— Будь я проклят! — прошептал он.

Он жадно проглотил все, что было у него на тарелке, и уже в следующее мгновение, так и не убрав ее с колен, провалился в сон. Впервые за много ночей ему не снились кровь и сражение, не снился Кролик или брат. Ему снилась прекрасная Зимат.

* * *

Этим вечером Юсуф ел свое жаркое молча. Ужин проходил в напряженной тишине, несмотря на то что у них имелся повод для радости. Днем их посетил Мансур ад-Дин, эмир Баальбека и отец друга Юсуфа Хальдуна. Было решено, что Зимат выйдет замуж за Хальдуна, когда тот достигнет совершеннолетия. Он считался хорошим женихом, но Зимат не выглядела счастливой, и глаза у нее покраснели от слез. Басима одобряла этот брак, но тоже была расстроена и постоянно отчитывала служанку, когда та приносила блюда — одно слишком холодное, другое недостаточно острое. Она ела, нахмурив брови и не сводя глаз с Айюба. Он же старался избегать ее взгляда. Наконец он откашлялся и заговорил:

— Туран, расскажи мне про своего раба! Он хорошо тебе служит?

Туран кивнул.

— Я называю его таур — бык, потому что он очень сильный. Сегодня мы с ним тренировались на мечах. Он хорош, но не лучше меня. — Туран фыркнул.

Айюб повернулся к жене:

— А ты что скажешь, Басима? Как там молодой франк?

Юсуф поднял голову.

— Продай его, — сказала Басима. — Я не хочу, чтобы он находился в моем доме.

— Это еще почему? — потребовал ответа Айюб.

— Он дикарь, — ответила Басима, чей голос дрожал от возмущения. — Он сегодня оказался наедине с Зимат, и она была без чадры.

Зимат покраснела.

— Он раб, — напомнил ей Айюб. — В этом нет позора.

— Но он смотрел на нее так, будто он свободный человек, — не сдавалась Басима. — Ты можешь себе представить, что могло произойти?

— Я его выпорю, — вдруг заявил Туран. — Как смеет этот франк смотреть на мою сестру?

— Мне не требуется твоя защита, Туран! — возмутилась Зимат.

— Хватит! — Айюб посмотрел на Басиму. — Он еще совсем мальчик, — мягко сказал он. — И не все франки дикари.

— Ты именно это скажешь Хальдуну и его родным? Мы обещали отдать им нашу дочь и должны оберегать ее.

— Ты права, — кивнув, сказал Айюб. — Зимат, держись как можно дальше от этого раба, и ты не должна показываться за пределами дома без чадры.

— Но я была в доме! — запротестовала Зимат. — И за что ты меня наказываешь? Я не совершила ничего плохого!

— Ты сделаешь, как я сказал, — заявил Айюб тоном, не терпящим возражений. Затем он взглянул на Басиму. — Франк хорошо сегодня работал?

Басима неохотно кивнула:

— Как мул. Я думала, он упадет замертво, так он старался.

— Вот видишь, из него получится прекрасный раб. Обращайся с ним хорошо, Басима. Не пытайся мстить мальчику. Не он убил твою семью, которая…

— Молчи, — сердито остановила его Басима, закрыла глаза и вздохнула. — Я буду хорошо с ним обращаться. — Она посмотрела на дочь. — Но, если он хотя бы пальцем прикоснется к Зимат, он умрет. Я об этом позабочусь.

* * *

— Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар!

Джон проснулся от повторяющегося крика муэдзина, стоявшего на башне минарета, высоко над городом, и призывавшего мусульман на утреннюю молитву. Джон неохотно повернулся на бок и открыл глаза. В открытую дверь он видел, что на ясном ночном небе начали появляться серебристо-голубые полосы — значит, до рассвета осталось совсем немного. Джон снова закрыл глаза и поплотнее завернулся в грубое шерстяное одеяло. Прошел почти месяц с того дня, как он начал работать, и ночи стали заметно холоднее. Он несколько секунд лежал, пытаясь согреться, потом вздохнул, отбросил одеяло и сел. Басима требовала, чтобы он приходил на кухню до того, как солнце поднимется над пиками гор. И, если он опоздает, она заставит его работать еще больше.

Он встал, поднял высоко над головой руки, чтобы немного расслабить ноющие мышцы, и вышел наружу в одних сандалиях и тунике, дрожа от холода раннего утра. Таур, неразговорчивый раб-норманн, как раз появился из своей комнаты, которую получил благодаря тому, что служил старшему сыну Айюба. Не говоря ни слова, они зашагали вместе в сторону входа в дом, прошли мимо конюшен и свернули в большое помещение, пристроенное к стене. Пол в нем был выложен плиткой, а на дальней стене из небольшого отверстия выливалась вода, которая собиралась в бассейне, откуда уходила под землю и текла к фонтану перед входом в особняк. Там уже мылись другие рабы, все они были обрезаны, и, когда Джон с Тауром сняли туники, кое-кто принялся хихикать и показывать на них пальцами, они так и не привыкли к столь необычному зрелищу. Таур сердито зарычал, и все тут же затихли.

Джон достал глиняный кувшин с полки, прикрепленной к стене, наполнил его, вылил воду себе на голову и задохнулся — такая она оказалась холодная. Затем он взял кусок мыла и принялся решительно себя тереть. Когда он посчитал, что смыл все следы пыли и грязи, он снова взял кувшин и вылил на себя воду, отчаянно дрожа от холода. Этот исключительно бодрящий ритуал уже стал для него привычкой. Его господин Айюб назначал десять плетей тому из рабов, кто не содержал свое тело в чистоте. Джону уже довелось испытать это на себе, и он не горел желанием повторять опыт.

Вымывшись, он поспешил в свою комнату, надел свободные полотняные штаны, которые ему выдали, подпоясал тунику куском веревки и направился на кухню. Снаружи уже стояло несколько рабов, они ели горячие лепешки и тихо разговаривали на разных языках.

Старший раб — седой чернокожий евнух по имени Харит — протянул Джону кусок хлеба. Он встал в стороне от остальных и ел медленно, глядя на горы, над которыми вот-вот должно было появиться солнце. Мысли Джона занимала Зимат, хотя после их первой встречи он видел ее всего дважды, и оба раза издалека. Она казалась ему непохожей на других женщин, и Джон подумал о своем доме в Англии, а потом об отце. Он нахмурился, сообразив, что не может вспомнить его лица, будто с тех пор, как он оставил родные места, прошла целая жизнь. Джон принялся складывать в уме недели и месяцы, и у него получилось, что прошло почти два года с тех пор, как его жизнь была разрушена.

— Мытье когда-нибудь меня прикончит, — пробормотал подошедший к Джону Таур. Он оторвал зубами кусок лепешки и продолжал: — Это совершенно противоестественно.

— Зато у нас больше нет вшей, — заметил Джон, и Таур, чей рот был набит едой, скептически заворчал.

Джон посмотрел на ближние горы и увидел, что небо над ними стало голубым, и теперь в любой момент над горизонтом должно было появиться солнце.

— Мне пора.

Таур снова что-то проворчал, и Джон вошел на кухню, где девушка-служанка разжигала очаг, а Басима замешивала тесто. Она не обращала на него внимания, и он молча ждал. Джон уже знал, что не должен с ней заговаривать. Наконец она подняла голову.

— Ты, на конюшню, — сказала она и показала на дверь, чтобы подчеркнуть свои слова. Джон вздохнул. Яхур — «конюшня» — было одним из первых арабских слов, которые он выучил. За прошедшие две недели он чистил их столько раз, что уже давно сбился со счета. — Потом вода и дрова.

— Аива, м’аллима, — ответил Джон. — Да, госпожа.

* * *

Юсуф сидел, скрестив ноги, в тени одного из лаймовых деревьев, росших вдоль задней стены дома, тер подбородок и хмурился, пытаясь вспомнить франкийское слово, означавшее «птица».

— Мерде, — ухмыльнувшись, предложил Туран. — Пута?

Ибн Джумэй наградил его сердитым взглядом. Складывалось впечатление, что способность Турана к языкам ограничивалась лишь бранными словами вроде «дерьмо» или «шлюха». Стоявший за спиной Турана раб Таур громко рассмеялся.

— Нет, — поправил его Ибн Джумэй на латыни. — Мерде — это то, что находится у тебя между ушами, Туран.

Конец ознакомительного фрагмента