Илона

Звонок разорвал тишину квартиры. Натягивая теплые вязаные носки, я нервно дернулась и тихо пискнула от боли.

— Зашибись… — Я посмотрела на благополучно сломанный ноготь на указательном пальце. — Иду! — крикнула я, поднимаясь с дивана и кутаясь в кофту.

Звонок продолжал противно крякать. Я посмотрела в глазок, чертыхнулась и открыла дверь.

На пороге стоял Агеев собственной персоной.

— Что надо? — проворчала я. Что-то он зачастил. Не к добру это.

— И тебе привет. Можно войти?

— Пожалуйста. — Я пропустила его в прихожую.

— Отчет у тебя?

— Да.

— Дай сюда.

Я удивилась:

— А тебе зачем?

— Романова, дай мне отчет. Сказал надо, значит, надо.

— Ты не сказал, что надо, — отрезала я. — Сейчас.

Тимур разулся и прошел на кухню. На мою кухню, на секундочку. И загремел моим чайником, ставя его на плиту. На моей кухне, повторюсь. Без приглашения.

Я вынесла ему нужную папку и застала его у открытой дверцы холодильника, пристально разглядывающего содержимое.

Я потрясла папкой, но он лишь хмуро осматривал полки, потом тяжело вздохнул и громко хлопнул дверцей. Лицо его не выражало ничего хорошего.

— Где продукты? — с напором спросил он, оглядывая меня с головы до ног.

Под его взглядом стало зябко. Я швырнула папку на стол — она звонко хлопнула, и этот хлопок повис в воздухе. За ним следом воцарилась тишина.

— Илона, почему у тебя, б… пустой холодильник? — Агеев придвинулся ко мне.

Я отпрянула, налетела на дверной косяк, больно ударившись плечом, и взвизгнула:

— В магазин не ходила!

Меня забила мелкая дрожь, словно защищаясь, я обхватила себя руками. И в этот вот, в самый, блин, подходящий, момент мой желудок противно подал предательский голос.

Тимур разглядывал меня, словно нашкодившего щенка. Молча, хмуро и совсем не по-доброму. Я попыталась смотреть ему в глаза, но через несколько секунд не выдержала и отвела взгляд.

Он поднял мое лицо за подбородок.

— Сколько у тебя осталось денег?

— У меня есть деньги… — пролепетала я, как завороженная уставившись ему в лицо — непривычно так близко в деталях рассматривать каждую черточку.

Темные глаза и такие густые черные ресницы. Под стать им брови, одна была словно порвана надвое, но вблизи кожа на шраме выглядела такой нежной и тонкой, что мне захотелось провести по ней пальцем. И губы, его губы… С тонкой сеточкой морщин в уголках, словно когда-то он умел улыбаться, но это было так давно, в какой-то другой жизни.

— Сколько?

— Чуть меньше сотни… — выдохнула я.

— Сотни рублей?

— Да.

— Дура, — прорычал Тимур. — Почему не сказала? Я бы аванс тебе оформил. Куда все потратила?

Я почувствовала себя маленькой девочкой, которая сдачу от покупки булки и молока потратила на конфеты и теперь отчитывается перед матерью. Я опустила ресницы, чувствуя, как к щекам приливает румянец, и прошептала:

— За ремонт машины всё отдала.

— Точно дура, — констатировал он, отступая на шаг. — Заеду через час.

Подхватив папку со стола, Агеев быстро вышел, а я перевела дыхание. Только когда громко хлопнула входная дверь, я выдохнула и опустилась на стул, глядя на голубые языки пламени под чайником.

И что это было? Проявление заботы? Но с какой стати, учитывая, что мы друг друга на дух не переносим? И почему мое сердце заколотилось в груди как бешеное, когда он сжимал мой подбородок пальцами? Почему шею и щеки зажгло от прикосновения грубой кожи и почему у меня перехватило дыхание, когда он наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание и аромат парфюма — типично мужской, терпкий и чуть резковатый? И какого, простите, хрена я решила, что он меня поцелует?

Господи… Я с силой хлопнула себя по лбу и поморщилась от боли. Бред какой-то. Не хотела ведь, чтобы он меня поцеловал. Чушь собачья — я даже не хочу представлять, что его губы могут коснуться моих. Да от одной подобной мысли мне стоит пойти и почистить зубы. Я и Агеев… Мерзость какая…

Чайник засвистел на плите. Поняв, что повторной встречи с Тимуром всё равно не избежать, я решила достать с верхней полки шкафа сервиз-гжель — подарок родителей на новоселье.

Эта квартира мне досталась в наследство от тетки — та своими детьми не обзавелась, а взять малышку из детского дома, как мама, не смогла — замуж так и не вышла. Я была не просто любимицей в семье Романовых — я была долгожданным ребенком. Хотя меня и удочерили в сознательном возрасте, у нас получилось найти общий язык сразу. «Мамой» и «папой» я стала называть родителей через полгода, хотя никто не настаивал. Виктория Александровна, моя тетя, баловала меня с первого дня, как я появилась в семье. Жаль только, что умерла она, едва мне стукнуло семнадцать. Страшное слово — саркома. Сгорела за три месяца.

Мама очень страдала — они были близки. В каком-то смысле их история повторяла нашу с Олей — родители, мои бабушка с дедушкой, которых я так и не узнала, тоже рано умерли. Мама никогда не говорила, но я думаю, что именно история с моей пропавшей сестрой подтолкнула ее забрать меня из детдома. Я смутно помню то время, но точно помню разговор воспитателей, что они с отцом хотели взять мальчика.

Дотянувшись до коробки, я поставила ее на диван и вынула заварник, блюдца и чашки. Несмотря на бумагу, фарфор немного запылился, но после полоскания под проточной водой и тщательного вытирания посуда заблестела. Ярко-синяя роспись идеально подходила к моей небольшой кухне — серая мебель, голубая плитка на стенах и полу. Накрыв на стол, я заварила чай и налила себе чашку, устроив на широком подоконнике наблюдательный пункт.

Агеев появился через час — как и говорил. Я увидела его машину, а затем и его самого, когда он вышел на улицу и хлопнул дверцей. Словно почувствовав, что я наблюдаю за ним, Тимур поднял голову и посмотрел на мои окна, потом открыл багажник и достал из него два пакета. Он скрылся в подъезде, а я быстро допила свой чай и пошла в прихожую. Приоткрыв дверь, прислонилась к стене, слушая мерный гул поднимающегося лифта. Я вздрогнула, когда кабина остановилась и на площадке послышались тяжелые шаги.

Агеев молча вошел в квартиру, потеснив меня. Держа пакеты, которые на вид были очень тяжелыми, он скинул обувь и пошел на кухню, шурша целлофаном. Я двинулась за ним следом. Выкладывая покупки на стол, он недовольно хмурился — широкие плечи подрагивали, кожа на его куртке противно скрипела от каждого движения. Закончив свою благотворительную миссию, Агеев сказал:

— Завтра выпишу тебе аванс. Поешь.

— Какая щедрость, — фыркнула я.

Агеев взревел. В буквальном смысле. Кровь отхлынула от моего лица, когда он впечатал меня в стену, поразительно быстро оказавшись передо мной. Одной рукой он сжал мне плечо, как тисками, а другой махнул перед моим лицом, тыча указательным пальцем:

— Ты… Ты… — возмущенно выдохнул он. — Маленькая мерзкая дрянь! Да, я тебя на дух не переношу!..

Он шипел от ярости, а я в ужасе смотрела на него. Точно прибьет… Я никогда не видела его таким злым.

— Да, ты как заноза в моей заднице, и всё, о чем я мечтаю, это избавиться от тебя и больше никогда, б… не видеть, — размахивал он пальцем перед моим лицом. — Но это не означает, что я буду спокойно спать ночью, зная, что ты… — Он запнулся и прикрыл глаза на секунду. — У меня есть совесть.

— Тимур… — опешила я.

— Я терплю тебя только потому, что Игорь попросил, Илона. Но даже несмотря на это, я не могу позволить тебе голодать, — процедил он сквозь зубы. — Потому что ты хоть и сука, но женщина.

Он резко отпустил меня. Я едва устояла на ногах, понимая, что только его рука на плече удерживала меня от падения. Дуновение воздуха — и Агеев оставил меня одну на кухне, среди наваленных на столе продуктов и пакетов. В прихожей что-то громко хлопнуло, и послышались матерные ругательства.

— Тимур! — вскрикнула я, выбегая за ним. — Подожди!

Я успела схватить его запястье. От моего прикосновения Тимур застыл, и я тоже — впервые я позволила себе нечто подобное. Я видела, как от тяжелого дыхания тяжко поднимается и опускается его грудь, Тимура фактически трясло от ярости.

— Тимур, мне жаль. Я не хотела тебя обидеть, — заикаясь, произнесла я.

Тимур посмотрел на меня, сдвинув брови. Я сжимала его руку, чувствуя, как под моей ладонью нагревается кожа.

— Я не сволочь, Романова, — проговорил он, продолжая сверлить меня взглядом.

— Знаю. Прости.

И я поцеловала его. В щеку. Быстро, торопливо и так неожиданно, что мы оба замерли. Я услышала, как воздух покинул его легкие, едва мои губы коснулись короткой щетины, которая появилась у него на лице к вечеру, и поняла, что сама перестала дышать на добрых полминуты.

Мы просто стояли и смотрели друг на друга. Я — широко распахнутыми глазами, на лице у Тимура же было какое-то странное выражение — сочетание смятения и… волнения. Щеки у него медленно порозовели, а затем и покраснели, я с трудом сдержала улыбку. Он стал похож на мальчишку.

А мне захотелось узнать, какой он внутри, вне этой оболочки человека, постоянно держащего всё под контролем. Человека, который выводит меня из себя. Человека, которого я постоянно вывожу из себя. Захотелось узнать, как он разговаривает с матерью, кого он способен полюбить или уже любит, как он засыпает ночью и какой он, когда просыпается по утрам…