— Постричься, побриться, переодеться — и вы будете выглядеть практически презентабельно. Может, придется где-то сгладить углы. Начать с этой вашей педантичности. Она очень раздражает, — засмеялась Андертон, но скоро снова посерьезнела. — Фримен честно играть не будет. В лицо он улыбается, но потом вонзает нож в спину. Так вот запросто он информацию не передаст.

— Я и не ожидаю, но даже мелочи помогают. Важно то, что мы наладили общение с человеком, который — в теории — знает о ходе следствия все. Этакий кладезь информации. Но он не единственный источник, который у нас есть в полиции, так?

— На что вы намекаете?

— Что вы сразу выпускаете иголки? Это всего лишь вопрос. Люди в ходе беседы обычно задают друг другу вопросы.

Андертон посмотрела на него, но ничего не сказала.

— Вы были ведущим следователем полиции Ванкувера, пока вас не убрали. Конечно, вы нажили врагов, иначе Фримен сейчас не занимал бы ваше место. Но, я уверен, у вас осталось там немало друзей, с кем вы до сих пор поддерживаете отношения, обсуждаете погоду, вчерашний матч и, возможно, какие-то новые повороты в деле.

Андертон еще какое-то время молча смотрела на него, потом сделала глоток коктейля, подошла к дивану и села. Уинтер устроился в кресле. Какое-то время они сидели в тишине, нарушаемой только обволакивающими звуками музыки. Звучала последняя сочиненная Моцартом симфония, лучшая, по мнению Уинтера. В ней был заключен весь спектр эмоций, лежащий между надеждой и отчаянием. Если бы человеческие чувства можно было выразить в музыке, то эта симфония послужила бы идеальной формой для их воплощения. Каждый раз, когда он слушал это произведение, ему открывалось что-то новое.

— Никогда не думала, что вы поклонник классической музыки, — сказала Андертон. — Рок — да, но не классика.

— Моя мать преподавала игру на фортепиано, а Моцарт был ее любимым композитором. Когда она была беременна мной, то прикладывала к животу наушники, чтобы я мог слушать.

— Неужели кто-то правда так делает? — рассмеялась Андертон.

— Вам придется в это поверить.

— Вы сказали, что мама была преподавателем. Она уже на пенсии?

— Нет, она умерла.

— Сожалею.

— Почему? Ведь вы не виноваты в этом.

— Нет, но это то, что обычно говорится в подобных ситуациях. Значит, и вас мама научила играть?

Вопрос Андертон вызвал у него воспоминание об одном из светлых дней их жизни — еще до того, как она раскололась вдребезги. Уинтер сидел за пианино в музыкальной комнате, мама рядом с ним на одной табуретке. Места было мало, и они сидели прижавшись друг к другу. Мама играла мелодию, а он должен был сыграть ее на октаву выше. Сложность состояла в том, что сделать это он должен был с закрытыми глазами. Мама следила за тем, чтобы он не подсматривал. «Тебе не нужны глаза, Джефферсон. Учись слушать, чувствовать ноты», — говорила она с улыбкой. Во время уроков они всегда много смеялись, чего не случалось больше никогда в последние годы ее жизни. Альберт Уинтер совершил множество ужасных поступков, но то, что он лишил жену способности смеяться, было очень трудно простить. В такие моменты, как сейчас, Моцарт напоминал Уинтеру о матери. Отчаяние, надежда — и весь спектр между ними.

— Да, она научила меня, — ответил он.

— Вы хорошо играете?

— Неплохо.

— Значит, играете чертовски хорошо. Вы перфекционист, Уинтер. Вы просто обязаны быть лучшим во всем, что делаете.

Теперь уже Уинтер, в свою очередь, молча смотрел на Андертон, потягивая виски. Начиналась третья часть симфонии. Вторая была мрачной, а эта — игривой. На мгновение он почти забыл, что он делает в Ванкувере.

— Давайте сыграем в игру. Покажем друг другу, на что мы способны.

— Лестное предложение, конечно, но не забывайте — я почти на двадцать лет старше вас.

— Такие ходы не засчитываются.

— Рада слышать, — улыбнулась Андертон и взяла свой стакан. — Каковы правила игры?

— Вы расследуете это дело три года. За это время обязательно должно было всплыть что-то, что вызывает чувство противоречия. Что-то, что не укладывается в общую картину.

Она кивнула.

— Меньше всего я понимаю систему выбора жертв. У них нет ничего общего: разный цвет волос, разный цвет глаз. Изабелла и Алисия — белые, Лиана — азиатка. Возрастной диапазон — от двадцати восьми до тридцати двух, но это почти ни о чем не говорит. В этом районе живет огромное количество людей в этой возрастной группе.

— Но должно быть что-то, что их объединяет. Убийца очень хорошо продумывает свои действия. Что-то заставило его выбрать именно этих жертв.

— Но что?

— Возможно, они каким-то боком присутствовали в его жизни. Возможно, он работал в магазине, куда они часто ходили, или что-то им доставлял. Да хоть зубы им лечил.

— Зубы точно не лечил, — не удержалась от улыбки Андертон. — Я не новичок, Уинтер. Поверьте, мы разузнали об их жизни все, что только было можно, и точек пересечения нет.

— Даже у двух из трех жертв?

— Даже у двух.

— Мне трудно в это поверить. Каждый день происходят десятки мелких взаимодействий. Многие из них настолько незначительны, что мы их не замечаем. Автоматически говорим спасибо тому, кто упаковывает наши покупки за кассой, обмениваемся мимолетным взглядом с человеком, сидящим напротив в автобусе, спрашиваем человека, с которым зашли в лифт, на какой этаж ему ехать. Но если один из этих людей — серийный убийца, и вдруг ваш типаж ему подходит, то он вас точно запомнит.

— Я согласна со всем, что вы говорите, но это не отменяет того, что я сказала. На данный момент мы не обнаружили точек пересечения. Теперь ваша очередь. Что привлекает ваше внимание?

— То, что этот человек не соответствует типичному взрывателю. Он уделяет много внимания процессу собирания бомбы. Я бы даже сказал, он делает их с любовью. Но это как раз ожидаемо. А вот все остальное — довольно необычно. Для взрывателя весь смысл его деятельности — в самом взрыве. Но для нашего человека это словно не так. Можно провести параллель с сексом без оргазма. Он совершает все ритуальные танцы — ведет девушку в ресторан, кормит и поит, затем следует прелюдия к сексу, он раздевается, испытывает возбуждение, его дыхание учащается, и вдруг, не дожидаясь кульминации, он уходит. Это совершенно непонятно.

— Да, об этом я тоже думала. Зачем столько мороки с изготовлением бомбы, если даже не увидишь, как она взрывается? Словно ему все равно, что будет дальше. Он делает бомбу, и в этом для него и заключается вся соль.

— Да, это бессмысленно.

— Согласна.

— Хорошо, ваш ход.

— От убийства к убийству нет никакой динамики. Было бы понятно, если бы каждое следующее убийство в чем-то превосходило предыдущее. Но этого не наблюдается. Как раз наоборот — все движется по нисходящей к убийству номер четыре, эффект от которого по своей интенсивности даже рядом не встанет с убийством Изабеллы Собек. По мере практики он набирается опыта и уверенности, но и начинает скучать. Почему же этот опыт не проявляется в каждом последующем взрыве?

— Словно он нашел для себя колею, в которой ему и так хорошо.

— Но серийным убийцам это не свойственно, — возразила Андертон.

— Не свойственно.

— Тогда что же это такое?

— Хороший вопрос, — покачал головой Уинтер.

— Когда найдете хороший ответ, обязательно расскажите. Ваша очередь.

— Кот — это очевидная упущенная возможность.

— Кот Кирчнеров? Как же его звали… Мышь.

— Да, он. Его запирали в кухне, потому что его часто рвало шерстью. Значит, убийца видел кота. Но мы знаем, что он — садист. Его задача — мучить жертв. А жертвы, как и все люди, любят своих животных.

— Тогда почему бы не оставить Мышь в кухне с жертвой? Зачем выпускать его?

— Вот именно. Представьте, что вас привязали к стулу, а рядом ходит кот в блаженном неведении насчет происходящего. Трется о ноги, просит еды. Может, даже прыгает на колени, чтобы вы его погладили. В любом случае, вы его видите.

— И понимаете, что бессильны его спасти, — вставила Андертон. — На это убийца и давит. Он лишает жертв возможности что-либо предпринять. И если бы он оставил кота в кухне, это лишь подчеркивало бы его власть. И потом — он мог бы просто убить этого кота. Еще и на глазах Алисии.

— Вот я и говорю, налицо упущенная возможность.

Они снова погрузились в молчание на фоне тихих звуков Моцарта. Наступила полная темнота, и в небе повисла огромная луна. С пятнадцатого этажа им были видны далекие огни Западного Ванкувера, за которыми чернел залив.

Андертон допила коктейль и встала.

— Я поеду.

— Предлагаю повторить, — сказал Уинтер, указывая на пустой стакан. — Собек угощает.

— Не искушайте меня, все равно откажусь. Завтра большой день. Мне нужно выспаться. Да и вам тоже.

Конец ознакомительного фрагмента