Его голова повернулась на подушке, черты терялись в темноте, а губы дотронулись до моих легонько, словно прикосновение крылышка насекомого. Он перевернулся на спину, его рука тяжело покоилась на моем бедре, удерживая меня вблизи.

Некоторое время спустя я почувствовала, как он снова переместился и чуть сдвинул одеяло. Мое предплечье обдуло прохладным ветерком, крохотные волоски приподнялись, а потом снова улеглись под теплым прикосновением руки Джейми. Я открыла глаза и увидела, что он повернулся на бок и рассматривает мою руку, лежащую поверх стеганого одеяла. Белую неподвижную руку, которой смутное предрассветное марево придавало сероватый оттенок.

— Опиши ее мне, — прошептал он, наклонив голову и поглаживая в темноте мои пальцы, касающиеся его тела. — Какая она? Можешь ты сказать, что у нее от меня, что от тебя? Руки, например, они похожи на твои, Клэр, или на мои? Опиши так, чтобы я смог ее увидеть.

Его рука легла на одеяло рядом с моей. Красивая, сильная рука с длинными, ровными пальцами, плоскими сочленениями и аккуратно подстриженными ногтями.

— Больше на мои, — прозвучал мой хрипловатый со сна, едва покрывающий шум дождя голос.

На нижнем этаже все давно стихло.

Для наглядности я подняла руку, расставив пальцы.

— У нее длинные изящные руки, как у меня, но больше, чем мои, шире, однако с глубоким изгибом рядом с запястьем, вот здесь. Пульс у нее прощупывается там же, где и у тебя, на этом самом месте.

Я коснулась жилки, проступавшей там, где запястье соединялось с кистью руки. Джейми не шевелился, и я могла ощущать его сердечный ритм кончиком пальца.

— Ногти ее больше похожи на твои, не овальные, как у меня, а квадратные. Зато мизинец правой руки кривоват. — Я продемонстрировала свой. — У моей матери был такой же, мне дядя Лэмберт рассказывал.

Моя мать умерла, когда мне было пять лет, и никаких внятных воспоминаний о ней у меня, разумеется, не сохранилось, но вид этого пальца всякий раз непременно наводил на мысли о ней, как случилось и сейчас. Я положила руку с кривым пальцем на его руку, потом поднесла ее к его лицу.

— Вот эта линия у Брианны такая же, — тихо сказала я, проводя пальцем по рельефному изгибу от виска к щеке. — Глаза точно твою, так же как ресницы и брови. Фрэзеровский нос. Ее рот больше похож на мой, с полной нижней губой, но широкий, как у тебя. Подбородок заостренный, на мой лад, но сильнее. Она крупная девушка — почти шесть футов ростом.

Ощутив его удивление, я слегка ткнула его коленом в колено.

— У нее длинные ноги, как у тебя, но очень женственные.

— А есть у нее эта маленькая голубая жилка вот тут? — Его рука коснулась моего лица, большой палец нежно провел по виску. — И ушки, как крохотные крылышки, а, англичаночка?

— Она сетовала на свои уши, говорила, что они торчат.

Неожиданно я почувствовала, как мои глаза защипало от слез — таково было воздействие вызванного мной к жизни образа Брианны.

— Они проткнуты. Ты не возражаешь, правда? — зачастила я, чтобы не расплакаться. — А Фрэнк был против, он говорил, что это смотрится дешево и что ей не следует протыкать уши, но она хотела это сделать, и я ей разрешила, когда ей было шестнадцать. У меня уши были проколоты, и мне казалось несправедливым сказать, что ей нельзя, когда мне можно, и все ее подружки проткнули, а я не хотела… не хотела…

— Ты была права, — сказал Джейми, прервав торопливый, чуть ли не истерический словесный поток. — Ты поступила правильно, — повторил он тихо, но твердо, обняв меня покрепче. — Ты была чудесной матерью, я знаю это.

Я снова заплакала, совершенно беззвучно, трясясь в его объятиях. Джейми нежно поглаживал меня по спине, повторяя снова и снова:

— Ты поступила хорошо. Ты поступила правильно.

И спустя некоторое время слезы иссякли.

— Ты подарила мне ребенка, mo nighean donn, — тихо промолвил он, зарывшись губами в облачко моих волос — Мы всегда будем вместе. Она в безопасности, а мы, ты и я, теперь никогда не разлучимся.

Джейми слегка коснулся меня губами и опустил голову на подушку рядом со мной.

— Брианна, — прошептал он на свой странный горский манер, словно вбирая ее имя в себя, после чего глубоко, счастливо вздохнул и заснул.

В следующий миг сон одолел и меня. Последнее, что я видела, был его широкий, нежный рот, расслабленный в сонной полуулыбке.

Глава 26

ЗАВТРАК БЛУДНИЦЫ

За долгие годы совмещения обязанностей матери и врача у меня выработалась способность даже после самого крепкого сна просыпаться мгновенно, без перехода. Так я проснулась и сейчас, тотчас осознав, что лежу на изношенных полотняных простынях, слышу стук падающих с кровли капель и ощущаю теплый запах тела Джейми, смешивающийся с прохладным свежим воздухом, проникающим через щель ставень надо мной.

Самого Джейми в постели не было; то, что место рядом со мной опустело, я поняла, даже не протягивая руки и не открывая глаз. А когда поблизости раздался негромкий, будто кто—то старался двигаться потише, звук, я повернула голову на подушке в ту сторону и открыла глаза.

Комната была наполнена серым светом, который вымывал краски из всего, оставляя лишь бледные очертания фигуры, явственно видимой в полумраке. Силуэт выделялся на фоне темноты комнаты, цельный и четкий, словно выгравированный в воздухе. Джейми стоял обнаженный, спиной ко мне, перед ночным горшком, который он только что вытащил из—под умывальника.

Я восхитилась совершенной формой его ягодиц с маленькой мускульной впадиной на каждой, таких уязвимых сейчас. Ложбинка его позвоночника пружинила в глубоком гладком изгибе от бедер к плечам. Когда он пошевелился, рубцы на спине засветились серебром, и у меня перехватило дыхание.

Джейми повернулся. Он выглядел спокойным, погруженным в свои мысли, но, увидев, что я смотрю на него, встрепенулся.

Я улыбнулась, но промолчала, поскольку не нашла нужных слов, и просто продолжала смотреть на него. А он на меня, с той же улыбкой на губах. Так же молча Джейми направился ко мне и присел на кровать; матрас сместился под тяжестью его тела. Раскрытая ладонь легла на стеганое одеяло, и я без колебаний вложила в нее свою руку.

— Хорошо спал? — задала я дурацкий вопрос.

Улыбка на его лице стала шире.

— Нет, — ответил он. — А ты?

— Нет.

Несмотря на прохладу в комнате, я даже на расстоянии ощущала жар его тела.

— Неужели ты не замерз?

— Нет.

Мы снова замолчали, но не могли оторвать глаз друг от друга. Я внимательно оглядела его в усиливающемся свете, сравнивая воспоминания с реальностью. Узкий клинок раннего солнечного луча прорезал щель ставень, осветив отливавшую полированной бронзой прядь волос, позолотив изгиб его плеча и гладкий плоский живот. Джейми показался мне чуть более крупным, чем я помнила, и чертовски, невероятно близким.

— Ты больше, чем я помнила, — нарушила я молчание.

Он наклонил голову набок, весело глядя на меня.

— А ты, как мне кажется, чуточку поменьше.

Его пальцы ласково сомкнулись вокруг моего запястья. Во рту у меня пересохло. Я облизала губы.

— Давным—давно ты спросил меня, знаю ли я, что между нами, — напомнила я.

Он остановил на мне взгляд, глаза его были такими темными, что казались почти черными в утреннем сумраке.

— Я помню, — тихо сказал он, сжав мои пальцы. — Что это — когда я касаюсь тебя, когда ты лежишь со мной.

— Я сказала, что не знаю.

— Я тоже не знал.

Улыбка его слегка поблекла, но не исчезла, а затаилась в уголках.

— И по—прежнему не знаю, — сказала я. — Но…

— Но это по—прежнему там, — закончил он за меня, и улыбка засветилась в его глазах. — Верно?

Так оно и было. Я по—прежнему ощущала его, как могла бы ощущать зажженную шашку динамита в непосредственной близости от себя, но характер нашей с ним связи претерпел изменение. Мы заснули как единая плоть, соединенные любовью ребенка, которого сделали, а проснулись как два человека, связанные чем—то другим.

— Да. Это… это ведь не только благодаря Брианне, как ты думаешь?

Нажим на мои пальцы усилился.

— Хочу ли я тебя только потому, что ты мать моего ребенка? — Джейми недоверчиво выгнул рыжую бровь. — Ну конечно же нет. Это не значит, что я не испытываю благодарности, — поспешно добавил он. — Но нет, дело не в этом.

Наклонив голову, Джейми внимательно присмотрелся ко мне. Солнце освещало его узкую переносицу и поблескивало на ресницах.

— Нет, — повторил он. — Думаю, что я мог бы разглядывать тебя часами, англичаночка, отмечать, в чем ты изменилась, а в чем осталась прежней. Примечать всякие мелочи вроде изгиба твоего подбородка, — он нежно коснулся упомянутой части моего лица, обхватил своей большой ладонью мой затылок и большим пальцем погладил мочку моего уха, — или ушей. Уж они—то не изменились. И твои волосы. Помнишь, я назвал тебя mo nighean donn? Моя каштановая головка.

Его голос звучал чуть громче шепота, пальцы перебирали мои кудри.

— Боюсь, в этом отношении перемены все же произошли. Седина меня пока что не одолела, но кое—где обычный светло—каштановый цвет моих волос приобрел более светлый, мягко—золотистый оттенок, а кое—где уже попадались и редкие серебристые прядки.

— Как буковое дерево в дождь, — сказал он с улыбкой и пригладил локон указательным пальцем, — и капли скатываются с листьев на кору.

Я в ответ погладила его бедро, касаясь длинного, тянущегося вниз шрама.

— Как жаль, что меня тогда не было, чтобы позаботиться о тебе, — печально сказала я. — Это было самое страшное в моей жизни — то, что я оставила тебя, зная… что тебя убьют.

Это слово мне удалось выговорить с превеликим трудом.

— В общем, я приложил к этому все возможные усилия, — произнес Джейми с кривой ухмылкой, вызвавшей у меня, невзирая на драматизм темы, невольный смешок. — И если не преуспел, то это не моя вина. — Он бесстрастно взглянул на проходивший по бедру длинный рубец. — Да и не того англичанина с багинетом.

Я приподнялась на локте и прищурилась, глядя на шрам.

— Это след от штыка?

— Ну да. Парень вспорол мне ногу штыком, а потом рана загноилась.

— Знаю, мы нашли журнал лорда Мелтона, который отпустил тебя домой с поля боя. Он думал, что ты не доберешься.

Моя рука сжала его колено, словно чтобы убедиться, что он на самом деле здесь и действительно жив.

Джейми хмыкнул.

— Вообще—то у него имелись на то все основания. Когда меня вытащили из повозки в Лаллиброхе, я был почти покойником.

При этом воспоминании его лицо помрачнело.

— Господи, порой мне снится та повозка, и я просыпаюсь среди ночи. Путь продолжался два дня, и меня бросало то в жар, то в холод, а иногда одновременно и то и другое. Я был завален сеном, оно кололо мне глаза, уши, протыкало рубашку. Повсюду, поедая меня заживо, скакали блохи, а с ногой на каждой колдобине творилось такое, что уж точно смерть показалась бы избавлением. Дорога к тому же была очень ухабистой, — задумчиво добавил он.

— Это ужасно, — проговорила я, осознавая, что данное слово совсем не подходит.

Джейми хмыкнул.

— Ага. Если мне и удалось выдержать, то лишь благодаря тому, что я все время воображал, как расквитаюсь с Мелтоном, попадись он снова па моем пути, за то, что он меня не расстрелял.

Я рассмеялась, и он посмотрел на меня с кривой улыбкой.

— Я смеюсь вовсе не потому, что мне смешно, — пояснила я. — Дело в том, что иначе мне было бы не удержать слез, а сейчас, когда все закончилось, плакать совсем не хочется.

— Понимаю.

Джейми стиснул мою руку. Я глубоко вздохнула.

— Я… я не оглядывалась назад. Хотя могла, наверное, раньше выяснить, что произошло.

Я закусила губу: это признание показалось предательством.

— Но это не значит, будто я пыталась… будто хотела… забыть. Я не могла забыть тебя, ты не должен так думать. Никогда. Но я…

— Да не изводи ты себя так, англичаночка, — перебил меня Джейми, нежно поглаживая мою руку. — Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если на то пошло, я и сам стараюсь не оглядываться назад.

— Но случись мне оглянуться, — пробормотала я, уставившись вниз на гладкую зернистость полотна, — случись так, может быть, и наша встреча состоялась бы раньше.

Эти слова повисли в воздухе между нами как напоминание о горьких годах утраты и разлуки. Наконец Джейми глубоко вздохнул, взял меня за подбородок и приподнял мою голову, чтобы видеть лицо.

— Раньше, говоришь? Неужели ты оставила бы дочку без матери? И что было бы хорошего, вернись ты сразу после Куллодена, когда я не мог позаботиться о тебе и корил бы себя за то, что ты страдаешь из—за меня? А вдруг мне пришлось бы увидеть, как ты умираешь с голоду или от недуга, и знать, что убил тебя не кто иной, как я?

Джейми вопросительно поднял бровь, потом покачал головой.

— Нет. Я велел тебе уходить и сказал, чтобы ты забыла. Неужто я стал бы винить тебя за то, что ты меня послушалась, англичаночка? Ну уж нет!

— Но у нас могло бы быть больше времени! — возразила я. — Мы могли бы…

Он остановил меня, наклонившись и прикоснувшись губами к моим губам. Его рот был теплым и очень нежным, и лишь щетина на щеках и подбородке слегка царапала мне кожу.

Свет усиливался, делая ярче краски его лица. Оно отсвечивало бронзой, медная щетина вспыхивала искорками. У него вырвался глубокий вздох.

— Ну, могли бы. Но думать об этом не стоит. — Он заглянул мне в глаза и просто сказал: — Я не могу жить и оглядываться назад, англичаночка. Если у нас не будет ничего, кроме прошлой ночи и нынешнего утра, этого уже достаточно.

— Для меня — нет! — возразила я, и он рассмеялся.

— Да ты, смотрю, ненасытная!

— Да уж какая есть, — ответила я.

Напряжение спало, и это позволило мне вернуть свое внимание к шраму на его ноге, чтобы отвлечься от мучительных размышлений об утраченном времени и упущенных возможностях.

— Ты начал рассказывать мне о том, откуда он у тебя взялся.

— Ага.

Он слегка откинулся и, прищурившись, посмотрел на тонкую белую отметину, начинавшуюся в верхней части бедра.

— В общем, это все Дженни, моя сестра, помнишь?

Разумеется, я помнила Дженни, маленькую, чуть ли не по пояс брату, темненькую, в то время как он был огненно—рыжим, но ничуть ему не уступавшую в упрямстве.

— Она сказала, что не допустит, чтобы я умер, — произнес Джейми со смущенной улыбкой. — И, представь себе, не допустила. Похоже, что мое мнение ее вообще не интересовало, во всяком случае, она не потрудилась ни о чем меня спросить.

— Это похоже на Дженни.

Одна лишь мысль о золовке приятно согрела меня. Все—таки Джейми не остался один, чего я так боялась. Дженни Муррей ради спасения брата сразилась бы с самим дьяволом, да так, похоже, и сделала.

— Она пичкала меня снадобьями, сбивающими жар, прикладывала к ноге припарки, да только ничего не помогало. Наоборот, становилось все хуже и хуже. Нога распухла, рана воняла, а потом стала чернеть и гнить, и, чтобы сохранить жизнь, мне уже собирались отнять ногу.

Он рассказывал об этом совершенно обыденным тоном, а мне при одной этой мысли стало не по себе.

— Но этого не произошло, — заметила я, борясь со слабостью. — Кстати, почему?

Джейми почесал нос и пятерней убрал назад упавшие на лицо волосы.

— Вмешался Айен. Не разрешил резать, и все тут. Сказал, что сам он, может быть, и смирился с потерей ноги, но хватит в семье и одного калеки, а я и гак потерял слишком много.

Джейми посмотрел на меня, и в этом взгляде отразились все его утраты. Мне подумалось, что Айен, возможно, был прав.

— Ну так вот, после этого Дженни велела трем арендаторам держать меня покрепче, кухонным ножом срезала с ноги все гнилое мясо, до кости, и промыла рану кипятком.

— Господи боже мой! — вырвалось у меня.

При виде ужаса на моем лице Джейми улыбнулся.

— Как ни странно, это помогло.

Я тяжело сглотнула, ощутив во рту вкус желчи.

— Господи! Ты же мог остаться калекой на всю жизнь!

— Так или иначе, Дженни, как смогла, очистила рану и зашила ее. Она сказала, что не допустит, чтобы я умер, не допустит, чтобы я остался калекой, и не допустит, чтобы я лежал днями напролет, жалея себя и…

Он пожал плечами.

— Да что там говорить. К тому времени, когда Дженни закончила перечислять, чего еще она не допустит, мне ничего не оставалось кроме как пойти на поправку.

Я эхом отозвалась на его смех, а его улыбка при этом воспоминании сделалась еще шире.

— Когда я смог вставать, она велела Айену, как стемнеет, выводить меня из дому и заставлять ходить. Господи, какое зрелище мы, должно быть, представляли! Он со своей деревянной ногой и я с палкой ковыляли по дороге, как пара хромых журавлей!

Я рассмеялась снова, но мне пришлось сморгнуть слезы: эта картина — две высокие прихрамывающие фигуры, которые упорно, превозмогая боль, бредут в темноте, опираясь друг на друга для поддержки, — трогала за душу.

— Ты ведь некоторое время жил в пещере, верно? Мы нашли историю об этом.

У него удивленно поднялись брови.

— Историю об этом? Обо мне, ты хочешь сказать?

— Да. Видишь ли, ты, можно сказать, стал легендой горной Шотландии. Или станешь в будущем.

— Легендой? Из—за того, что жил в пещере? — Он выглядел польщенным и смущенным одновременно. — А ты не находишь, что раздувать из этого целую историю довольно глупо?

— Ну так ведь в этой истории есть и более драматичные эпизоды. Например, то, как ты договорился, чтобы тебя выдали англичанам, а объявленная за твою поимку награда досталась семье. Ты очень рисковал!

Кончик его носа порозовел, он слегка смутился.

— Ну, — проговорил он неловко, — я не думал, что тюрьма будет очень страшной, а учитывая все остальное…

— Какая, к черту, тюрьма? Ты прекрасно знал, что тебя запросто могли вздернуть! Но все равно поступил по—своему!

Я старалась говорить спокойно, хотя мне хотелось хорошенько его встряхнуть. Глупо, конечно, было злиться на него задним числом, но это оказалось сильнее меня.

Джейми пожал плечами:

— Я должен был что—то делать, не сидеть же в этой пещере до конца дней! И если англичане оказались такими дураками, что готовы были выложить хорошие деньги за мое вшивое тело, что ж, ведь нет же такого закона, который мешал бы воспользоваться их дуростью, верно?

Один уголок его рта дернулся вверх, и я разрывалась между желанием поцеловать его и закатить оплеуху. А в результате, не сделав ни того ни другого, села в постели и стала разбирать пальцами спутавшиеся волосы.

— Кто в этом деле был больший дурак, это еще вопрос. Но при всем при том обязана сообщить, что твоя дочь тобой гордится.

— Гордится? Правда?

У него был такой изумленный вид, что, глядя на него, я при всей своей злости рассмеялась.

— Ну да, конечно. Ты ведь настоящий герой!

Это повергло его в полное замешательство.

— Я? Да ты что!

Джейми запустил в волосы пятерню, как поступал всегда, размышляя или тревожась.

— Нет, — медленно произнес он, — никакого героизма там не было и в помине. Просто… я не мог больше этого выносить. Видеть, как все они голодают, и не иметь возможности позаботиться о них — о Дженни, Айене и детях, об арендаторах и их семьях. — Он беспомощно посмотрел на меня. — Мне действительно было все равно, повесят меня англичане или нет. Я считал это маловероятным, исходя из твоих рассказов, но даже знай я точно, что все закончится виселицей, итог был бы точно таким же. Но это не было смелостью. Отнюдь. Мне просто ничего другого не оставалось.