Чайна Мьевиль

Город и город

Памяти моей матери,

Клодии Лайтфут,

с любовью

От автора

За помощь, оказанную при работе над этой книгой, я безмерно признателен Стефании Бирверт, Марку Боудлу, Кристин Кабелло, Саймону Каванагу, Джули Крисп, Питеру Лавери, Фараху Мендельсону, Дэвиду Меншу, Сью Мо, Джемайме Мьевиль, Сэнди Ранкин, Марии Рейт, Дейву Стивенсону, Ребекке Сондерс, Джейн Судалтер, Джесси Судалтер, Полу Тонтону, Пенни Хейнес, Хлое Хили, Диане Хоук, Мику Читэму, Максу Шефферу, а также моим редакторам Крису Шлуепу и Джереми Треватану. Выражаю искреннюю благодарность всем сотрудникам издательств Del Rey и Macmillan. Спасибо Джону Куррану Дэвису за чудесные переводы из Бруно Шульца.

Среди бессчётных писателей, у которых я в долгу, в число тех, о ком я особенно много думал и кому благодарен в связи с этой книгой, входят Франц Кафка, Альфред Кубин, Джан Моррис, Рэймонд Чандлер и Бруно Шульц.

Из городских недр возникают

улицы-парафразы,

улицы-двойники,

улицы мнимые и ложные.

Бруно Шульц, «Коричные лавки»

Часть первая

Бещель

Глава 1

Ни улицы, ни большей части жилого массива я не видел. Нас окружали прямоугольные строения цвета грязи, из окон которых высовывались по-утреннему взлохмаченные мужчины и женщины, попивая из кружек, завтракая и наблюдая за нами. Эту открытую площадку между зданиями когда-то украшали скульптуры. Она шла под уклон, как поле для гольфа, — ребячья имитация географии. Её, может, собирались озеленить, устроить на ней пруд. Рощица имела место, но все саженцы были мертвы.

Трава изобиловала сорняками, и её изрезывали тропинки, протоптанные среди куч мусора, и колеи, оставленные колёсами автомобилей. Полицейские выполняли здесь разные задания. Из детективов я прибыл не первым — заметил Бардо Ностина и нескольких других, но был самым старшим по званию. Вслед за сержантом я прошёл к тому месту, где столпилось большинство моих коллег, между низкой заброшенной башней и площадкой для скейтборда, окружённой большими мусорными баками с очертаниями барабанов. Сразу за ней слышен был шум из доков. Дети кучкой уселись на стене перед стоящими офицерами. Над собравшимися выписывали спирали чайки.

— Здравствуйте, инспектор.

Я кивнул тому, кто меня поприветствовал, кем бы он ни был. Кто-то предложил кофе, но я отрицательно помотал головой и воззрился на женщину, увидеть которую и было целью моего приезда.

Она лежала возле пандуса для скейтбордистов. Ничто не бывает настолько неподвижным, как трупы. Ветер шевелит им волосы, как вот сейчас шевелит ей, а они никак на это не реагируют. Она застыла в уродливой позе, искривив ноги, словно собиралась встать, и странно изогнув руки. Лицо уткнулось в землю.

Молодая, с каштановыми волосами, стянутыми в косички, которые торчали кверху, словно растения. Она была почти голой, и этим холодным утром грустно было видеть её кожу гладкой, нигде не сделавшейся гусиной. На ней были только чулки со спущенными кое-где петлями да одна туфелька на шпильке. Увидев, что я её ищу, сержант помахала мне издали рукой — она стояла там, охраняя свалившуюся туфлю.

С тех пор, как обнаружили тело, прошло часа два. Я оглядел её. Задержал дыхание и наклонился к грязи, чтобы посмотреть ей в лицо, но увидел только один открытый глаз.

— Где Шукман?

— Ещё не приехал, инспектор.

— Пусть кто-нибудь позвонит ему и скажет, чтобы поторапливался.

Я постучал по наручным часам. То, что мы называли криминальными мизансценами, было под моим началом. Никто не прикоснётся к ней, пока не появится патологоанатом Шукман, но имелись и другие дела.

Я проверил обзорность. Мы сошли с дороги, и нас заслоняли мусорные баки, но я, как роящихся насекомых, чувствовал внимание, устремлённое на нас со всего микрорайона. Мы беспорядочно перемещались.

Между двумя мусорными баками, рядом с кучей заржавленных железяк, переплетённых выброшенными цепями, стоял на ребре влажный матрас.

— Он был на ней. — Это сказала Лизбьет Корви, способная женщина-констебль, с которой я пару раз работал. — Не могу утверждать, что хорошо её скрывал, но, думаю, вроде как делал её похожей на кучу мусора.

Я различил вокруг мёртвой женщины грубый прямоугольник более тёмной почвы — остатки росы, которую защищал от испарения матрас. Ностин сидел рядом с ним на корточках, пристально разглядывая землю.

— Мальцы, что нашли её, наполовину его стащили, — сказала Корви.

— Как они её обнаружили?

Корви указала на землю, на небольшие потёртости, оставленные лапами какого-то животного.

— Помешали её трепать. Побежали сломя голову, когда увидели, что это такое, позвонили. Наш наряд, как только прибыл…

Она взглянула на двоих патрульных, которых я не знал.

— Это они его убрали?

Она кивнула.

— Говорят, чтобы посмотреть, не жива ли она ещё.

— Как их зовут?

— Шушкил и Бриамив.

— А это те, кто её нашёл?

Я кивнул на ребят, за которыми присматривали полицейские. Две девочки, два паренька. Всем лет по пятнадцать, продрогшие, уставились себе под ноги.

— Ну. Жевальщики.

— Раскумар ни свет ни заря?

— Это же зависимость, — сказала она. — Может, явились за месячной дозой или ещё каким-нибудь дерьмом. Оказались здесь незадолго до семи. Этому, очевидно, трасса для катания поспособствовала. Её построили всего пару лет назад, поначалу вроде ничего, но у местных сдвинулся распорядок дня. С полуночи до девяти утра здесь только жевальщики; с девяти до одиннадцати местная банда намечает планы на день. А с одиннадцати до полуночи по трассе катаются на скейтбордах и роликах.

— Что у них при себе?

— У одного парнишки — ножичек, но совсем маленький. Этаким ножом и волосьев из раковины не выковыряешь — игрушка. И у всех — жува. Вот и всё.

Она пожала плечами.

— При них-то наркоты не было, мы нашли её возле стены, но, — она снова пожала плечами, — кроме них, никто поблизости не ошивался.

Она жестом подозвала одного из своих коллег и открыла сумку, которую тот держал в руках. Маленькие пучки измазанной в смоле травки. Уличное её название «фельд», она являет собой крутую породу Catha edulis, смешанную с табаком, кофеином и кое-чем посильнее, а также со стекловолоконными нитями или чем-то похожим, чтобы обдирать дёсны и загонять наркоту прямо в кровь. Её название — трёхъязычный каламбур: она зовётся «кат» там, где растёт, а животное, которое по-английски называется «cat», на нашем родном языке известно как «фельд». Я понюхал пучки: это была довольно-таки низкосортная дрянь. Прошёл к тому месту, где в пухлых своих куртках дрожали четверо подростков.

— Чо случилось, коп? — с бещельским акцентом спросил один паренёк на хип-хопном приближении к английскому.

Он встретился со мной взглядом, но был бледен. И он, и его товарищи выглядели неважно. Они не могли видеть мёртвую оттуда, где сидели, но даже в её сторону старались не смотреть.

Должно быть, они понимали, что мы нашли фельд и знаем, что он принадлежит им. Они могли бы вообще ничего не сообщать, просто смыться.

— Инспектор Борлу, — сказал я. — Отряд особо опасных преступлений.

Я не стал представляться Тьядором. Трудно расспрашивать парня такого возраста — он слишком взросл для обращения по имени, эвфемизмов и игрушек, но ещё недостаточно взросл, чтобы выступать простым оппонентом в допросе, когда, по крайней мере, ясны правила.

— А тебя как зовут?

Он поколебался, рассматривая возможность прибегнуть к какому-нибудь предпочитаемому им сленгу, но отказался от этой мысли.

— Вильем Баричи.

— Это вы её нашли?

Он кивнул, и вслед за ним кивнули его друзья.

— Расскажи.

— Мы пришли сюда, чтобы, чтоб это, и… — Вильем выжидал, но я ничего не сказал о его наркотиках. — И увидели что-то под этим матрасом и сдвинули его в сторону. Там были какие-то…

Друзья Вильема смотрели, как он колеблется, борясь с суеверием.

— Волки? — спросил я.

Они переглянулись.

— Да, мэн, там вокруг шнырял какой-то подлый зверюга и… Так что мы решили, это…

— Сколько прошло с тех пор, как вы здесь? — спросил я.

Вильем пожал плечами.

— Не знаю. Часа два?

— Кто-нибудь ещё был поблизости?

— Видели там каких-то чуваков. Сколько-то времени назад.

— Дилеров?

Он снова пожал плечами.

— И ещё какой-то фургон подъехал сюда по траве, а чуть погодя снова уехал. Мы ни с кем не говорили.

— Когда был этот фургон?

— Не знаю.

— Было ещё темно, — сказала девочка.

— Ладно. Вильем, ребята, мы раздобудем вам что-нибудь на завтрак, если хотите, найдём какое-нибудь питьё.

Я махнул рукой полицейским, которые их охраняли.

— С их родителями вы уже поговорили? — спросил я у них.

— Направляются сюда, босс, только вот её предкам, — отвечавший указал на одну из девчонок, — никак не можем дозвониться.

— Значит, продолжайте. А сейчас доставьте их в Центр.

Четверо подростков переглянулись.

— Это какая-то хрень, — неуверенно сказал другой паренёк, не Вильем.

Он знал, что по каким-то там правилам ему надо противиться приказу, но на деле ему хотелось поехать с моими подчинёнными. Чёрный чай, хлеб, волокита с протоколами, скука и лампы дневного света — всё это так не походило на стягивание громоздкого, тяжёлого от влаги матраса в тёмном дворе.

Прибыли Степен Шукман и Хамд Хамзиник, его помощник. Я посмотрел на часы. Шукман не обратил на меня внимания. Нагнувшись к телу, он задышал с присвистом. Констатировал смерть. Стал высказывать свои наблюдения, а Хамзиник принялся их записывать.

— Время? — спросил я.

— Часов двенадцать, — сказал Шукман.

Он надавил на конечность мёртвой. Та качнулась. Учитывая её окоченелость и такую неустойчивость на земле, можно было предположить, что она приобрела позу смерти, лёжа на чём-то с иными очертаниями.

— Убили её не здесь.

Я много раз слышал, что он хорош в своей работе, но не видел никаких свидетельств чего-то большего, чем простая компетентность.

— Закончили? — обратился он к женщине из вспомогательного персонала, фиксировавшего сцену преступления.

Та сделала ещё два снимка под разными углами и кивнула. Шукман с помощью Хамзиника перекатил женщину на спину. Она словно сопротивлялась ему своей скованной неподвижностью. Перевёрнутая, она выглядела нелепо, будто кто-то вздумал сыграть мёртвое насекомое, скрючив руки и ноги и покачиваясь на спине.

Она смотрела на нас снизу вверх из-под развевающейся чёлки. Лицо застыло в испуганном напряжении: она бесконечно удивлялась себе самой. Она была молода. На ней было много косметики, размазанной по лицу из-за сильных побоев. Невозможно было сказать, как она выглядит, что за лицо представили бы себе те, кто её знал, если бы услышали её имя. Может, позже, когда она расслабится в смерти, мы узнаем её лучше. Спереди её всю изукрасила кровь, тёмная, как грязь.

Последовали вспышки фотокамер.

— Так, привет, причина смерти, — сказал Шукман, обращаясь к ранам в её груди.

По левой щеке, загибаясь под челюсть, проходила длинная красная щель. У неё было разрезано пол-лица.

На протяжении нескольких сантиметров рана была гладкой, ровной, как мазок кисти. Заходя за челюсть, под нависающими губами, она зазубривалась и то ли заканчивалась, то ли начиналась глубоким рваным отверстием в мягких тканях за костью. Женщина смотрела на меня невидящим взглядом.

— Сделайте несколько снимков без вспышки, — сказал я.

Как и некоторые другие, я отвёл взгляд, пока Шукман бормотал о том, что он наблюдает, — смотреть на это казалось чем-то похотливым. Облачённые в форму технические исследователи криминальной мизансцены, на нашем сленге — кримтехи, вели поиски в расширенном круге. Ворошили мусор и обшаривали колеи, оставленные автомобилями. Раскладывали на земле стандартные предметы для сопоставления и фотографировали.

— Ну ладно. — Шукман поднялся. — Давайте уберём её отсюда.

Двое мужчин водрузили её на носилки.

— Господи, — сказал я, — да прикройте же её. Кто-то нашёл неведомо где одеяло, и её понесли к машине Шукмана.

— Зайду во второй половине дня, — сказал он. — Увидимся?

Я уклончиво помотал головой и направился к Корви.

— Ностин, — обратился я к детективу, оказавшись в таком месте, где Корви могла нас краем уха слышать. Она подошла чуть ближе.

— Да, инспектор? — отозвался Ностин.

— Что скажешь, по-быстрому?

Он глотнул кофе и нервно на меня посмотрел.

— Шлюха? — предположил он. — Первые впечатления, инспектор. В этом месте, избитая, голая? И…

Он указал себе на лицо, изображая её чрезмерный макияж.

— Шлюха.

— Драка с клиентом?

— Да, но… Знаете ли, будь это просто телесные раны, то, увидев их, можно было бы подумать: она заартачилась, не стала делать, чего он хотел, что бы там ни было. Он вышел из себя и набросился. Но это… — Он снова с неловкостью прикоснулся к своей щеке. — Это совсем другое дело.

— Псих?

Он пожал плечами.

— Может быть. Режет её, убивает, выбрасывает. Наглый к тому же, мерзавец: начхать ему было на то, что мы её найдём.

— Наглый или тупой.

— Или и наглый, и тупой.

— Стало быть, наглый, тупой садист, — сказал я.

Он закатил глаза: дескать, возможно.

— Хорошо, — сказал я. — Может, и так. Надо обойти местных девиц. Расспросить какого-нибудь полицейского в форме, который знает, что здесь к чему. Узнать, не возникали ли у них проблемы с кем-либо в последнее время. Распространить фото, выяснить имя Фуланы Деталь.

Я употребил общепринятое обозначение неизвестной женщины.

— Первым делом опросите Баричи и его приятелей, вот там. Будьте с ними обходительней, Бардо, они не обязаны были нам звонить. Я серьёзно. И захватите с собой Ящек. — Рамира Ящек отлично справлялась с допросами. — Позвоните мне сегодня?

Когда он остался вне пределов слышимости, я сказал Корви:

— Несколько лет назад на дело об убийстве простолюдинки у нас бы и половины такого числа народа не набралось.

— Проделан долгий путь, — отозвалась она.

Ей было ненамного больше, чем мёртвой женщине.

— Сомневаюсь, чтобы Ностина радовало отдавать профессиональный долг проститутке, но он, как видите, не жалуется, — сказал я.

— Проделан долгий путь, — повторила она.

— Так что же?

Я задрал бровь. Глянул в сторону Ностина. Я ждал. Я помнил о работе Корви по исчезновению Шульбана, делу значительно более византийскому, чем это изначально представлялось.

— Просто я, знаете ли, думаю, что надо иметь в виду и другие возможности, — сказала она.

— Поясните.

— Её макияж, — сказала она. — Сплошь, знаете ли, земельные и коричневые тона. Нанесены толстым слоем, но не…

Она надула губы, изображая женщину-вамп.

— А обратили внимание, какие у неё волосы?

Я обратил.

— Некрашеные. Поедем со мной на Гунтерстращ, поколесим вокруг, подкатим к любой девчачьей тусовке. Две трети блондинок, думаю. А остальные — чёрные, кроваво-красные или ещё какая-нибудь дрянь. И… — Она пощупала пальцами воздух, словно это были волосы. — У неё они грязные, но намного лучше, чем у меня.

Она провела рукой по секущимся кончикам собственных волос.

Большинство уличных женщин в Бещеле, особенно в таких районах, как этот, на первое место ставили еду и одежду для своих детей; фельд или крэк для себя; пищу для себя, а потом всякую всячину, в каковом списке кондиционер для волос значился далеко внизу. Я взглянул на остальных полицейских, на Ностина, собиравшегося в путь.

— Ладно, — сказал я. — Вы этот район знаете?

— Вообще-то, — сказала она, — он несколько на отшибе, понимаете? Вряд ли даже относится к Бещелю. Мой участок — Лестов. Некоторых из наших направили сюда, когда приняли сегодняшний звонок. Но пару лет назад я сюда выезжала, так что немного его знаю.

Лестов и сам почти пригород, в шести или около того километрах от центра города, а мы находились к югу от него, за мостом Йовик, на клочке земли между проливом Булкья и рекой, едва ли уже не устьем её, впадающим в море. Строго говоря, островная, хотя так тесно соединённая с материком промышленными руинами, что вы никогда не подумали бы о ней как о таковой, Кордвенна включала в себя жилые массивы, склады и винные погреба с низкой арендной платой, связанные друг с другом каракулями бесконечных граффити. Она располагалась достаточно далеко от центра Бещеля, чтобы о ней с лёгкостью можно было забыть в отличие от трущоб, вдававшихся внутрь города.

— Как долго вы здесь пробыли? — спросил я.

— Стандартный срок: шесть месяцев. Как и ожидалось: уличные кражи, подростковые драки, наркота, проституция.

— Убийства?

— За моё время — два или три. На почве наркотиков. Но в основном до этого не доходит: банды достаточно смышлёны, чтобы наказывать друг друга без привлечения ОООП.

— Значит, кто-то напортачил.

— Ну. Или ему наплевать.

— Хорошо, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы занялись этим. Что вы сейчас делаете?

— Ничего такого, что не могло бы подождать.

— Хочу, чтобы вы на некоторое время перебрались сюда. Контакты какие-нибудь сохранились?

Она поджала губы.

— Найдите их, если сможете, а если нет, поговорите с кем-нибудь из местных парней, посмотрите, кто у них запевалами. Вы мне здесь понадобитесь. Слушайте, обследуйте этот массив — как это местечко зовётся, ещё раз?

— Деревня Покост.

Она невесело рассмеялась, а я задрал бровь.

— Деревни оно стоит, — сказал я. — Посмотрите, что сможете раскопать.

— Моему комиссару это не понравится.

— Я с ним договорюсь. Это Башазин, правильно?

— Вы всё уладите? Значит, я прикомандирована?

— Давайте пока что не будем это никак называть. Пока что я просто прошу вас сосредоточиться на этом деле. И подчиняться непосредственно мне.

Я дал ей номера своих телефонов — и сотового, и офисного.

— Позже можете показать мне и прелести Кордвенны. И…

Я посмотрел на Ностина, и она это заметила.

— Просто ничего не упускайте из виду.

— Вероятно, он прав. Вероятно, это наглая садистская выходка, босс.

— Вероятно. Давайте выясним, почему у неё такие ухоженные волосы.

В нашей лиге имелась табель об инстинктах. Все мы знали, что в те дни, когда комиссар Кереван работал на улице, он раскрыл несколько дел, следуя намёкам, лишённым какого-либо логического смысла, и что главному инспектору Маркобергу ни одно подобное раскрытие не удалось, а его удачи были, скорее, итогом изнурительной работы. Мы никогда не назвали бы необъяснимые маленькие догадки «прозрениями», опасаясь привлечь внимание Вселенной. Но такие догадки случались, и было понятно, что вы находитесь в непосредственной близости от одной из них, если какой-нибудь детектив целовал пальцы и прикасался к своей груди, где теоретически должен был бы висеть кулон в честь Варши, святого покровителя необъяснимых вдохновений.

Когда я спросил у Шушкила и Бриамива, что они делали, двигая матрас, они сначала удивились, затем заняли оборонительную позицию, а в конце концов помрачнели. Я упомянул о них в отчёте. Извинись они, я бы им это спустил. Удручающе часто можно видеть, как башмаки полицейских оставляют следы на остатках крови, как смазываются и искажаются отпечатки пальцев, как портятся или теряются улики.