Анна Пастернак
Лара. Нерассказанная история любви, которая вдохновила на создание «Доктора Живаго»
С любовью — в память о моей матери, Одри Пастернак.
А также моему мужу, Эндрю Уоллесу, без которого — ничто…
Писателей можно разделить на два типа: метеоры и неподвижные звезды. Первые производят мимолетный трескучий эффект: их провожают взглядом, восклицают: «Смотрите, смотрите!» — и затем они исчезают с небосвода навсегда… Одни лишь звезды постоянны и неизменны, прочно стоят они на тверди, блещут собственным светом, озаряя все эпохи и все поколения; они принадлежат самой вселенной. Но именно потому, что они так высоко, нужно несколько лет, чтобы их свет достиг Земли и ее обитателей.
Артур Шопенгауэр
Ты недаром стоишь у конца моей жизни, потаенный, запретный мой ангел, под небом войн и восстаний, ты когда-то под мирным небом детства так же поднялась у ее начала.
Юрий Живаго — Ларе, «Доктор Живаго»
Фамильное древо
Пролог
Распутывая паутину
Если мыслить в рамках сегодняшних стандартов популярности, почти невозможно представить себе масштабы славы Бориса Пастернака в России начиная с 1920-х годов и далее. Пусть на Западе Пастернак больше всего известен своим нобелевским лирическим романом «Доктор Живаго», однако в России его всегда воспринимали в первую очередь как поэта — так происходит и до сих пор. Рожденный в 1890 году, уже к тридцати годам он начал стремительно приобретать известность; вскоре он стал собирать большие залы, в которые битком набивались юные студенты, революционеры и художники, собиравшиеся послушать, как он читает стихи. Если он делал паузу — ради эффекта или на мгновение забыв текст, — вся толпа в один голос ревела ему в ответ следующую строку стиха, как сегодня делают фанаты на поп-концертах.
«В России существовал [В большинстве случаев источники цитат понятны из самого текста. Главными источниками повествования являются издания: A Captive of Time (Collins and Harvill, 1978) (Ольга Ивинская, «В плену времени»), Légendes de la rue Potapov (Fayard, 1997) (Ирина Емельянова, «Легенды Потаповского переулка») и беседы автора с членами семьи Пастернака (см. раздел «Благодарности»). С помощью раздела «Библиография» заинтересованные читатели смогут без лишних проблем найти любые иные источники ссылок.] [«В России существовал…»: Boris Pasternak, Fifty Poems, перевод и предисловие Лидии Пастернак-Слейтер, Unwin Books, 1963, стр. 13.] очень реальный контраст между поэтом и публикой, больший, чем в любой другой стране Европы, — писала об этом времени сестра Бориса Лидия, — и уж точно намного больший, чем можно представить себе в Англии. Поэтические сборники публиковались огромными тиражами и распродавались за считаные дни после выхода в свет. Весь город был обклеен афишами с объявлениями о поэтических собраниях, и все, кто интересовался поэзией (а кто в России не принадлежал к этой категории?), слетались в лекционную аудиторию или зал, чтобы послушать любимого поэта». В русском обществе писатель имел громадное влияние. Во времена смуты в отсутствие достойных доверия политиков взгляд общества обращался к писателям. Влияние литературных журналов было невероятным; они становились мощным средством политических дебатов. Борис Пастернак был не только популярным поэтом, восхваляемым за мужество и искренность: народ уважал его за смелость высказываний.
С ранних лет Пастернак мечтал написать большой роман. В 1934 году он писал своему отцу Леониду: «Ничего из того, [«Ничего из того…»: там же, стр. 16.] что я написал, не существует… вот я спешно переделываю себя в прозаика Диккенсовского толка, а потом, если хватит сил, в поэта — Пушкинского. Ты не вообрази, что я думаю себя с ними сравнивать. Я их называю, чтобы дать тебе понятье о внутренней перемене». Пастернак придерживался невысокого мнения о своих стихах, считая, что писать их слишком легко. Он радовался неожиданному, скороспелому успеху своей книги стихов «Поверх барьеров», вышедшей в 1916 году. Она стала одним из наиболее значимых стихотворных сборников, когда-либо издававшихся на русском языке. Критики хвалили биографический и исторический материал книги, восхищаясь контрастом между ее лирическими и эпическими качествами. А. Манфред, писавший для журнала «Книга и революция», отмечал новую «экспрессивную ясность» и перспективы автора «врасти в революцию». [«врасти в революцию…»: Christopher Barnes, Boris Pasternak: A Literary Biography, Volume 2, 1928–1960, Cambridge: Cambridge University Press, стр. 4.] Второй сборник Пастернака из 22 стихотворений, «Сестра моя — жизнь», опубликованный в 1922 году, обрел беспрецедентное литературное признание. Ликующее настроение стихов поэта восхищало читателей, поскольку передавало энтузиазм и оптимизм лета 1917 года. Пастернак писал, [«Пастернак писал…»: Edith Clowes (ed.), Doctor Zhivago: A Critical Companion, Northwestern University Press, 1995, стр. 12.] что Февральская революция [«Февральская революция…»: русская революция — общий термин для революций, свершившихся в феврале и октябре 1917 г., которые привели к свержению царской власти и в конечном счете к возникновению Советского Союза.] случилась «словно по ошибке» и все вдруг почувствовали себя свободными. Это была «самая прославленная [«самая прославленная…»: Boris Pasternak, Fifty Poems, стр. 13.] книга стихов» Бориса, отмечала его сестра Лидия: «Более искушенное молодое поколение начитанных русских с ума сходило по этой книге». Они считали, что он писал изысканнейшую любовную поэзию, были очарованы его интимной образностью. По прочтении книги «Сестра моя — жизнь» поэт Осип Мандельштам объявил: «Стихи Пастернака почитать [«Стихи Пастернака почитать…»: Peter Finn and Petra Couvée, The Zhivago Affair: The Kremlin, the CIA, and the Battle over a Forbidden Book, Harvill Secker, 2014, стр. 33 (Питер Финн и Петра Куве, «Дело Живаго, Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу»).] — горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза. У нас сейчас нет более здоровой поэзии. Это — кумыс после американского молока».
«Стихи моего брата [«Стихи моего брата…»: Lydia Pasternak Slater, New York Times Book Review, 29 Oct 1961.] все без исключения строго ритмичны и написаны в основном классическим метром, — писала впоследствии Лидия. — Пастернак, как и Маяковский, самый революционный из русских поэтов, никогда в своей жизни не написал ни строчки неритмичных стихов — и не из педантичной приверженности замшелым классическим правилам, а потому что инстинктивное чувство ритма и гармонии было врожденным качеством его гения, и он просто не мог писать по-другому». В стихотворении, [«В стихотворении…»: Clowes (ed.), Critical Companion, p. 12; Evgeny Pasternak, Boris Pasternak: The Tragic Years 1930–1960, Collins and Harvill, 1990, стр. 298.] написанном вскоре после выхода «Сестры моей — жизни», Борис прощается с поэзией: «Я скажу до свиданья стихам, моя мания, / Я назначил вам встречу со мною в романе». Однако он по-прежнему почитал прозу делом слишком трудным. Но в его произведениях, вне зависимости от их жанра, сложилось неразрывное взаимодействие поэзии и прозы. В своей автобиографии «Охранная грамота», опубликованной в 1931 году, манерно-изысканном повествовании о юности, путешествиях и личных отношениях, Пастернак писал: «Мы втаскиваем вседневность [«Мы втаскиваем вседневность…»: Boris Pasternak, Safe Conduct: An Early Autobiography and Other Works, Elek Books, 1959, p. 181, quoted in Clowes (ed.), Critical Companion, стр. 10. (Борис Пастернак, «Охранная грамота»)] в прозу ради поэзии. Мы вовлекаем прозу в поэзию ради музыки. Так, в широчайшем значении слова, называл я искусство».
В 1935 году Пастернак впервые заговорил о намерении реализовать свой творческий потенциал, написав эпический русский роман. И именно мою бабушку, свою младшую сестру Жозефину Пастернак, [Жозефина вышла замуж за своего кузена, Фредерика Пастернака, отсюда и продолжение фамилии.] он первой посвятил в эти планы во время их последней встречи на вокзале Фридрихштрассе в Берлине. Борис сказал Жозефине, что в его сознании прорастают семена этой книги — классической, вечной любовной истории, разворачивающейся в период между русской революцией и Второй мировой войной.
«Доктор Живаго» основан на отношениях Бориса с главной любовью его жизни, Ольгой Всеволодовной Ивинской, которой суждено было вдохновить образ Лары, пылкой героини романа. Центральной осью романа является страсть между Юрием Живаго, врачом и поэтом (кивок в сторону Антона Чехова, который тоже был врачом), и Ларой Гишар, героиней, которая становится медсестрой. Их любовь мучительна, поскольку Юрий, как и Борис, женат. Для образа трудолюбивой жены Юрия, Тони, взяты за основу черты второй жены Бориса, Зинаиды Нейгауз. Юрий Живаго — полуавтобиографический герой; это книга, написанная очевидцем.
«Доктор Живаго» и по сей день продается миллионами экземпляров, однако истинная история любви, лежащая в его основе, никогда прежде не изучалась в полной мере. Роль Ольги Ивинской в жизни Бориса неизменно замалчивалась как семьей Пастернака, так и его биографами. Ольгу, как правило, унижали и пренебрежительно называли «авантюристкой», «соблазнительницей», честолюбивой пустышкой, вторгнувшейся в жизнь великого человека и его книги. Когда Пастернак начал писать роман, он еще не был знаком с Ольгой. Подростковая психологическая травма Лары (ее соблазняет Виктор Комаровский, мужчина намного старше нее) — непосредственное эхо переживаний Зинаидой ее отношений с кузеном, «сексуальным хищником». Однако когда Борис познакомился с Ольгой и влюбился в эту женщину, его Лара изменилась и расцвела, полностью перевоплотившись в нее.
И Ольгу, и ее дочь Ирину в моей семье всегда было принято поносить. Пастернаки неизменно стремились принизить роль Ольги в жизни Бориса и его литературных достижениях. Они превозносили Бориса настолько, что наличие у него двух жен — Евгении и Зинаиды — и открыто существовавшей любовницы никак не вписывалось в рамки их твердого морального кодекса. Если бы они признали место Ольги в жизни и сердечных привязанностях Бориса, им пришлось бы вместе с тем признать и отсутствие у него моральной непогрешимости.
Незадолго до смерти Жозефина Пастернак возмущенно говорила мне: «Это ошибочное представление, что эта… знакомая фигурирует в «Живаго». В целом же чувства Жозефины к «этой соблазнительнице» были так сильны, что она даже отказывалась осквернять свои уста ее именем. Жозефина целиком ушла в отрицание, ослепленная преклонением перед братом. Несмотря на то что в последнем письме Бориса к ней, написанном 22 августа 1958 года, он рассказывает сестре о том, что надеется поездить по России «с Ольгой», подчеркивая важность любимой женщины в своей жизни, Жозефина знать не желала о ее существовании. Евгений Пастернак, сын Бориса от первой жены, оказался прагматичнее. Пусть ему не нравилась Ольга и он не проявлял к ней особой теплоты, однако в целом спокойнее принимал сложившуюся ситуацию. «Моему отцу повезло, что ему досталась любовь Лары, — говорил он мне незадолго до смерти, в 2012 году, в возрасте 89 лет. — Мой отец нуждался в ней. Он говаривал: «Лара существует, пойдите и познакомьтесь с ней». Это был комплимент».
