообще обнаглел: хочу, говорит, быть мужем президентши или даже премьерши, в Кремль желаю и чтоб навсегда! Тварь ему в этом деле, конечно, не отказала. А он опять к ней — хвать ее за жабры и давай орать: «Чтоб икру свою только мне метала! И чтоб отборная, белужья! Желаю, говорит, монополистом быть! А остальным — шиш с маслом, но без икры!»

Не вынесла рыбина такого, понимаешь, наезда и всё сразу отобрала взад — и Кремль, и коттедж, и все квартиры, акции, облигации и всё такое!

Сидит этот дурень со своей бабой и слезы льет. Тут набежали вертухаи и тащат их в суд, а затем и в зону — варежки шить, а может даже, и лес валить. Тут их сразу за кордоном враги, значит, наши признали политическими, потому как они пострадали вроде бы не за простое воровство и мошенство, и за разные там налоговые преступления, а за свои политические взгляды. Врут там всё, за кордоном-то! Шельмуют Россию, гады! Вот как было дело, это все знают! По телевизору, по самому, можно сказать, государственному, самые честные и смелые товарищи именно так всё и рассказывают. А ты говоришь — Пушкин! Разве ж во времена Александра Сергеевича от рыбы чего-нибудь зависело? А у нас — пожалуйста! Такие рыбины в наших водоемах теперь ходят, таким чистым золотом отливают, что аж в глазах рябит! И кровь от уважения и страха в жилах народных холодеет прямо как у рыбы!

Закончив историю, рассказчик немедленно уснул. Уснул и его пьяный слушатель — немногословный прапорщик с упрямым лицом сильно пьющего дебошира.

Мерно гремели колеса под днищем вагона, в окно хлестал ветер и косой, злобный дождик.

На верхней полке ехал в Томск посмотреть на незабываемый им город Артур Егорович Петров и думал, что рассказ этого придурка, который, наверное, и в детстве-то никогда не читал сказку о рыбаке и рыбке, не так уж далек от истины. Потому что он сам когда-то, очень давно, поймал рыбу, в переносном смысле даже можно сказать — золотую, да еще такой величины, что все просто диву давались! Эту рыбу он подарил одному французу — генералу де Голлю, и не мертвой, а живой. За это его и многих товарищей, которые тоже ее за хвост подержали, судьба вознаградила большими повышениями, квартирами, коттеджами, акциями разными, а кое-кого даже в Кремль вернула… ну тех, которых до этого оттуда выгнали сначала. Он лично, Егорыч, в заграницу поехал, жил там припеваючи долго и счастливо, даже орден получил за свое геройство в одном очень секретном деле, а потом вернулся домой, и все его забыли. Вот так!

Егорыч посмотрел вниз и зашептал свистяще:

— Э! Сосед!

Рассказчик приоткрыл осоловелый глаз и тупо уставился на свесившегося с верхней полки Егорыча.

— Чего?

— Это я тот дурень… ну, с рыбой-то! Ну не совсем, конечно, но тоже, понимаешь…

— Тебе налить, что ли, братан? Чего ж отказывался-то?

— Да нет! Сердце вот!.. В старые времена я бы выпил, а теперь… того, — Егорыч печально чмокнул губами. — А рыбу я действительно поймал!

— Ну! Она что, человеческим языком с тобой говорила? — начал сердиться сосед.

— Не! Как же она будет говорить? Она же рыба!

— Не понял! Так ты поймал ее или нет?

— Поймал! Только она не разговаривала. Она меня молча одарила. И еще многих! А потом сдохла от тоски на чужбине.

— Спи, мужик! Вроде не пьяный… — сосед недовольно отвернулся к стене и сразу раскатисто захрапел. В сжатом пространстве купе щедро запахло водочным перегаром и луком.

Егорыч отвалился на спину и, глядя во тьме на раскачивающийся потолок, долго вспоминал всю свою «рыбную» историю, и сетуя, что она слишком рано кончилась.

Это он напрасно! Потому что такие истории никогда не заканчиваются. Они только переплывают в другие водоемы и бьют там острыми рыбьими хвостами, разгоняя волны и воображение.

ГЛАВА 1

Одна тысяча девятьсот девяносто первый год начался как-то очень тревожно и многообещающе. Но ощущалось это лишь в СССР, в восточной и, частично, южной Европе, а также в дипломатических и торговых представительствах этих стран в разных уголках планеты. Остальной мир относился к наступившему году просто наплевательски!

Александр Васильевич Власин и его супруга, неожиданно постаревшая за недолгие четыре года (с тех пор, как мы с ней расстались), все так же жили в своей служебной квартирке в самом центре Парижа, с тоской поглядывая на восток, откуда вот-вот должен был прийти секретный приказ о ротации, то есть о смене оперативного состава посольской резидентуры.

И дело было вовсе не в том, что им совсем не хотелось домой, а в том, что Александру Васильевичу дома сразу предложили бы пенсионную должность, а затем и вовсе отправили доживать свой век на нищенскую советскую пенсию. Скопить за эти годы супружеская пара ничего так и не сумела, потому что жила на одну зарплату Александра Васильевича и тратила ее почти полностью.

Абсолютных цифр не бывает: все относительно в этом мире. То, что кажется на родине большим или просто даже достаточным, на чужбине — жалкие крохи в сравнении с тем, что получают местные, самые что ни на есть средние людишки. Да и цены на чужбине соответствуют доходам этих «средних» людишек, а не мизерным заработкам советских загранработников. Дома, в Москве, в специальном интернате для детей ответственных командировочных мужали сыновья, во имя будущего которых Александр Васильевич и держался изо всех сил за свое место. Однако же судьба медленно, со скрипом в очередной раз поворачивающаяся тылом ко всей его огромной державе, ничего обнадеживающего не предлагала и ему самому, и всей его семье.

Отец Василий, стареющий настоятель небольшого православного храма в Париже, куда Анна Гавриловна зачастила сразу после той истории с Гулякиным и с мадемуазель Рабле, сокрушенно качал головой:

— Эх, дочь моя! — вздыхал он, складывая на круглом животике, прикрытом рясой, полные розовые руки. — Жаль терять такую прихожанку! И к службе ты всегда придешь, отстоишь от начала до конца, и причастишься, исповедуешься, и пожертвуешь пару франков на труды наши, а то и пироги к празднику испечешь с вязижкой. Где только берешь ты ее, вязигу-то! И даже супруга своего приучила к нам заходить. Нет-нет да заглянет раб божий Александр. Вот только наложить на себя крест святой все стесняется. Не уверовал пока… однако же пути Господни неисповедимы! Придет муж твой в истинный храм, придет своими ножками! И поклонится!

— Да где уж там, батюшка, — отвечала со слезой Анна Гавриловна. — Как вернемся на родину, закрутит нас нечистый, прости, Господи, так, что света белого не взвидим! Голодно, говорят, нынче в отчизне нашей! Продукты по карточкам, бензина опять же нет, люди за ним в очереди стоят ночами. Все за взятки, да за взятки! Уголовники одни да партийцы! Понаехали, выползли из своих тьмутараканей! Провинциальные оккупанты! С Урала, из Сибири, с Тамбовщины да еще бог знает из каких дыр! Еще и демократы какие-то объявились. Либералами их еще называют… Слово-то какое! Где уж тут в храм! Когда это Москва по карточкам жила?! В войну разве да немного после. А нынче…

— Ну уж и по карточкам! — краснея, возмущался отец Василий. — Есть, конечно, недостатки, отрицать не станем, но не так плохо, как кому-то кажется отсюда, из Парижа-то! Э-хе-хе! Грехи наши тяжкие!

Отец Василий крестился и тяжело вздыхал.

Об отце Василии за глаза шутили, что он так сладок и елеен порой в своих проповедях, что впору бы ему вместо тяжелого металлического нательного креста повесить себе на грудь крест, выточенный из цельной сахарной головки.

И все же помог именно он — настоятель Божьего храма отец Василий, хотя и не только он один. Так уж получилось, что совместились усилия двух совершенно не связанных друг с другом на первый взгляд людей, дело удачно выгорело. Так уж случается, что люди могут быть и не знакомы друг с другом, но между ними тем не менее вдруг устанавливается некая незримая связь — будь то личные или идейные интересы, или совершенно запутанные, покрытые тайнами, политические или даже разведывательные задачи. Иной раз хорошо оказаться в эпицентре действия таких сил — когда разнополюсные импульсы рождают жизнетворный заряд…