—  Это мне решать, — возразила Лукреция. — Я готова платить за ваши услуги, господин Одровски, так как верю, что то, чему вы меня научите, принесет мне огромное благо. Если бы я получила от мужчины в подарок бриллиантовый браслет, вы бы, вероятно, не удивились. Я же прошу вас о гораздо более ценном. Я имею в виду ваш талант, благодаря которому я, неопытная молодая девушка, смогу стать искушенной светской дамой. Как видите, я с вами совершенно откровенна.

Одровски театрально воздел руки.

—  Но зачем вы просите об этом? Вы молоды, вы прелестны, вы очаровательны такая, как вы есть! Какой мужчина устоит перед подобной свежестью, перед вашей прирожденной элегантностью? Вы восхитительны, как весна, юная дева на пороге взрослой жизни. Что может быть более обольстительным?

—  У мужчин бывают разные вкусы, господин Одровски. Вам ли не знать…

Он посмотрел на девушку проницательным взглядом.

—  Так это affaire de coeur [  Сердечные дела (фр.).]!

—  Если вы имеете в виду мое сердце, то ответ — «да», — без лукавства подтвердила Лукреция. — Может быть, это поможет мне стать актрисой, я не знаю. Я вам говорю одно: мне необходимо казаться искушенной, и ради этого я готова целиком отдать себя в ваши руки. Я хочу, чтобы вы научили меня держаться, говорить, кокетничать, улыбаться и, самое главное, одеваться так, как свойственно светским красавицам.

Режиссер смотрел на Лукрецию с изумлением, а потом сказал:

—  Правда ли то, что я слышу? Потому что если это так, то я нахожу это предложение чрезвычайно заманчивым. Не скрою, деньги меня интересуют, мисс Хедли, но не только они. Как режиссер, как драматург и как человек, который посвятил себя театру и знает цену талантливым актерам, я не могу вообразить ничего более захватывающего, чем превращение распускающегося весеннего бутона в ослепительный летний цветок.

Он секунду стоял, рассматривая девушку, а затем сказал:

—  Снимите плащ.

Она повиновалась: расстегнула пряжку и позволила плащу бесшумно соскользнуть.

Платье на Лукреции было из ее лучших, сшитых по последней моде нарядов — белое, газовое, расшитое мелким жемчугом, с рюшем по подолу и кружевной отделкой на груди.

Платье было дорогим, и его фасон был выбран специально для юной девушки. Выбирать его для бала помогала Лукреции тетушка Алиса в одном из самых знаменитых магазинов на Бонд-стрит. На балах недостатка в кавалерах у Лукреции никогда не было — на каждый танец претендовала целая вереница поклонников.

Одровски продолжал молча смотреть на Лукрецию. Девушка чувствовала, что несмотря на бриллианты, сверкавшие у нее на шее и в ушах, и на ее уверенный тон, режиссер не обманывался на ее счет — перед ним стояла юное, взволнованное, смущенное существо.

В комнате воцарилась тишина, и, помедлив, Лукреция с тревогой спросила:

—  Вы сможете это сделать?

—  Пройдитесь по комнате, — словно не слыша ее, приказал Одровски.

Она сделала, что ей было велено.

—  Мне нравится то, как вы движетесь, но вы делаете это очень по-английски, — сказал он.

Лукреция улыбнулась.

—  Я знала, что вы так и подумаете, а ведь я на четверть француженка.

—  Mon Dieu [  Бог мой (фр.).], но это же замечательно! — воскликнул Одровски. — Мадемуазель, открою вам: мой отец был француз, а мать — русская. Но поскольку сейчас французы, скажем так, не очень популярны — я, упоминая о своих родителях, заставляю их поменяться национальностями.

—  Очень осмотрительно! — заметила Лукреция.

—  А кроме того, в названии труппы «Петербургские актеры» есть нечто экзотичное, не правда ли?

—  Романтика неизвестного! — согласилась Лукреция.

—  Я буду давать вам уроки на французском, — продолжал Одровски. — Эта речь легче слетает с моих губ, чем английская, и это язык утонченности.

Усмехнувшись, он продолжал:

—  Только англичане возводят юность в культ! Французы отдают предпочтение опыту. Во Франции женщине будут оказывать внимание, пока она не сойдет в могилу, в Англии все иначе. Совсем иначе! К тому времени, как она достигнет сорока лет, ее уже считают чуть ли не старухой! Mon Dieu, какое отвратительное слово!

Лукреция засмеялась.

—  Я буду рада брать у вас уроки на любом языке, — сказала она. — Вот только времени у меня очень мало, мсье.

—  Сколько именно?

—  Три недели.

Он развел руками.

—  C’est impossible! [  Это невозможно (фр.).]

—  Надеюсь, что нет, — возразила Лукреция, — ведь у вас ученица, готовая усердно работать.

—  Ну что ж, — ответил мэтр. — Тогда мы договорились! Но я заставлю вас трудиться до изнеможения. Мои актеры скажут вам, как я бываю педантичен, обучая их актерскому мастерству, — даже когда у нас достаточно времени, а они хорошо знают свои роли.

—  Я не боюсь!

Лукреция пересекла комнату и присела к столу.

—  Я привезла с собой банковский чек, — пояснила она. — Назовите мне сумму, которая вам необходима.

Одровски секунду поколебался. Потом он назвал сумму, хотя и большую, но, по представлению Лукреции, не запредельную для финансирования новой постановки.

Аккуратным ровным почерком она заполнила чек и поставила свою подпись с красивым росчерком.

—  Когда мы начнем? — спросила она, повернувшись к режиссеру с улыбкой.

—  Чем вы сегодня заняты?

—  У меня нет планов на этот вечер, — ответила Лукреция, — я собиралась посмотреть ваш спектакль. Потом, если это возможно и если вы будете свободны, я хотела бы пригласить вас на ужин.

Мэтр улыбнулся.

—  А как же ваша репутация, мадемуазель?

—  Мы можем пригласить кого-нибудь из знакомых, — ответила Лукреция, — или, еще лучше, поужинать там, где нас никто не увидит. Но в этом вопросе я должна положиться на вас.

—  Вы излишне доверчивы, — задумчиво сказал он. — Откуда вам знать, что я вас не соблазню? Вы ведь весьма привлекательны.

—  Во-первых, я умею о себе позаботиться, — ответила Лукреция, — а во-вторых, не могу поверить, что вы, амбициозный режиссер и актер, директор театра, готовы ради женщины лишиться чека, который лежит у вас на туалетном столе.

Айвор Одровски, запрокинув голову, расхохотался.

—  Вы мне нравитесь, более того, я вами восхищаюсь! — признался он. — Уверяю вас, мисс Хедли, заниматься с вами будет для меня удовольствием, и интуиция подсказывает мне, что задача эта весьма выполнима. Иначе получение подобного гонорара может отдавать мошенничеством!

—  Я готова к любому риску, — сказала Лукреция. — Но позвольте мне заметить, мсье, что я тоже весьма честолюбива. Меня удовлетворит только совершенный результат. Для меня недостаточно будет идеально выучить свою роль, я должна быть уверена, что никто не сможет меня разоблачить. Моя игра не должна быть раскрыта, хотя мне и придется иметь дело с людьми многоопытными.

—  Полагаю, речь идет об одном ценителе, не так ли? — проницательно заметил Одровски.

—  Уточнение принимается, — улыбнулась Лукреция.

—  Салютую в вашу честь, мадемуазель! — ответил ей мастер.

С этими словами он склонился над рукой девушки и поцеловал ее.

Этот поцелуй отнюдь не был формальным, в течение нескольких секунд его губы прижимались к ее руке, и Лукреция догадалась, что это было своего рода испытание.

Она улыбнулась ему, как она надеялась, соблазнительной улыбкой, а когда он поднял голову и заглянул ей в глаза, Лукреция поняла, что не ошиблась.

—  Смотрите на меня сквозь свои ресницы, — сказал он. — Слегка опустите веки, а потом распахните глаза. Отлично! А теперь чуть улыбнитесь, просто едва шевельните губами. Так хорошо! Гораздо лучше! А теперь медленно, очень медленно, словно нехотя, выньте свою руку из моей.

Лукреция все сделала так, как он велел.

—  Хорошо! — воскликнул он. — А теперь я пойду посмотрю, найдется ли для вас свободная ложа. Но вы понимаете, мадемуазель, вам не стоит появляться там без сопровождения.

—  Я надеюсь, вы найдете кого-нибудь, кто бы мог составить мне компанию? — спросила Лукреция.

—  Ну конечно, — кивнул Одровски. — В течение первого акта я сам могу побыть там с вами. На второй акт, в котором я появляюсь в маленькой роли, я пришлю к вам одного из моих актеров, поручив ему изображать джентльмена. А если он будет играть роль неубедительно, вы потом скажете мне, в чем были его просчеты.

С этими словами он поднял с пола плащ Лукреции и набросил его на плечи девушки.

Она сразу стала застегивать плащ.

—  Нет, — воскликнул режиссер, — вам следовало слегка повернуть голову ко мне. Спешить не надо: вы уверены, что мои руки задержатся у вас на плечах. Теперь поверните голову, чтобы я мог увидеть вашу шею. Глаза надо поднять, чтобы они встретились с моими, а веки должны слегка трепетать. Уже лучше. На самом деле не идеально, но лучше. А теперь пройдите очень медленно к двери так, чтобы спина была прямая, а бедра двигались.

Лукреция оказалась способной ученицей и в точности выполнила указания.

—  Оглянитесь, посмотрите на меня и улыбнитесь, — подсказывал он, — мимолетно, не слишком ласково. Это должна быть такая тайная улыбка, которую женщина обращает к мужчине, когда между ними есть понимание. Так, хорошо! Вполне!

Одобрительно кивнув, он продолжал:

—  Теперь чуть помедлите, чтобы я успел открыть вам дверь, а когда вы пойдете впереди меня по коридору, все время помните, что я смотрю вам в затылок. Вы хотите, чтобы я думал о вас, так что вы должны впечатать мысль о себе в мое сознание. Понимаете? Дело не только в том, что вы делаете, мадемуазель, но и в том, что́ вы думаете и что́ чувствуете.

Он сделал короткую паузу, словно хотел дать ей время запомнить его слова, а потом тихо сказал:

—  Может быть, ваши чувства станут ключом к вашей роли.

А в это время дома, в имении сэр Джошуа снова и снова смотрел на часы, стоявшие на каминной полке. Между тем час, назначенный им для визита маркиза, приближался.

После некоторых размышлений он решил, что примет гостя в библиотеке. Это была строгая «мужская» комната, тогда как гостиная, которую обставляла еще его жена, была чересчур помпезна и декорирована как-то по-женски.

Когда доложили о маркизе Мерлине, сэр Джошуа сидел за письменным столом, с гусиным пером в руках. Перед ним была стопка писем, и он являл собой чрезвычайно внушительную картину, производя впечатление человека занятого и сознавая это.

Он немедленно встал и двинулся навстречу маркизу, протягивая руку для приветствия.

Сэр Джошуа часто встречал маркиза в Лондоне в клубах, членами которых они оба были, поэтому не выказал эмоций по поводу привлекательной наружности маркиза и его безупречного вида. Он знал, что маркиз слыл одним из самых элегантных мужчин высшего света.

И дело было не в том, что его одежда была превосходного кроя и идеально сидела на его фигуре. Маркиз обладал феноменальным умением ее носить, так что вещи до такой степени срастались с ним, что становились как бы частью его самого, и делались прекрасной оправой для обрамления прекрасного объекта.

Маркиз направился через комнату, чтобы пожать хозяину руку. Сэр Джошуа заметил, что выражение лица маркиза было серьезным, а серые глаза отливали холодной сталью.

—  Очень любезно с вашей стороны, сэр Джошуа, принять меня так скоро после того, как я попросил вас о встрече, — сказал он низким глубоким голосом, столь шедшим к его облику.

—  Ваше письмо производило впечатление срочного, и, не скрою, это вызвало у меня любопытство, — ответил сэр Джошуа.

—  В то же время я чувствую, что должен перед вами извиниться, — продолжал маркиз. — Вы живете здесь уже почти пять лет, сэр Джошуа, и мы лишь теперь впервые встречаемся.

Сэр Джошуа указал на удобное вольтеровское кресло у камина.

—  Располагайтесь, милорд. Могу ли я предложить вам бокал вина, или вы предпочитаете бренди? — спросил он.

—  Бокал вина вполне подойдет, — ответил маркиз.

Дворецкий, остававшийся стоять в дверях в ожидании поручений, вышел из комнаты и почти сразу вернулся с большим серебряным подносом, на котором стояли хрустальные графины и высокие бокалы.

Маркиз предпочел кларет, а сэр Джошуа — бренди. Слуга удалился, и двое мужчин заняли кресла по обе стороны от камина.

—  У вас прекрасный кабинет, — заговорил первым маркиз.

—  Надеюсь, я смогу позже показать вам весь дом, — ответил сэр Джошуа.

После секундной паузы маркиз произнес:

—  Сэр Джошуа, вы догадываетесь, почему я попросил вас о встрече?

Его собеседник улыбнулся.

—  Естественно, я размышлял о том, какова может быть причина, — ответил он, — но я никогда не любил шарады. Я бы предпочел, чтобы вы мне это сами сказали.

—  В таком случае я буду откровенен, сэр Джошуа, и скажу, что причина моего прихода сюда заключается в том, что я решил жениться.

—  Сознаюсь, я ждал такого объяснения, — невозмутимо сказал сэр Джошуа.

—  Вероятно, вы лучше, чем кто-либо другой, понимаете, каково мое финансовое положение в настоящий момент. Я выплачиваю последние отцовские долги, и они должны быть погашены в следующие два года.

—  Для любого молодого человека наследование таких долгов — тяжкое бремя, — заметил сэр Джошуа.

—  На самом деле я думаю, что должен вас поблагодарить за ту помощь, которую вы оказывали моему отцу, — сказал маркиз так, что казалось, будто произнесение этих слов ему дается с трудом.

—  Я не жду благодарности, — возразил сэр Джошуа, припоминая, что он говорил приблизительно то же самое Лукреции, — но ваш отец мог от отчаяния обратиться к худшим друзьям, чем я. Боюсь, ростовщики предоставили бы ему ссуды на грабительских условиях.

—  Я это понимаю, — сказал маркиз, — и поэтому мне остается только выразить вам свою благодарность. Мне давно следовало это сделать.

Сэр Джошуа ничего не ответил, и маркиз, явно с усилием, продолжал:

—  Насколько я знаю, ваша дочь достигла совершеннолетия. Вы уже владеете частью Мерлинкурского поместья. Мне представляется в высшей степени целесообразным, чтобы наши семьи породнились.

—  Я с вами согласен, — сказал сэр Джошуа.

—  А ваша дочь? — спросил маркиз.

—  Она оставляет решение за мной, — сказал сэр Джошуа. — Она разумная девушка, и между нами весьма доверительные отношения. Господин маркиз, признаюсь, вам очень повезет, если вы женитесь на Лукреции. Поверьте, я нисколечко не преувеличиваю.

—  Охотно верю, — согласился маркиз. — Могу ли я иметь удовольствие увидеть сегодня вашу дочь?

—  Боюсь, что нет, — ответил сэр Джошуа. — Лукреция сейчас в Лондоне, и ее не будет около недели. Однако она известила меня, что, если это устроит вашу светлость, она будет готова вступить в брак с вами в конце мая.

Сэр Джошуа, помолчав, продолжал:

—  После этого сезон завершится, и большинство наших друзей уедет из Лондона в свои сельские поместья. Я также полагаю, что принц Уэльский отправится в Брайтелмстоун.

—  Конец мая вполне подойдет, — сказал маркиз. — Ваша дочь хотела бы, чтобы церемония бракосочетания прошла в Лондоне?

—  Думаю, это будет удобно всем, кто к этому будет причастен, — ответил сэр Джошуа.

—  В этом случае меня не удивит, если принц Уэльский предложит нам для свадебного приема Карлтон-хаус, — сказал маркиз. — Он всегда относился ко мне как добрый друг, и если это не противоречит вашим пожеланиям, то, если его королевское высочество сделает мне подобное предложение, я склонен его принять.

—  Разумеется, для меня это будет большая честь, — заметил сэр Джошуа.

—  Так я могу сказать своему поверенному, чтобы он с вами связался для подготовки брачного соглашения? — спросил маркиз.

—  Мне кажется, что для жениха брачный контракт не является необходимым, — возразил сэр Джошуа. — Как вам наверняка известно, Лукреция — наследница немалого состояния. Я уже переписал на нее значительную сумму денег, и ее муж сможет распоряжаться ими, как только будет заключен брак. После моей смерти все мое состояние переходит к дочери.

Маркиз понимающе кивнул.

—  Более того, я хотел бы показать вам кое-что, что, по-моему, покажется вам интересным. На самом деле это будет мой свадебный подарок лично вам, — сказал сэр Джошуа.

С этими словами он поднялся, маркиз последовал его примеру, и сэр Джошуа повел его из библиотеки через холл, по длинной широкой галерее, которая, как догадался маркиз, вела в новую пристройку к дому.

Пристройка была выполнена так мастерски, что тот, кто не был в прошлом знаком с Дауэр-хаусом, едва ли заметил бы, где главное здание, а где новые помещения.

Все комнаты в новой постройке были отделаны старинными панелями, потолки были расписаны в той же манере, которая делала оригиналы в Мерлинкуре столь ценными.

Всюду маркиз видел картины, мебель и изящные предметы, не просто дорогие, но зачастую редкие. А он знал толк в подобных раритетах.

Наконец, после, как ему показалось, довольно долгого пути, они подошли к массивной двери из черного дерева. Сэр Джошуа открыл ее, и маркиз вслед за ним вступил в длинную узкую комнату, окна которой выходили в сад.

—  Этой комнатой никогда не пользовались, — сказал сэр Джошуа, — потому что я выбрал ее в качестве хранилища, где держал приготовленные для вас свадебные подарки.

—  Для меня? — недоверчиво спросил изумленный маркиз.

—  Никто другой не смог бы в полной мере оценить их по достоинству, — пояснил сэр Джошуа.

Маркиз огляделся. Стены были увешаны картинами, располагавшимися одна над другой до самого потолка. Мебель была расставлена по периметру и в середине комнаты. И, рассматривая все это в замешательстве, Алексис понял, что ему знаком каждый из этих предметов.

Здесь был инкрустированный мозаичный комод, который отец продал десять лет назад, когда оказался не в состоянии выплатить сумму, поставленную на скачках в Ньюмаркете.

Он увидел бронзовые предметы, ушедшие из дома на следующее Рождество после одного безумного вечера в клубе «Уотерз», где его отец проиграл двадцать тысяч фунтов.

На стенах были картины французских мастеров из гостиной Мерлин-хауса и Рафаэль, всегда находившийся в мерлинкурской часовне, Рубенс, что прежде висел в банкетном зале, соседствуя с портретом Генриха Восьмого кисти Гольбейна.

Маркиз перевел взгляд на противоположную стену. Да, он узнал предметы своего детства! Даже золоченые стулья, изготовленные для Мерлинкура специально перед посещением королевы Анны, которые, как он помнил, исчезли без всякого объяснения, были здесь!

—  Вы все это купили? — спросил потрясенный маркиз.

—  Все, кроме нескольких работ Ван Дейка, которые, насколько я понимаю, вам уже удалось выкупить, — ответил сэр Джошуа. — Я понимал, что ваш отец стоял на грани того, чтобы разорить Мерлинкур, и не мог этого вынести.

—  Вы не могли это вынести? — удивился маркиз. — Что вы хотите этим сказать?

—  После того как я унаследовал огромное состояние от моего дяди с Ямайки, я много путешествовал, — ответил сэр Джошуа. — И всюду, куда я приезжал, я находил какое-нибудь великолепное место, которое поражало меня и оставалось в моей памяти еще долго после того, как я оставлял эту страну или город. Но вот однажды, вскоре после того, как я женился, я попал в Мерлинкур.

Перед тем как сэр Джошуа продолжил объяснение, он надолго погрузился в молчание, предаваясь воспоминаниям.