Джакомо Маццариол

Мой брат — супергерой

Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше

Моим сестрам Кьяре и Аличе и моему супергерою Джо

Каждый из нас — гений. Но если судить о рыбе по ее способности взобраться на дерево, она так и проживет всю жизнь, считая себя глупой.

Альберт Эйнштейн

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.

Уильям Блейк. Прорицания невинного [Перевод С. Маршака.]

Это будет рассказ о Джованни.


О Джованни, который идет за мороженым.

— В вафельном стаканчике или в бумажном?

— Вафельном!

— Ты же все равно его не ешь.

— И что? Я бумажный тоже не ем.

О Джованни, которому тринадцать. Улыбка у него шире, чем очки. О Джованни, который может стащить у нищего шапку с мелочью и удрать; любит красный цвет и динозавров; идет в кино с подружкой и, вернувшись домой, говорит: «Я женился». О Джованни, в одиночестве танцующем посреди площади под песню уличного музыканта: прохожие, осмелев, один за другим начинают подражать ему (да, Джованни умеет зажечь!). О Джованни, для которого все на свете длится двадцать минут, не больше: если кто-то ездил в отпуск, скажем, на месяц, то для него он отсутствовал двадцать минут. О Джованни, который бывает утомительным и надоедливым и который каждый день приносит сестрам из сада цветок. А когда зима и цветов нет, приносит сухие листья.


Джованни — мой брат. Так что рассказ этот и обо мне тоже. Мне девятнадцать. Зовут меня Джакомо.

Благая весть

Прежде всего нужно рассказать про парковку, потому что именно там все и началось. На безлюдной — как это часто бывает вечером в воскресенье — парковке. Не помню точно, откуда мы ехали (вероятно, от бабушки), но помню свои ощущения: приятная истома, полный живот. Папа с мамой сидели впереди, мы с Аличе и Кьярой сзади. Солнце подсвечивало верхушки деревьев, и я смотрел в окно. По крайней мере, пытался: наш бордовый «пассат», весь в грязных следах от ботинок и в пятнах от мороженого и сока, без устали перевозивший сумки, коляски и миллионы пакетов с продуктами, настолько зарос грязью, что выражение «смотреть в окно» было к нему попросту неприменимо. Так что мир за пределами «пассата» приходилось воображать. Видеть сладкие грезы, какие видишь обычно с утра перед самым пробуждением. И мне это жутко нравилось.

Мне было пять. Кьяре — семь. Аличе — два.

В общем, повторюсь, ехали мы вроде бы от бабушки, и ничто, как говорится, не предвещало. То есть по всем признакам воскресный вечер должен был закончиться как обычно: ванная, валяние на диване, мультики. И вдруг папа, заложив крутейший вираж, точно гонщик в кино, влетел на парковку какого-то предприятия, мимо которого мы как раз проезжали. Мы переехали «лежачего полицейского» и подпрыгнули. Мама, вцепившись в ручку двери, покосилась на папу. Сейчас она ему скажет, подумал я, что-нибудь вроде: «С ума сошел, Давиде?» Но вместо этого она, улыбнувшись, пробормотала:

— Можно было и до дома подождать…

Папа не отреагировал.

— Что такое? — спросила Кьяра.

— Что такое? — спросил я.

— Что такое? — читалось в глазах Аличе.

Мама как-то загадочно фыркнула и не ответила. Папа тоже молчал.

Мы начали кружить по парковке, словно бы в поисках свободного места, хотя мест там этих было… ну, положим, две тысячи пятьсот. На всю парковку — один-единственный древний фургон, в самой глубине, под деревьями. С двумя котами на капоте. Папа ездил и ездил, пока наконец не определился с местом — очевидно, в нем было нечто особенное, поскольку папа вдруг резко затормозил и аккуратно припарковался ровно посередине между линиями разметки. Потом заглушил двигатель и открыл окно. В салон просочилась тишина, полная тайн и пропитанная запахами влажной земли. Один кот на фургоне приоткрыл глаз, зевнул и взял нас под наблюдение.

— Почему мы встали? — спросила Кьяра и, с отвращением оглядевшись, прибавила: — Почему здесь?

— Машина сломалась? — спросил я.

В глазах Аличе читался вопрос.

Родители вздохнули и обменялись взглядом, расшифровать который я не смог. В пространстве между ними струилась загадочная энергия. Поток искрящихся конфетти.

Кьяра — глаза у нее стали словно блюдца — подалась вперед:

— Вы чего молчите?

Проследив за приземлившейся на дорогу вороной, папа отстегнул ремень и повернулся к нам. Руль впился ему в бок. Мама со слегка недовольным видом сделала то же. У меня перехватило дыхание; я глядел, не понимая, и начинал уже потихоньку волноваться. Что за фокусы?

— Давай ты, Катя, — сказал папа.

Мама открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Папа ободряюще кивнул.

Она вздохнула. И вот, наконец:

— Двое на двое.

Тут папа впился в меня глазами, как бы говоря: «Видал? Мы это сделали»!

Я переводил взгляд с него на маму и обратно. Что за чушь они несут?

Мама положила руку на живот. Папа, подавшись вперед, накрыл ее руку своей. Вдруг Кьяра ахнула, прижав ладонь ко рту, и пискнула:

— Не может быть!!!

— Что? — не понял я; недосказанность пугала все сильнее. — Что не может быть?

— Мы беременны! — крикнула Кьяра, вскидывая вверх кулаки, так что чуть крышу не пробила.

— Ну, строго говоря, — поправил папа, — беременна здесь только мама.

Я наморщил нос. Мы беременны? Что за чертовщина… Затем тьму прорезал луч света; что-то накатывалось на меня, точно несущийся с горы скейтборд, поднимая тучи пыли и листьев и подпрыгивая на камнях, и вот… Она сказала, двое на двое. Двое на двое. Беременна. Ребенок. Брат. Два мальчика. Две девочки. Двое на двое.

— Двое на двое? — закричал я. — Двое на двое! — Открыв дверь, я выпрыгнул из машины и бросился на колени, потрясая поднятыми вверх кулаками, словно только что отправил мяч в сетку ворот ударом через себя. Затем вскочил на ноги и, крутанувшись на месте, помчался как сумасшедший вокруг машины к папе и бросился обнимать его через окно; однако роста мне явно не хватало, так что я сумел лишь дернуть его за ухо, причем очень сильно, и даже испугался на секунду, что ему больно. Потом я вернулся в машину и закрыл дверь. От радости трудно было дышать.

— У меня будет младший брат? — заговорил я прерывистым голосом. — Правда? Когда он родится как его зовут где он будет спать запишем его на баскетбол?

Меня никто не слушал. Кьяра, навалившись на рычаг коробки передач, обнимала маму. Аличе хлопала в ладоши. Папа самозабвенно исполнял что-то вроде танца плеч. Машина буквально искрилась: воткни в нее вилку — и можно всю планету осветить.

— Эй! Это правда мальчик? — прокричал я, чтобы обратить на себя внимание.

— Правда, — кивнул папа.

— Точно?

— Точно.

Кьяра выглядела счастливой, это факт. И Аличе, конечно, тоже. Однако до моего уровня счастья им всем было далеко. Начиналась новая эпоха. Устанавливался новый мировой порядок. Мы с папой больше не в меньшинстве! Величайший переворот в истории. Трое мужчин, три женщины. Справедливость. Даешь честные выборы программы по телику! Долой бесконечные походы по магазинам! Конец позорным капитуляциям в спорах о том, что будем есть и куда поедем отдыхать!

— Мы в машине не поместимся, — заявил я. — Нужно новую купить.

Кьяра округлила глаза:

— Так вот почему мы в новый дом переезжаем!

То-то родители недавно начали ремонтировать какой-то дом! Теперь все встало на свои места.

— Хочу голубую машину, — сказал я.

— А я — красную, — отозвалась Кьяра.

— Голубую!

— Красную!

В глазах Аличе читалось восклицание; она хоть ничего и не понимала, но, заразившись всеобщей эйфорией, хлопала в ладоши. Солнце было словно желток яйца всмятку. С фургона спрыгнул кот; с деревьев сорвалась стая птиц и принялась чертить в небе гигантские фигуры.

* * *

Я первый поставил вопрос на повестку дня, пока мама сушила мне волосы феном:

— И как мы его назовем?

— Петронио, — крикнул папа из гостиной, хрустя орешками.

— Маурилио, — отозвался я. Почему-то это имя всегда меня смешило; я решил, что если брат окажется неприятным типом (что вполне возможно, поскольку нельзя же заранее заказывать коэффициент приятности для братьев), то с таким именем хотя бы обращаться к нему будет весело.

— Чего тут долго думать, — встряла Кьяра. — Назовем Пьетро, если будет мальчик, и Анджела, если девочка.

— Кьяра… — кротко вздохнул я.

— Что?

— Сказали же, что это мальчик!

Она лишь фыркнула. Выдала такую глупость — и хоть бы что.

Значит, я угадал: женщины не очень-то довольны надвигающимся равенством. И возможно, еще надеются переиграть матч в свою пользу.

— Значит, Пьетро, — подытожила Кьяра.

Но имя никому не нравилось. Так же как Марчелло, Фабрицио и Альберто. В качестве альтернативы Маурилио я предложил Ремо, но этот вариант тоже завалили. Перебрали имена всех дедушек и дядюшек — безрезультатно. Дальних родственников — с тем же успехом. Актеров, певцов — без толку. Вопрос остался открытым. Для меня подобрать правильное имя было крайне важно: брат все-таки! Кроме того, имя должно сочетаться с фамилией, а у нас в области Венето Маццариолом зовут такого гнома, одетого во все красное и в красном колпаке, который строит всякие каверзы тем, кто обижает природу. Это герой старинных сказок, раньше зимними вечерами их рассказывали детишкам старики.