Джеймс Кейн
Почтальон всегда звонит дважды (сборник)
Почтальон всегда звонит дважды
Посвящается
Винсенту Лоуренсу
Глава 1
Из грузовика с сеном меня вытряхнули примерно в полдень. А забрался я туда еще с вечера, недалеко от границы, и как только влез под брезент, тут же захрапел.
Хотелось отоспаться — после трех-то недель в Тихуане, — вот я и отсыпался. Машину тем временем остановили, чтобы поостыл мотор. У меня нога торчала из сена, потому меня заметили, ну и согнали. Я пытался было хохмить, но это не прокатило: хоть бы кто улыбнулся. Ладно сигареткой угостили; с тем я и двинул дальше в поисках, где перекусить.
И набрел на «Два дуба». Обычное придорожное заведение, каких в Калифорнии без счета. Закусочная, а над ней — комнаты хозяев. Неподалеку бензозаправка и рядок хибар, который тут назывался мотелем.
Я вбежал в закусочную, будто запыхавшись, и глаз не сводил с дороги. Когда появился хозяин-грек, я спросил, не проезжал ли тут парень на «кадиллаке». Он, дескать, должен был меня забрать, а сначала накормить обедом. Сегодня — не проезжал, сказал грек. Он принялся накрывать на стол и спросил, что мне принести. Я заказал апельсиновый сок, кукурузные хлопья, яичницу с беконом, мексиканские блинчики энчиладос [Энчиладос — традиционное блюдо мексиканской кухни, которое представляет собой тонкую лепешку из кукурузной муки, в которую завернута начинка (мясо или овощи).], оладьи и кофе. Вскоре он притащил сок и хлопья.
— Погодите-ка! Я вас должен предупредить. Если мой приятель не появится, вам придется поверить мне в долг. Расплатиться должен был он, а то я немного поиздержался.
— Ладно уж, заправляйся давай.
Грек явно был не против, и больше я не заливал про приятеля в «кадиллаке». И скоро сообразил: ему от меня что-то нужно.
— А чем ты занимаешься, что умеешь, а?
— Да все понемножку, то за одно берусь, то за другое. А что?
— Лет тебе сколько?
— Двадцать четыре.
— Молодой совсем. Мне бы сейчас пригодился молодой парень. Помощник.
— У вас тут ничего местечко…
— А воздух какой чистый! Это тебе не Лос-Анджелес, где не продохнуть.
— Ночью, наверное, и вовсе шикарно. Уже сейчас чувствуется.
— И спится тут отлично. В машинах разбираешься? Ремонтировать умеешь?
— Еще как! Я прирожденный механик.
Он толковал про воздух, и как поздоровел с тех пор, как купил здесь мотель, и что ума не приложит, отчего это работники у него не задерживаются. Я-то мог бы объяснить, отчего, да только приналег на еду.
— Ну? Как считаешь, тебе здесь понравится?
Я как раз допил кофе и раскурил сигару, которую он принес.
— Вот что я вам скажу. У меня есть еще пара предложений — в этом вся загвоздка. Но я подумаю. Уверен, я все улажу.
И тут я увидал ее. Она была в кухне, а теперь вышла забрать тарелки. Не такая уж сногсшибательная красотка, хотя и фигуристая; чем-то недовольная, она так надула губки, что прямо хотелось в них впиться.
— Познакомься с моей женой.
Та на меня и не взглянула. Я кивнул греку, переместил во рту сигару — и только. Женщина унесла тарелки, как будто ее и не было.
Потом я ушел, но через пять минут вернулся — оставить записку «парню в «кадиллаке». Полчасика поломался, прежде чем согласиться на работу, а вскоре уже заклеивал на заправке старые шины.
— Эй, как тебя зовут?
— Фрэнк Чемберс.
— А я — Ник Пападакис.
Мы пожали друг другу руки, и грек ушел. Через минуту я услыхал, как он что-то напевает. Голос у него был шикарный.
С заправки хорошо просматривалась кухня.
Глава 2
Около трех заехал к нам один клиент, злой как черт: ему залепили рекламой солнцезащитный щиток.
Мне пришлось забрать стекло в кухню, чтобы отпарить наклейку.
— О, энчиладос делаете? Да, кому, как не вам, уметь их готовить!
— Кому это — «вам»?
— Ну вам и мистеру Пападакису. Те, что мне подали на обед, были просто объеденье.
— А-а.
— У вас тряпки не найдется? Нужно щиток над паром подержать.
— Вы ведь не это имели в виду.
— Как раз это.
— Вы подумали, что я мексиканка.
— Да ничего подобного.
— Подумали, подумали. Не вы первый. Вот, держите. Я такая же белая, как вы, ясно? И пускай волосы у меня темные и я немного похожа на мексиканку, но я белая, не хуже вас. Усвойте это, если хотите здесь жить.
— Вы на них вовсе и не похожи.
— Я же вам и говорю…
— Ну какая из вас мексиканка? У мексиканок огромный зад, ноги кривые, здоровенная грудь, темная кожа, а волосы как будто нарочно салом намазаны. Вы совсем не такая. Вы стройная, и кожа у вас светлая и нежная, а волосы хоть и черные, но мягкие и волнистые. Одно только у вас как у мексиканки — зубы. У них у всех белоснежные зубы, надо отдать им должное.
— Моя девичья фамилия — Смит. Не очень-то похожа на мексиканскую, верно?
— Не очень.
— Скажу больше — я вообще не отсюда. Я из Айовы.
— Смит, ясно. А зовут вас как?
— Кора. Можете, если хотите, звать меня по имени.
Я-то сразу понял, в чем дело. Не в энчиладос и не в черных волосах. Все дело было в муже-греке; это из-за него она не чувствовала себя белой женщиной, и еще она боялась, как бы я не стал называть ее «миссис Пападакис».
— Кора. Отлично. Как насчет того, чтобы называть меня Фрэнк?
Она подошла и начала мне помогать. Стояла так близко, что я чувствовал ее запах. И я сказал ей прямо в ушко, почти шепотом: «Ну и как тебя угораздило выйти за грека?»
Она подскочила, словно ее хлыстом ударили.
— А тебя это касается?
— Да. Еще как.
— Забирай свой щиток.
— Спасибо.
Я ушел. Я пробил ее оборону — основательно, до боли. И теперь у нас есть общая тайна. Может, она и не скажет «да», но и не заложит меня. Она отлично все поняла, и поняла, что я ее раскусил.
Вечером, за ужином, грек разозлился на Кору — она отказалась добавить мне жареной картошки. Ему хотелось, чтобы мне у них понравилось и чтобы я не ушел, как все прочие.
— Дай парню чего-нибудь поесть.
— Еда на плите. Он сам не может взять?
— Да все нормально. Я еще не доел.
Однако Ник уперся. Будь у него хоть капля мозгов, дотумкал бы, что это неспроста — не такая она женщина, чтобы заставлять парня самого еду накладывать. Но он был глуповат и все брюзжал. Мы сидели за кухонным столом — они друг напротив друга, а я в середине. Я на нее и не смотрел. Хотя платье заметил. Такой белый форменный халатик, в каких щеголяют медсестры или продавщицы в кондитерской. С утра он был чистый, а теперь немного измялся и потерял свежесть. Я опять чувствовал ее запах.
— Да ради бога!
Она поднялась, чтобы положить мне картошки. Халатик внизу чуть распахнулся, и мелькнула нога. Кора принесла картошку, но есть я уже не мог.
— Ну вот, он теперь еще и есть не желает!
— Съест, коли захочет.
— Я не хочу. В обед сильно наелся.
Ник вел себя так, словно одержал важную победу, и теперь был готов великодушно простить жену — такой крутой парень.
— Она у меня хорошая. Моя маленькая беленькая птичка. Голубка моя белая…
Ник подмигнул и стал подниматься по лестнице. Мы остались вдвоем и не проронили ни слова. Потом он вернулся с большой бутылью и гитарой. Налил мне, но это оказалось сладкое греческое вино, и от него у меня в животе появилась какая-то тяжесть. Ник запел. У него был тенор — не слабенький тенорок, как те, что поют по радио, а сильный, и верхние ноты выходили слегка рыдающие, как на пластинках Карузо. Впрочем, я уже не мог слушать. Мне сделалось совсем худо.
Грек увидал, какое у меня лицо, и потащил на улицу.
— На воздухе станет лучше.
— Да я нормально…
— Сядь. Посиди спокойно.
— Идите домой. Я просто переел за обедом.
Он ушел, а меня вырвало. И черта с два виноват был обед, или картошка, или греческое пойло. Просто я так сильно хотел эту женщину, что желудок у меня ничего не принимал.
На следующее утро мы обнаружили вывеску на земле. В полночь поднялся ветер, а к утру началась буря — ну и сорвала ее.
— Ужас! Ты только погляди!
— Ветер был очень сильный. Я всю ночь не спал.
— Ветер-то ладно. Смотри на вывеску.
— Отвалилась.
Я пошел ее ремонтировать, а Ник то и дело выходил поглазеть.
— Откуда она у вас такая?
— Была здесь, когда я купил мотель. А что?
— Да паршивая. Удивляюсь, как у вас вообще бизнес идет.
Тут я ушел заправить машину клиента и оставил Ника поразмыслить над моими словами. Когда вернулся, он так и стоял, хлопая глазами, возле прислоненной к стене вывеске. Три лампочки на ней разбились. Я подключил ток — половина вообще не горела.
— Вкрути новые лампы и повесь — вот и ладно будет.
— Вам виднее.
— А что такое?
— Ну она… устарела уже. Теперь нигде таких не найдешь. Везде вешают неоновые. Они и на вид покрасивей, и электричества столько не жрут. И потом — что это за надпись? «Два дуба» — и все. Про закусочную — ни слова. От подобной рекламы аппетит не разгуляется. Человек не захочет остановиться и что-нибудь съесть. Такая вывеска приносит вам убыток, хоть вы этого и не замечаете.
— Поменяй лампы — и ладно.
— Почему не повесить новую?
— Некогда мне.