Значит, оставались трое из Внутреннего Круга. Вот зараза! Не вываливать же всю эту помойку на старуху. Они придерживались принципиально разного образа мыслей. Однако Марк взял себя в руки, отмел личные чувства и оценил каждую кандидатуру беспристрастно. Юная Морин? Он улыбнулся. Тут личных чувств было очень много. Стоило ему подумать о ней, как ему удивительно точно вспоминался пряный животный аромат и длинноногая фигура в постели рядом с ним — там, в Сомерсете. Какая была ночь!.. Почти как с Зиллой. Но очень уж Морин была… ненадежной? Ветреной? Для нее у него не находилось точных эпитетов. Просто все это значило, что обращаться к Морин первой он не станет. Ему нужна была душевная твердость — и острый ум. Аманда? О, с умом там все в порядке, даже слишком, будь она неладна! Марк невольно поежился при одной мысли о ее темных глазах, светящихся научным интересом. Как ни странно, в свои сорок она выглядит гораздо лучше Морин — и почти как ее ровесница. Марк до смерти боялся ее (в глубине души, уповая на то, что никто не заметит) и понимал, что она либо отмахнется от его опасений, либо ласково погладит его по головке и все уладит сама. Значит…

— Придется к старухе, — пробормотал он, обреченно поднялся и купил билет до Херефорда.

Глава

3

Это был бестолковый старый домишко с верандой по фасаду, которая непостижимым образом переходила в крыльцо с зеленой дверью. Во все стороны бурными волнами растекался заросший сад: сначала просто трава, потом трава повыше с торчащими листьями давно увядших нарциссов, потом кусты, потом кусты побольше — их было несколько волн, в том числе лавры, — и наконец цепочка деревьев, которые обычно цветут по весне, но здесь тяготели к неурочному цветению круглый год. С дороги домик был почти не виден. С другой стороны, если знать нужное место в саду, оттуда открывался великолепный вид на дорогу, а о твоем присутствии никто не догадывался.

Старуха прекрасно знала нужное место. Она просидела там целое утро за разными занятиями — Джимбо прилежно вычесывался рядышком, кошки вращались по орбите вокруг хозяйки, показываясь то там, то сям. Бестолковый домишко словно бы перетекал в траву, но то и дело пробулькивал на поверхность: нет-нет да и мелькнет то цветочная кадка, то опрокинутая кружка кофе, то плетеное кресло, корзинка-другая, дуршлаг, чайник, а то и подушки. «Взялся за гуж — не говори, что не дюж», — думала старуха, скатывая толстым большим пальцем горошины вдоль стручка в дуршлаг.

Тут до нее донесся рокот двигателя.

— Ага, — сказала она. — Явились не запылились!

И подняла голову, чтобы поглядеть, как местное такси высаживает пассажира у ее ветхой калитки. Косматые брови поднялись, когда на дорогу выбрался бледный молодой человек в строгом сером костюме и повернулся, чтобы заплатить водителю.

— Это он! — сообщила старуха Джимбо. — А я-то жду кого-нибудь по поводу бедной девочки! Где-то что-то у меня закоротило, не иначе. Неужели у таких, как я, тоже коротит — а, Джимбо? Что ж, не зря говорят — старость не радость. Не знаю, что ему приспичило, но хорошего не жди. Похоже, бедный мальчик влип по уши.

Она смотрела, как он дожидается, когда такси уедет, и направляется к калитке — опять в этой своей дурацкой шляпе, непонятно, что он в ней нашел. Смотрела, как он возится с калиткой — с ней у всех было ой как сложно. Ухмыльнулась, когда калитка слетела с петель и шлепнулась в грязь и гостю пришлось поднимать ее и прислонять к кусту. Однако лицо у старухи сразу посерьезнело, когда он зашагал к ней по тропинке, держа в руке шляпу да еще и дорогой портфель в придачу. Старуха бесшумно приладила калитку на место у него за спиной и стала ждать, когда он дойдет до места, откуда посетители обычно замечали хозяйку.

— Привет, Марк, — сказала она. — Что, важное дело?

— Да, — ответил он. — Очень.

Он стоял и изучал ее — толстую конопатую старуху в красном платье и ярко-розовых носках, обмякшую, как тесто, в пластиковом садовом кресле с узором в цветочек и деловито что-то лущившую, кажется горох. Волосы у нее были неряшливо завиты и когда-то выкрашены в оранжевый, но давно выцвели. Щеки свисали по бокам от вялого рта, бледные и веснушчатые, а сад был завален всякой всячиной и кишел кошками. Как всегда, Марк и забыл про кошек. Здесь все пропахло кошками. Он отодвинул ногой блюдечко с кошачьим кормом, притаившееся в траве, и не смог удержаться — помахал шляпой, чтобы разогнать вонь. В довершение всего старуху звали Глэдис. На первый взгляд ни за что не скажешь, что от нее может быть какой-то прок.

— Ждала меня?

Глэдис подняла голову. Не скажешь, пока не посмотришь ей в глаза, поправил самого себя Марк. Глаза у нее повидали практически все.

— Ждала кое-кого, — уточнила она. — Все утро жду-пожду. Чуть было дождь не пошел. Некстати.

Словно в подтверждение, с пасмурного неба упало несколько теплых капель — они шлепнулись на шляпу и зазвенели о дуршлаг. Глэдис посмотрела в небо и нахмурилась. Капать тут же перестало.

— Совсем некстати, — заметила она и даже вроде бы коротко усмехнулась. — В чем дело, Марк? Вид у тебя — краше в гроб кладут. Сядь, а то упадешь.

Толстая рука с зажатым в ней стручком указала на ближайшее плетеное кресло. Марк подошел к нему, устроился, поерзав — кресло скрипнуло, — и положил шляпу на колени. Его мгновенно оцепили кошки. Они тихо стянулись из зарослей травы, из-под кустов и из-за кадок и расселись, буравя его суровыми взглядами, — кольцо круглых желтых и зеленых глаз. Ритуальное испытание. Он вздохнул.

— Дать тебе чего-нибудь? — спросила она. — Ты завтракал?

— Честно говоря, нет, — признался Марк. — В поезде не было вагона-ресторана.

— На нашем направлении про них вечно забывают, — сказала она. — Джемайма, ты. И возьми Тибс.

Две кошки оскорбленно встали и двинулись к дому.

— У меня к тебе долгий разговор, — сказал Марк.

— Еще бы — вон портфель какой набитый, — отозвалась она. — Поешь сначала. Хотя бы кофе в себя залей.

Оказалось, что на траве возле Марка стоит деревянный поднос — он возник сам собой, безо всяких видимых движений. На подносе высилась стопка тостов, а по сторонам от нее красовались стеклянное блюдце с маслом и банка мармелада. Поперек блюдца был аккуратно положен ножичек с костяной ручкой, а поверх него — бумажная салфетка, окаймленная изображениями щеночков. Кроме того, на подносе стояли стакан с апельсиновым соком и молочник из одного сервиза с блюдцем. Прямо на глазах у Марка на подносе материализовались кружка с надписью «Босс» и дымящийся синий кофейник. Марк поймал себя на том, что все это его страшно раздражает.

— Ему нужно ситечко, — велела Глэдис. Тут же возникло и ситечко в стеклянной розетке. — Они все время забывают, тебе с сахаром или без.

— К сожалению, с сахаром, — ответил Марк, пытаясь подавить раздражение.

Он уже устал раз за разом втолковывать Глэдис, что волшебство не предназначено для помощи по хозяйству и таланты Глэдис нельзя разбазаривать на подобные глупости. Обычно Глэдис притворялась, будто не слышит. А если все-таки слышала, то смеялась и говорила, что там, где она берет, еще полным-полно и вообще держать себя в тонусе никому не вредно. Вот и теперь она с вызовом глядела на Марка, прекрасно зная, о чем он думает, а он изо всех сил старался делать вид, будто ему безразлично. Рядом с молочником появилась стеклянная вазочка с горкой рафинада.

— Ешь, — велела старуха. — Набирайся сил.

Марк отложил шляпу, чтобы освободить место на коленях, и пристроил там поднос. Завтрак — это прекрасно, как бы его ни подали. Пока Марк намазывал тост маслом, обе кошки вернулись и тихо, все с тем же оскорбленным видом, заняли место среди прочих. Он налил себе вторую чашку кофе, а Глэдис все прилежно лущила горох. И вдруг снова посмотрела на Марка — пронзительно, в полную силу.

— Выкладывай, — велела она.

— Ты очень удивишься, если я скажу, что Чернобыльская катастрофа была не случайна? — спросил Марк.

— Скорее огорчусь, — сказала Глэдис. — Сам понимаешь — нам это всем не по душе. Забодай меня комар! Не понимаю, как мы проворонили эту радиацию, а потом было уже поздно, только и оставалось, что отогнать ее туда, где народу поменьше. — Она умолкла, опершись руками о толстые ляжки. — Ты же говоришь не для того, чтобы мне полегчало, верно? Кому может понадобиться такое устраивать?!

— Тому, кто отвлек тебя от ливийских бомбежек, — ответил Марк. — В чьих, по-твоему, интересах Вторая мировая, и холодная война, и все эти наркотики и СПИД — да и парниковый эффект, если уж на то пошло? Кому невыгодна наша космическая программа?

— Людям, — сказала Глэдис. — Люди — они такие. Не надо мне говорить, что мир сошел с ума. Причем почти всегда люди делают это не по глупости, а из жадности.

— Это понятно, но какие именно люди? — спросил Марк. — А если я тебе скажу, что за все перечисленное в ответе одни и те же люди? Как и за многое неперечисленное?

Она молчала. На миг он испугался, что она не поверила ни единому его слову, и вздохнул. Все-таки она уже старая. Лицо у нее ничего не выражало. Закоснелая. Надо было перебороть страх и поехать к Аманде… Потом он увидел, что каменное лицо Глэдис обращено на что-то в траве. Губы у нее шевельнулись.