Анна О’Брайен

Меч и корона

Дорогие читательницы и читатели!

Главная героиня этой книги — блистательная Элеонора, герцогиня Аквитании и Гаскони, графиня Пуату. По единодушному мнению современников, самая красивая женщина Европы. Впрочем, красавиц на Земле было немало, а в историю далеких веков вошли единицы: Нефертити, Клеопатра Египетская, Аспазия Афинская, Боадицея Британская, Ольга Киевская… Особое место среди них занимает Элеонора Аквитанская — женщина, наделенная не только ослепительной красотой (по свидетельству очевидцев, она и в 70 лет вызывала их восторг), но и отточенным, гибким умом, удивительной твердостью духа, редкой (особенно по тем временам!) независимостью суждений, поистине бунтарским характером. Прибавьте к этому авантюрную жилку, унаследованную от горячих предков-южан, да воспитанную с детства привычку к холодному политическому расчету — и вы получите первое смутное представление о том, какой благодатный материал для историка-романиста представляет образ этой женщины, о которой уже при жизни ходили легенды.

Она была рождена повелевать и править: десять поколений ее предков были неограниченными властителями обширного края — от берегов Атлантики до Средиземного моря, от Пиренейских гор до реки Луары. Формально они признавали власть короля Франции, владения которого были в четыре раза меньше, но жили по собственным законам и традициям, бережно храня наследие древнеримской культуры. Элеонора, старшая дочь Гильома X, внучка отважного крестоносца и прославленного трубадура Гильома IX, получила блестящее образование и воспитание, подобающее наследнице престола.

Но, осиротев в 15 лет, она была вынуждена, по завещанию отца, вступить в брак с наследником французской короны: не в силах юной девушки удержать в повиновении многочисленных строптивых вассалов и защитить свои границы от хищных соседей. Следующие 15 лет она была королевой Франции, супругой безвольного Людовика VII. К власти ее старательно не допускали: фактически страной управлял ловкий политик аббат Сюжер, своего рода предшественник известного всем нам кардинала Ришелье. Все же Элеонора сумела на время вырваться из плена мрачного королевского дворца и отправиться вместе с супругом во Второй крестовый поход — а много ли было знатных женщин, поступивших так же?

Сумела она добиться в итоге и почти невозможного — развода с мужем, который при этом потерял все ее владения! И вступила в новый брак — с юным (ей 30, ему 19), но решительным и честолюбивым Анри, герцогом Нормандии, графом Анжу и Мэна. Через два года этот правнук Вильгельма Завоевателя сумел вернуть себе английский трон, и Элеонора была вторично коронована — теперь королевой Англии, которой и пробыла до конца своей долгой (особенно по меркам той эпохи) жизни: она прожила 82 года. За это время Генриха II сменили на престоле их младшие сыновья — знаменитый рыцарь и полководец Ричард Львиное Сердце, затем Иоанн Безземельный.

Анне О’Брайен, бывшей школьной учительнице истории из Йоркшира, а ныне автору нескольких бестселлеров, удалось соединить в романе историческую достоверность с вдохновенным полетом фантазии, присущим художественному произведению: она нигде не отходит от реальных фактов и документов эпохи, но любовно показывает нам богатый и сложный духовный мир героини, логически обосновывает каждый поступок, не скрывает ее недостатков и слабостей — а в итоге создает портрет личности, которая захватывает, покоряет и навсегда остается в памяти!

Благодарность

Выражаю глубокую признательность моему литагенту Джейн Джедд за то, что она неизменно одобряет мое истолкование средневековой истории.

Я равно признательна Хелен и всем ее специалистам из издательства «Орфанз пресс», благодаря которым мои нарисованные от руки карты и генеалогические таблицы приобретают великолепный профессиональный вид.

Коль владенья от морских берегов
Простирались бы до рейнских лугов,
Все готов бы был отдать я,
Чтобы заключить в объятья
Королеву Англии [Здесь и далее стихи в переводе Ю. Поляковой.].

Анонимный немецкий трубадур

Несравненная женщина… чьи способности вызывали в ее эпоху восхищение. Многим ведомо такое, чего лучше бы никому из нас и не ведать. Эта самая королева во времена первого своего замужества отправилась в Иерусалим.

И пусть никто ничего о том более не говорит… Умолкните!

Ричард Девизский [Английский монах, хронист конца XII — нач. XIII вв. (Здесь и далее примеч. перев.)]

Глава первая

Дворец Омбриер, Бордо.

Июль 1137

— Вот и он приехал. По крайней мере, свита его здесь — королевских штандартов я не вижу. А ты разве не взволнована? Чего ты ожидаешь от будущего?

Аэлита, сестра, младшая меня двумя годами и еще переполненная детской восторженностью несмотря на то, что ее тело стало обретать женские формы, набросилась на меня с расспросами, спеша высказать и свое мнение о происходящем.

— Мои надежды не играют здесь ни малейшей роли.

Я внимательно следила за царящей во дворе суетой. Нравилось мне это или нет, но в супруги я заполучила Людовика Капета [Людовик VII (1119/1121—1180) — французский король (с августа 1137) из династии Капетингов. Один из предводителей Второго крестового похода (1147—1149).].

Ни о чем другом я не думала с того дня, как отец мой на смертном одре решил отдать меня под опеку Людовика Толстого [Людовик VI Толстый (декабрь 1081 — август 1137) — отец Людовика VII, король Франции в 1108—1137 гг.] — короля Франции, ни больше ни меньше — и тем бесповоротно определил мое будущее. А я и сама не знала, радоваться мне или горевать. Выбор жениха скорее вселял тревогу, но к ней примешивалось и радостное волнение. Стать королевой Франции? Титул звучал солидно, и я была не против, хотя Аквитания куда обширнее, чем молодое северное королевство [Аквитания, историческая область на юго-западе современной Франции, была завоевана еще Юлием Цезарем. С V века н. э. — королевство, затем полунезависимое герцогство под эгидой франкских королей. С конца VIII в. — королевство в составе империи Карла Великого, позднее снова герцогство под номинальной властью королей Франции. По размерам территории вчетверо превосходила королевский домен. Утратила самостоятельность в 1137 г. со смертью последнего герцога Гильома X, став приданым его дочери и наследницы Элеоноры при ее бракосочетании с наследником французского престола.]. Я стану герцогиней Аквитанской и королевой Франции, и нет нужды сообщать молодому муженьку, какой из этих двух титулов я считаю более важным. А впрочем, отчего бы и не сказать? Может быть, скажу. Пренебрегать моим мнением я супругу не позволю.

Я — Элеонора, дочь и наследница Гильома, десятого герцога Аквитанского [Гильом (Гийом, Вильгельм) Х (1099—1137) — герцог Аквитании, герцог Гаскони и граф Пуатье с 1126 г. Умер во время паломничества — вероятно, от пищевого отравления, в апреле 1137 г.], старшая из его детей, хотя и не рожденная править герцогством. Не то чтобы закон закрывал дорогу к подобной чести мне, женщине (как во Франции, королевстве северных варваров), но раньше у меня был младший брат, которому и предназначалась герцогская корона. Его, Гильома — а это имя носил старший из сыновей в каждом поколении нашей семьи, — унесла какая-то неведомая лихорадка, подобная той, что прекратила страдания моей матери Аэноры, в которой жизнь всегда едва теплилась. И осталась я. За прошедшие с тех пор семь лет я свыклась с этой мыслью. Я должна была по праву стать во главе герцогства.

Но что-то тревожило меня. Кажется, никогда прежде я не испытывала никаких тревог — да и с чего бы, раз я законная наследница своего отца. Земли мои были обширны, изобильны, в них царил порядок. По воспитанию я привыкла к роскоши, ум мой изощрили науки, знала я музыку и прочие искусства. Была я крепка и, как говорили люди, красива. Словно угадав эти мысли, мой трубадур Бернар стал напевать всем известный куплет:

Кто видит лишь, как она танец ведет,
Как, стан изгибая, кружится,
Тот знает: с Царицею Радости
Никто не сумеет сравниться.

Я улыбнулась. Право же, Царица Радости. Зеркало подтверждало, что все это не просто лесть, не своекорыстные пустые комплименты, которыми осыпает свою покровительницу нищий менестрель. При всем том, однако, я не была простодушна. Одинокая, незамужняя, лишенная опоры, я не смогу править полновластно. Необходим муж с крепкой рукой, умеющей держать меч, и могучими чреслами, дабы произвести со мною наследника — своего и моего. Сильный властитель, на которого смело смогу положиться и я, и вся Аквитания; такой человек, который сумеет командовать воинами и привести к повиновению жадных до власти сеньоров — иначе они растащат мои владения по клочку. Мужчина, достойный такой женщины, как я.

Да только отвечает ли таким идеальным представлениям принц Людовик?

— Ну же? — наседала на меня Аэлита.

— Чего я жду? Принца, конечно, — ответила я.

— Это не ответ.

— Мужчину, который придется мне по сердцу.

— Надутого от важности? — Облокотившись на резной подоконник, Аэлита стала загибать пальцы. — Самонадеянного? Заносчивого?

Но я не поддержала игривый тон проказницы-сестрицы и ответила ей вполне серьезно:

— А почему бы и нет? Он ведь станет править моими землями. И делать это должен как следует. А если у него нет ни твердости, ни огня, он с этим не справится. Уж лучше заносчивый мужчина, чем такой, кто станет всякому набиваться в друзья. Чтобы править моими вассалами, необходима твердая рука.

Мы все: Аэлита, придворные дамы и я — стояли в моей опочивальне, на верхнем этаже старой цитадели. Комната была просторная, изысканно украшенная, с огромными окнами, которые впускали много света и всякое дуновение ветерка, даже в такой невыносимо жаркий день. Это была моя любимая комната, наполненная дорогими моему сердцу вещами, и отсюда я могла смотреть на дальний берег Гаронны, наблюдая, как час за часом меняется открывающийся вид. Стоял июль, было жарко, как у врат ада, и я теряла терпение, пока мы с Аэлитой вместе смотрели на растущий внизу лагерь. Шатры и палатки росли как грибы, покрывая просторные луга, постепенно превращаясь в самостоятельный вольный город. Оживленный, переливающийся всеми красками город Капетингов на земле Аквитании. В нем чувствовался чужеземный дух, а над всем этим реяли французские fleurs de lys [Fleur de lys (фр.) — геральдическая лилия, эмблема французских королей (букв, ирис, цветок, напоминающий верхнюю часть королевского скипетра).]. Я не могла не признать, что это предзнаменование будущего, символ власти Франции над могучим герцогством Аквитанским. Я видела, как скачут кони, как толпятся повсюду вооруженные мужчины. Уже появились там мастерские кузнецов и колесников, а вскоре возник и стал разрастаться рынок. По реке сновали маленькие лодочки, перевозившие то франкских аристократов, то целые горы капусты. Я не сомневалась, что мои вассалы еще подумают, прежде чем решат, который из этих грузов ценнее. Такой брак не принесет мне всенародного признания, но нам всем придется с ним смириться.

— Он, должно быть, красивый, это точно, — заявила Аэлита.

Она слишком рано стала проявлять интерес к мужчинам.

— Конечно.

Я и помыслить не могла о муже, который не будет радовать хотя бы взор.

— Такой, как Раймунд…

Аэлита чуть слышно вздохнула.

Раймунд де Пуатье, юный брат отца, теперь был принцем Антиохийским в далекой Святой Земле [Раймунд(1115—1149), граф де Пуатье, с 1136 по 1149 гг. был князем Антиохии, одного из небольших государств, созданных крестоносцами в Палестине. Погиб в бою с арабскими войсками.].

— Да, как Раймунд, — согласилась я.

Раймунда я видела один-единственный раз, тому уж четыре года, и очень недолго, всего две-три недели, но память об этом золотоволосом красавце не померкла со временем. В моем представлении Раймунд был воплощением всех рыцарских доблестей.

— Коль французский принц окажется хоть немного похожим на Раймунда, я буду неустанно благодарить Бога. — Тут мое внимание привлекла возникшая на том берегу реки суматоха. — Погляди! Вот и королевский штандарт! — Я указала рукой. Аэлита высунулась из окна, чтобы разглядеть синие с золотыми лилиями флаги Франции. — Значит, прибыл наконец и принц Людовик.

— Надеюсь, он хотя бы красивее Людовика Толстого, — хихикнула сестрица.

— А если нет, то я тебе отдам свой золотой браслетик. Толстый Людовик — просто гора жира, да к тому же дизентерией страдает.

На самом деле я хорошо понимала, что недооценивать короля Людовика нельзя. Быть может, тело у него никуда не годится, но умом он еще куда как крепок. Возможно, он слишком грузен и ему нелегко вставать с ложа, возможно, слишком разжирел и ему не взобраться что на коня, что на женщину (как утверждали злые языки), но на меня он смотрит как на дар, свалившийся на его необъятные колени прямо с небес.

Мы смотрели, как возводят еще один шатер, больше всех прочих. Рядом с ним установили знамя Капетингов, которое тут же обвисло в полном безветрии. К нему подъехала и спешилась группа всадников. На таком расстоянии лиц не рассмотреть.

— Ты знаешь, им это не понравится, — сказала я тихо. — Мои вассалы будут этим очень недовольны.

— Но выбора-то у них нет, — поджала губки Аэлита. — А если принц сумеет прогнать от наших границ разбойников, то вассалы вообще не смогут роптать.

По сути, это правильно, но наделе все куда сложнее.

На этот ли брак с франком рассчитывал мой отец, герцог, когда препоручал меня покровительству короля Людовика?

«Выдайте замуж мою дочь, — такой наказ оставил он Людовику, когда жизнь покидала его на пути паломничества в Сантьяго-де-Компостела, что в Испании. — И поскорее, пока не вспыхнул мятеж. А до тех пор я передаю ее и всю Аквитанию в надежные руки Франции».

О чем же думал тогда отец, герцог Гильом Десятый Аквитанский? Он ведь явно сознавал: король Людовик ни за что не позволит мне выскользнуть из своих рук. Это все равно, что ожидать проявления доброй воли от лисы — станет ли она держаться подальше от курятника, тем более что дверь в него открыта и так и манит? Король Людовик ничем не напоминал добрую лису. Выдать меня поскорее замуж? Да, Бог свидетель, это он выполнил! Между приступами рвоты и кровавого поноса, которые приковывали его к постели, Людовик Толстый перевернул землю и небо, лишь бы устроить мой брак со своим сыном, да так, что никто и слова не успел возразить.

А желающих возразить нашлось бы предостаточно. Пока отец был жив, его вассалы принесли мне клятву верности, однако спокойствия в наших краях не было. Один из них, граф Ангулемский, злобно порицал намечающийся союз, и в этом он был не одинок. Вот такого, как Раймунд, они бы приняли — человека из своей среды. Они, пожалуй, даже готовы были смириться с тем, что моя рука досталась бы благородному сеньору с Юга. Только бы не чужаку Капетингу, иноземцу-северянину, выходцу из какого-то второстепенного франкского племени [Франки — одно из германских племен, завоевавших в IV—V вв. н. э. римскую Галлию, которая и получила после этого название «Франция».]. Я понимала, что они станут думать — они ведь тоже наблюдали за этим впечатляющим прибытием. На Людовика Капета они посмотрят как на иноземного властителя, который высосет из нас все соки, чтобы потешить свою гордыню. Мой отец в свои последние мгновения мог сколько угодно настаивать на том, что Аквитания должна остаться независимой от Франции, должна управляться отдельно, а в отдаленном будущем перейти под власть наследника, рожденного мною. Он мог сколько угодно доказывать, что Аквитания не будет поглощена Францией и не станет одним из французских владений — да только многие ли вассалы вспомнят об этом, видя подобное вторжение неприкрытой силы?

— Наверное, с политической точки зрения было бы лучше, — высказала я свою мысль, — если бы отец не отдал нас так внезапно в руки этого франка.

И заодно подивилась неожиданной глупости отца, который пил воду, загрязненную скопищем паломников — ведь все они, без сомнения, мылись в ней, плевали и мочились на мелководье. Может, он этого не видел? Накладывал себе протухшую рыбу, жадно пил протухшую воду и думал лишь об успешном завершении своего паломничества? А вместо этого последовала ночь с сильной лихорадкой, рвотой и кровавым поносом, а вскоре и мучительная смерть у самого алтаря святого Иакова.

Чрезмерное благочестие способно кого угодно сделать глупцом.

— Наверное, у него от рвоты помутилось в голове, — сухо заметила Аэлита.

А в результате, наверное, вспыхнет гражданская война. Это же все равно что поднести тлеющую головню к куче сухого хвороста; не успеем мы и танцы закончить на свадебном пиру, как мятеж охватит всю Аквитанию и Пуату [Пуату — провинция во Франции со столицей г. Пуатье.].

Страх окатил меня ледяной волной, вытеснив тревоги и дурные предчувствия.

За моей спиной трубадур, подслушивавший, конечно же, наш разговор, резко ударил по струнам лютни. Я обернулась и увидела, как он вопросительно поднял бровь. Я улыбнулась, одобряя его намерение, и Бернар запел вполголоса широко известный, но весьма оскорбительный куплет:

О, франк твой милостив к тому, кто может заплатить.
Иными средствами, увы, тут сердца не смягчить…

Певец неуверенно смолк, затаил дыхание, оторвал пальцы от струн, ожидая моего ответа, а я махнула ему рукой, хотя и знала, что там будет дальше. Бернар ударил по тугой струне:

Нужды не ведает ни в чем, и стол от яств ломится,
Но помни: нравом дик, как зверь, и полон он коварства.

Мои дамы с нескрываемым удовольствием подхватили последнюю строчку. Франков у нас не очень-то жаловали. Грубый, воинственный, неотесанный народ по сравнению с римской утонченностью наших аквитанцев.

— Довольно! — Я прошла в гущу придворных. — Проявлять неучтивость мы не станем.

— Да, госпожа моя. — Бернар почтительно склонил голову над своей любимой лютней. — Мы вынесем свое собственное суждение, когда принц станет герцогом Аквитанским.

От скрытого в этом заявлении цинизма я нахмурилась, но не нашла, что возразить на столь очевидное умозаключение.

— Лично явившись за тобой, он оказывает тебе честь. — Аэлита так и стояла, держась за подоконник, не в силах оторваться от разворачивающегося на том берегу зрелища. — Он ведь ради тебя проехал от самого Парижа, да по такой жаре! Говорят, он ехал ночами.

Это была правда. Все устроилось с такой невероятной быстротой, будто за королем Людовиком гнался по пятам сам Цербер, хотя я понятия не имела, что обо всем этом думает принц Людовик. Вполне возможно, сам он предпочел бы невесту из франков. Я гордо вскинула голову. Циничной и я умею быть.

— Принц явился за мной лишь потому, что так приказал его отец, король. И Толстый Людовик, и мой опекун архиепископ опасались, что стоит мне шаг ступить за ворота этого дворца, как меня тут же похитит какой-нибудь странствующий рыцарь, который мечтает заполучить богатую жену. Меня слишком дорого ценят, чтобы позволить ехать через всю страну. — Теперь, когда принц был уже в пределах видимости, меня вновь охватило нетерпение. — Сколько еще меня заставят ожидать, прежде чем я его увижу?

— Ну, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы изображать мужчину, но и не так долго, чтобы он успел приблизиться к краю могилы, — сказала Аэлита, дерзко тряхнув головой.

— Он на два года старше меня.

— Этого достаточно, чтобы держать тебя в повиновении?

— Нет. — Веселое настроение сестры мне не нравилось. — Я не буду просто сосудом, через который моя кровь перейдет в моих детей. И я не лишенная разума и собственного мнения породистая кобылка, чтобы покорно исполнять волю супруга да рожать ему детей. Я сама стану править своими землями. Принцу придется с этим смириться.

— А сможете ли вы их защитить, моя госпожа? — с печальной прямотой спросил меня Бернар.

Ответить я не успела: герольды возвестили приход Жоффруа де Лору, архиепископа Бордо, который со времени смерти отца был моим добрым опекуном, и тут же он сам вошел в покои. Одетый, несмотря на жару, в пышное парадное облачение, он поклонился, тяжело отдуваясь после нелегкого подъема по лестнице.

— Здравствуйте, госпожа. Принц уже здесь.

И я сразу поняла, чего мне хочется.

— Я выеду ему навстречу.

— Нет.

Мне показалось, что я ослышалась.

— Я желаю встретиться с принцем. Вы устроите это, ваше преосвященство?

— Увы, нет, госпожа. Вы будете ожидать здесь.

— Но такова моя воля!

Никаких возражений я не желала слышать. Однако архиепископ остался непреклонным.

— Вы желаете явиться перед своим будущим супругом, утомленным и разгоряченным с дороги, прямо в воинский лагерь, где полно обычного сброда, того, что повсюду следует за войском? Такой поступок, дорогая Элеонора, далек от совершенства. Думаю, так делать не стоит. Вы будете ждать здесь. Вы позволите принцу Людовику самому прийти к вам. Как ему, разумеется, и надлежит. — В глазах архиепископа зажглись лукавые искорки, когда он воззвал к моей гордости. — Французское королевство не в силах сравниться с герцогством Аквитанским. И вы не станете забывать о своем высоком достоинстве. Вы сумеете сдержать собственное нетерпение.