— Слышал я, слышал, — откликнулся он.

Брайар потащила подростка вниз. Он налетел на угол, споткнулся на лестнице. Женщина не особенно представляла, куда ведет его, — на лестнице царствовали тишь и мрак. Если бы не ее фонарь да пара светильничков на стенах, сориентироваться здесь было бы невозможно.

В подвале за лестницей обнаружилась небольшая ниша.

Она рывком остановила Ректора и развернула лицом к себе.

— Ну, вот мы и пришли! — прорычала она с яростью, способной испугать и медведя. — Тут нас никто не услышит. Ты мне все расскажешь, и расскажешь быстро. Мне надо знать, куда направился Зик, и как можно скорее.

Ректор вздрогнул и заколотил по пальцам, сдавившим его костлявое плечишко. Однако Брайар не поддалась. Лишь когда ее хватка стала вконец невыносимой, паренек истошно взвизгнул и кое-как сумел высвободиться.

— Да он ведь просто хочет доказать, что Левитикус был не мошенник и не псих!

— Откуда у него уверенность, что ему это по силам? И с чего вообще он ввязался в такую авантюру?

Для неосведомленного человека его ответ был слишком осторожным:

— Наверное, до него дошел кое-откуда один слух…

— Что за слух? И откуда именно?

— Помните, одно время гуляли россказни о конторской книге Блю? Разве доктор не признался, что русские отвалили ему денег, чтобы испытания пошли наперекосяк?

Ее глаза сузились.

— Да, это слова Леви. Но никаких доказательств так и не нашлось. Даже если доказательства и были, вы их не найдете — он ни с кем не делился таким подробностями.

— Даже с вами?

— Со мной в особенности. Он никогда не рассказывал мне, чем занимается у себя в лаборатории, что за машины строит. И уж тем более не распространялся о денежных вопросах.

— Но вы ведь были ему женой!

— И что с того? — сказала она.

Для нее и по сей день оставалось загадкой, почему муж был столь скрытен с ней: то ли не доверял, то ли считал дурочкой. Скорее всего, понемногу и того и другого.

— Слушайте, мэм, вы могли бы и сами догадаться насчет Зика, когда он начал задавать вопросы об отце.

Брайар шарахнула свободной рукой по перилам:

— Да не задавал он никаких вопросов! Последний раз он спрашивал о Леви, когда еще под стол пешком ходил. — И добавила, но уже тише: — Зато интересовался Мейнардом.

Ректор все так же таращил глаза, все так же вжимаясь в стену и стараясь как можно дальше отодвинуться от Брайар. Сейчас был самый подходящий момент, чтобы подкинуть ей какие-нибудь полезные сведения, но мальчишка как воды в рот набрал — пока она опять не замахнулась и не треснула кулаком по металлической перекладине.

— Не надо, — выговорил он, выставив перед собой руки. — Не надо, мэм… не стоит. Все с ним будет нормально, вот увидите. Парень он неглупый, знает что и как и про Мейнарда тоже знает, так что ничего с ним не случится.

— О чем это ты? Знает про Мейнарда? Да про Мейнарда все знают.

Он кивнул и опустил руки, держа их поближе к груди, на случай если придется защищаться.

— Но Зик ведь приходится ему внуком, и люди будут о нем заботиться. Ну, не то чтобы… — Он осекся и начал заново: — Не все и не везде, но, учитывая, куда и зачем он ушел… там ребята как раз такие. Тамошние все знают про Мейнарда, так что ему не дадут пропасть.

— «Там» — это где? — спросила Брайар.

Последнее слово вырвалось мучительным хрипом, потому что она все поняла, какой бы невероятной и безумной ни казалась эта догадка. Ей сразу же стало ясно где, хотя в этом и не было никакого смысла.

— Он сейчас… Он ушел…

Ректор ткнул пальцем в направлении, примерно соответствующем старым кварталам.

Брайар потребовалась вся сила воли, до последней унции, чтобы не врезать мальчишке по лицу; на то, чтобы удержаться от крика, ее уже не хватило.

— Как он туда попадет? И что намерен делать, когда переберется через стену и ему нечем станет дышать, а вокруг не видно ни зги…

И снова Ректор поднял руки и нашел в себе достаточно мужества, чтобы приблизиться к ней на шажок:

— Мэм, не нужно кричать. Прекратите.

— …и ни одной живой души, кроме недобитых трухляков, бродящих за стеной, они схватят его и убьют…

— Мэм! — прервал ее парень, почти гаркнул и едва не нарвался на пинок. Но тирада на какой-то миг захлебнулась, а ему только этого и надо было. — Там живут люди!

Воцарилось молчание. Наконец Брайар переспросила:

— Что ты сказал?

Он задрожал как осиновый лист и в который раз начал пятиться, пока не уперся плечами в стену.

— Там живут люди. За стеной.

Она сглотнула:

— Сколько?

— Не очень много. Но больше, чем можно подумать. Те, кто о них знает, называют их Дохлыми, потому что для остального мира они все равно что мертвы.

— Но как?.. — Она неверяще покачала головой. — Невозможно. Такого просто не может быть. В городе не осталось воздуха. Нечего есть, никакого солнца, никаких…

— Ну, право слово, мэм. Вот мы с вами тоже солнца не видим. А что до воздуха, то они кое-что придумали. Законопатили несколько зданий и закачивают его через верхние этажи — с нашей стороны стены, там воздух вполне годится для дыхания. Если вы хоть раз обходили стену целиком, то должны были заметить трубы в дальней части города.

— Но зачем им это надо? К чему такие ухищрения? — И тут в ее голове мелькнула жуткая мысль, тут же сорвавшаяся с губ: — Только не говори мне, что они не могут выбраться!

Ректор издал нервный смешок:

— Нет-нет, мэм. Могут. Просто они… — Он пожал плечами, насколько позволяла поза. — Остались, и всё.

— Почему? — В ее голосе уже звенела истерика.

Паренек опять принялся ее успокаивать, поводя руками: говорите тише, ни к чему нам волноваться.

— Одни не захотели оставлять свои дома. Другие не успели эвакуироваться, а кое-кто понадеялся, что газ сам собой рассеется.

И все же что-то он утаивал: это чувствовалось по вернувшейся к нему нервозности.

— А остальные? — подсказала Брайар.

Голос парнишки упал до хриплого шепота:

— Дурь, мэм. Откуда она вообще берется, по-вашему?

— Перегоняют из газа, — проворчала она. — Нашел дуру!

— Я вовсе вас дурой и не считаю, мэм. Но откуда люди берут сам газ, не задумывались? Знаете, сколько тошнотки делают у нас на Окраине? А навалом, вот сколько. Куда больше, чем можно получить, вываривая дождевую воду.

Про себя Брайар с неохотой признала, что и в самом деле грешила на дождь и на отходы очистной станции. Кажется, никто толком не знал, куда деваются емкости с концентрированной отравой, когда уезжают на «передержку». Ее давно одолевали подозрения, что их потихоньку выкрадывают и тем или иным способом сбывают, однако Ректор утверждал иное:

— И гадость, которую вы у себя на заводе выцеживаете из грунтовых вод, тоже ни при чем. Я тут знал одного химика, он как раз подумывал наложить на нее лапу, но ничего не вышло. Сказал, пользы от нее никакой — чистый яд.

— А желтуха, значит, получше будет?

— Желтуха, ох ты господи! — ухмыльнулся он, сопроводив богохульство насмешкой. — Ну да, старики ж ее так зовут.

Брайар закатила глаза:

— Мне плевать, как ее называют детишки вроде тебя, — главное, я ни с чем ее не спутаю. И видела, что она делает с людьми, — куда уж там яду. Будь мой отец жив, он бы… — Замявшись, она неуверенно закончила: — Он ни за что бы такого не одобрил.

— Мейнард давно умер, мэм. Может, ему это и не понравилось бы, трудно сказать, но многим из нас он заменяет святого заступника.

— Его бы это страшно взбесило, — сухо заметила она.

Наступила очередь Ректора задать все тот же вопрос:

— Почему?

— Потому что он верил в закон.

— И это все? Все, что вы можете сказать о родном отце?

Она вспылила:

— Закрой рот, пока не схлопотал!

— Но он был справедлив. Ну как вы не понимаете? Уличные мальчишки и девчонки, которые торгуют гнильем и сами на нем сидят, воры и шлюхи, голодранцы и бродяги — короче, все, кто на своей шкуре узнал, как жизнь несправедлива… все они верят в Мейнарда, потому что он был другим.

Брайар выпытала у Ректора еще кое-какие подробности о побеге Зика. Ко времени, когда в подвале объявились священник — повнушительнее первого — и кучка монашек, намеренные выставить ее вон, на руках у нее было предостаточно сведений, и отнюдь не утешительных. Все они сводились к одному безжалостному факту.

Ее сын ушел в закрытый город.

5

Иезекииль Уилкс зябко поеживался перед входом в старую канализационную систему. Он не сводил глаз с дыры, словно та могла его проглотить, — или даже надеялся на это, потому что опасался передумать идти туда. Однако были и другие мысли, понастойчивее. Уже проделан большой путь. Пройти каких-то несколько ярдов по широкому туннелю — и он в городе, который стал непригоден для жизни еще до его рождения.

Фонарь в его руке подрагивал в такт трясущемуся локтю. В кармане у продрогшего Зика лежала мятая карта, скатанная в комок. Захватил он ее порядка ради, поскольку выучил наизусть.

Но кое-чего он не знал, и это сильно его беспокоило.

Он не знал, где когда-то жили его родители. Не знал точного адреса.

Мать никогда не говорила, где стоял их дом, но Зик проникся уверенностью, что жили они на холме Денни-Хилл, и у его поисков появилась отправная точка. Сам холм был не особенно велик, а внешний вид дома он примерно представлял. В рассказах матери, под которые Зик засыпал, когда был помоложе, дом представал настоящим замком. Если он еще не рухнул, то у него лилово-кремовые стены, два этажа и башенка. И еще терраса на весь фасад, а на ней — кресло-качалка, выкрашенное под дерево.

На самом деле оно было металлическое, оборудованное специальным механизмом, спрятанным в полу. Он заводился специальной ручкой, и тогда кресло начинало качаться само собой, к восторгу сидящего.

Зика бесило то, что он почти ничего не знает о человеке, сотворившем это чудо. Но теперь он догадывался, где искать истину. Нужно было лишь пробраться по туннелю, сразу же свернуть налево и взобраться на холм — это и будет Денни-Хилл.

Ему захотелось спросить у кого-нибудь дорогу, но никого рядом не было.

Никого и ничего, кроме ощутимой даже здесь вони от таинственных испарений, которые по-прежнему сочились из-под земли за стеной.

Самое время надеть маску.

Поглубже вдохнув, он надвинул приспособление на лицо и застегнул ремни. При выдохе смотровой щиток затуманился, но только на секунду.

Сквозь забрало маски жерло туннеля казалось еще нереальнее и глубже, странно вытягиваясь. При каждом движении головы темнота будто бы колыхалась и закручивалась. Ремешки до зуда натирали кожу на ушах и под ними. Зик просунул под них палец и хорошенько почесался.

Он в десятый раз проверил фонарь. Да, керосина по самый венчик. Заглянул в торбу. Да, тут все припасы, какие удалось достать. Он был готов настолько, насколько это вообще в его силах.

Зик выпрямил фитиль фонаря — чем больше света, тем лучше.

Усилием воли он заставил себя переступить линию, отделявшую привычную ночь от бездонной тьмы. В свете фонаря кирпичные стены рукотворной пещеры отливали золотом.

Он планировал тронуться в путь утром, как только мать уйдет на завод. Но сборы заняли весь день, а Ректор давал указания с неохотой.

И вот теперь снаружи почти стемнело, а в туннеле царил кромешный мрак.

Сияющий круг света окружил его пузырем и понес вперед, навстречу неизвестному. Зик лавировал между обломками в местах, где обрушился потолок, увертывался от свисавших прядей мха, толстых, как морские водоросли, подныривал под паутину.

Там и сям он подмечал следы своих предшественников, но не особенно радовался тому, что до него тем же путем прошел кто-то еще. На стенах виднелись черные отметины — тут зажигали спичку или тушили сигарету; попадались свечные огарки, маленькие и бесформенные комочки воска. На груде кирпичей кто-то вывел инициалы «У. Л.». В разъеденных сыростью трещинах поблескивали осколки стекла.

Зик ничего не слышал, кроме мерного звука своих шагов, приглушенного маской дыхания, и ржавого скрипа фонаря, покачивающегося на петле.

И когда раздался какой-то другой звук, он первым делом подумал о слежке.

Он посветил фонарем вокруг, но никого не увидел. Да прятаться и негде было: от места, где Зик сейчас стоял, и до самого берега туннель ни разу не сворачивал. В противоположную сторону путь просматривался хуже. Насколько хватало света от фонаря, впереди поджидала лишь пустота и ничего более.

У туннеля появился уклон — небольшой, но идти теперь приходилось в гору. Хотя кирпичи местами и обвалились, вместо неба на пострадавших участках проглядывал земляной потолок. Эхо зазвучало глуше и ближе. Зик этого ожидал, но чувствовал себя неуютнее, чем хотелось бы. Насколько ему было известно, за береговой полосой рельеф резко поднимался, а туннель какое-то время вился под самим городом.

Если Ректор не наврал, то рано или поздно главный проход должен разделиться на четыре ответвления. Левое ведет в подвал пекарни. С ее крыши можно будет осмотреться, оставаясь в относительной безопасности.

В полутьме мерещилось, будто туннель изгибается — то влево, то вправо. Зик не думал, что ходит кругами, но чувство направления утратил совершенно. Он только надеялся, что, выбравшись на поверхность, легко сориентируется и найдет Денни-Хилл.

Через много-много миль — а на поверку куда раньше, ощущения тут обманывали — туннель стал шире и уперся в развилку, как и предупреждал Ректор. Зик нырнул в крайний коридор слева, но не прошел и сотни шагов, как уткнулся в тупик. Тем не менее, вернувшись чуть назад, он обнаружил боковой ход. Судя по всему, его не спроектировали, а прокопали кое-как и даже не позаботились укрепить. От него так и веяло небрежностью, ненадежностью и неминуемым обрушением.

Зику выбирать не приходилось.

Здешние стены наводили на мысль о грязи, а не о кирпиче и камнях и на ощупь были неприятно влажными. То же касалось и пола, представлявшего собой месиво из подгнивших опилок, земли и корней. Ноги вязли, но Зик упрямо брел вперед и в конце концов, преодолев очередной изгиб и завернув за очередной угол, увидел перед собой приставную лестницу.

Подпрыгнув, он высвободился из липкой грязи и вцепился в перекладину. Осталось только подтянуться — и его взгляду предстал подвальный этаж. Пыль здесь лежала таким слоем, что даже мыши и тараканы оставляли следы на любой поверхности. И разумеется, тут были отпечатки подошв, и в немалом количестве.

Зик насчитал не меньше десятка пар. Он убеждал себя, что за счастливчиков, прошедших той же дорогой, можно только порадоваться, но под ложечкой все равно засосало. За стеной он надеялся и даже рассчитывал найти пустующие кварталы и сколько угодно опасностей, лишь бы те не были облечены разумом. Уж о трухляках слышал всякий. Ректор рассказывал кое-что и о замкнутых общинах, которые посиживали под землей и никому не показывались на глаза, однако их Зик был намерен по мере сил избегать.

А эти следы… увы…

Следы означали, что в любой момент он может столкнуться с людьми.

Осмотрев помещение и не обнаружив ничего интересного, кроме лестницы в углу, Зик решил отныне вести себя с предельной осторожностью. Взбираясь по ступенькам, он пригнется, сольется с тенями, а оружие будет держать наготове.

А что, ему нравилась эта мысль. Приятно было представлять себя парнем, в одиночку выступившим против целого мира. И уготованы ему великие и опасные приключения — не важно, что на несколько часов. Он прокрадется, яко тать в ночи. Станет незримым, как призрак.

Все окна на первом этаже оказались или заколочены, или зарешечены, или еще как-нибудь укреплены. У стены гнил прилавок с разбитой стеклянной витриной, рядом были грудой свалены полосатые уличные навесы. Развороченная мойка ломилась от ржавых противней, тут и там на полу виднелись остатки несгораемой кассы.

В опустелой кладовке он нашел приставную лестницу, а над ней — незапертый люк. Зик навалился на него плечом и головой, подтолкнул и открыл. Через мгновение он уже был на крыше.

И тут ему в шею уперлось что-то холодное и твердое.

Он так и застыл — даже ногу не успел убрать с лестницы.

— Привет.

Зик ответил, не оборачиваясь:

— И вам того же.

Он пытался говорить мужским голосом, низким и хриплым, но боялся, что дал петуха. Впереди ничего было не разобрать, кроме обреза плоской крыши, но, насколько позволяли судить боковое зрение и опостылевшая маска, он был один, если не считать неизвестного, который наставлял сейчас на него штуковину с холодным, очень холодным дулом.

Он как можно неторопливее примостил фонарь у ног.

— Что ты тут делаешь, мальчик?

— То же, что и вы, надо думать, — откликнулся он.

— Ну и чем же, по-твоему, занят сейчас я? — последовал вопрос.

— Тем, что не предназначено для посторонних глаз. Слушайте, отпустите меня, а? Денег у меня нет, взять нечего.

Зик опасливо перенес вторую ногу на крышу, с трудом удерживая равновесие. От задранных кверху рук толку не было.

Холодный предмет по-прежнему упирался ему в затылок.

— Денег нет, говоришь?

— Ни гроша. Можно, я обернусь? А то чувствую себя дураком, когда так вот стою. Пристрелить меня вы сможете и так. Я не вооружен, и вообще. Ну же, отпустите. Я же вам ничего плохого не сделал.

— Дай-ка взглянуть, что в твоей сумке.

— Нет, — сказал Зик.

Давление на шею усилилось.

— Да.

— Там одни бумаги. Карты. Ничего заслуживающего внимания. Зато я могу показать вам кое-что интересненькое, если вы меня отпустите.

— Интересненькое?

— Слушайте, — начал Зик и попытался отступить хотя бы на дюйм, но не слишком преуспел. — Слушайте, — повторил он, надеясь выиграть время. Придется приукрасить. — Вообще-то, я человек миролюбивый. Порядки Мейнарда превыше всего. Я их соблюдаю, и неприятности мне не нужны.

— А ты кое-что знаешь о Мейнарде, как я погляжу.

— Еще бы не знать, — буркнул он. — Все-таки он мой дед.

— Врешь… — Но прозвучало это скорее изумленно, чем недоверчиво. — Нет, врешь. Тогда я бы о тебе слышал.

— Нет, это правда. Могу доказать. Моя мама была…

Неизвестный перебил его:

— Вдова доктора Блю? А и вправду, у нее ведь был сын.

Молчание.

— Да, и этот сын — я.

Холодная штука отодвинулась от его шеи. Зик времени терять не стал и ступил в сторонку, по-прежнему держа руки над головой. Медленно обернулся… и с сердитым возгласом опустил их.

— Так вы хотели пристрелить меня из бутылки?

— Нет, — пожал плечами незнакомец. Это и в самом деле была бутылка — стеклянная, с остатками черно-белой этикетки на боку. — Не слышал еще, чтобы кого-нибудь пристрелили из бутылки. Просто хотел убедиться.

— В чем?

— В том, что ты все понимаешь, — неопределенно ответил мужчина и уселся на крышу, не отлипая от стены.

Судя по плавности его движений, точно в такой позе он и сидел, когда появился Зик.

Помимо обязательной в здешних условиях маски, на нем красовался как минимум один толстый свитер и два пальто в придачу. По борту верхнего — то ли темно-синего, то ли чёрного — шел ряд пуговиц. Ниже виднелись объемистые штаны, тоже темные. Сапоги были из разных пар: один — высокий и коричневый, другой — черный и пониже. У ног мужчины лежала трость причудливой формы. Он подобрал ее, крутанул разок и оставил на коленях.