Большую часть жизни я стремилась добиться его расположения. Ни в его тепле, ни в одобрении, ни в любви я не нуждалась. Но мне было бы приятно видеть, что он смотрит на меня без этого скорбного сожаления в глазах. Я представила его выражение, когда он узнает, на что я согласилась. Трине этого не понять. Она бы только порадовалась, узнав, что стала причиной раздора между мной и ним. А раз так, то ни об отце, ни о чем другом, кроме предстоящей работы, лучше не думать. Если не забывать об осторожности, быть хитрой и держать в узде чувства, то есть шанс победить врагов, спасти Дэрроу и Селию и показать себя в лучшем виде в глазах отца. Но для начала нужно поставить на место Трину. Я посмотрела на ее сапоги.
— Какая жуть. — Сапоги были в пыли и царапинах и походили, скорее, на мужские. — Глядя на них, никто не поверит, что ты моя служанка.
Трина тоже посмотрела на сапоги, причем так, словно видела их впервые.
— Я прикрою их юбками.
— Чудесный план. Нет, правда. Меня поражает твое внимание к деталям. Но когда тебя разоблачат через три минуты после того, как ты войдешь в Вудкорт, не забывай, о чем я предупреждала.
Она еще раз посмотрела на башмаки и потянула вниз юбку. Как будто это могло помочь.
— Ты ведь собиралась остановиться сегодня на постоялом дворе возле Гримлоу, так?
Я нахмурилась.
— Откуда тебе известно? Как вы узнали, что я буду сегодня на этой дороге?
— Мы знаем намного больше, чем ты думаешь.
— Повстанцы, может быть, и знают. А вот насчет тебя сильно сомневаюсь.
— Скажи, что, по-твоему, я должна сделать, когда мы приедем на постоялый двор?
Утопиться. Возле гостиницы был пруд, и я, прояви Трина интерес, с удовольствием показала бы ей, как туда пройти. Но сейчас все мысли занимала Селия. Я помнила ее жуткие крики, и каждый раз, когда они отдавались в ушах, по спине у меня пробегала холодная дрожь. Как они обращаются с ней сейчас? Каким мучениям ее подвергают? А Дэрроу? Жив ли он еще? Позаботятся ли о нем? Постараются ли залечить рану или предоставят решать его судьбу воле случая?
Четыре дня. Только бы они протянули эти четыре дня. Но самое главное — за это время нужно придумать план их возвращения.
— Хозяин предупрежден, что мы приедем поздно, — сказала я в ответ на вопрос Трины. — Мы передохнем несколько часов и выедем еще до рассвета, пока никто не проснулся.
Она широко зевнула.
— А когда я лягу?
— Ты не ляжешь. И Саймон не ляжет. — Трина попыталась убедить меня вторым зевком, что только порадовало меня, поскольку ничего лучшего она не придумала. — Саймон пойдет поздороваться и расплатиться за ночлег с хозяином. Надеюсь, он готов, потому что мои деньги остались у Дэрроу. — Последнее было неправдой, денег у меня было предостаточно, и они лежали в сумке в сундуке, но раз меня похитили, то пусть похитители и расплачиваются своими монетами. — Саймон принесет сундук и будет охранять мою комнату, а ты приготовишь мне ванну и подашь ужин.
— И во сколько у нас ужин? — Она проголодалась и только что слюну не роняла, но мне было на нее наплевать.
— Поешь, когда сможешь заплатить. Но если не позаботишься сначала обо мне, у хозяина могут возникнуть подозрения. После ванны приготовишь меня ко сну и, если хочешь сойти за настоящую служанку, ляжешь на полу возле моей кровати, как полагается хорошей, верной собачке. Впрочем, ложиться вы с Саймоном вряд ли захотите, поскольку вам надлежит бодрствовать и следить за тем, чтобы я не убежала.
Трина покачала головой.
— Беги, и мы убьем твоих слуг.
Я наклонилась вперед и изобразила самую жестокую, какую только смогла, гримасу.
— А с чего ты взяла, что мне есть до них какое-то дело? А может, смерть глупенькой служанки и немолодого уже возницы — последнее, что способно меня потревожить? Может, я умышленно заманиваю вас с Саймоном в ловушку, вырваться из которой вы никогда не сумеете, и вашими последними словами перед тем, как мы предадим вас мучительной смерти, будет полное признание во всем, что пожелает узнать Лорд Эндрик? Ради такого удовольствия я с радостью пожертвую двумя своими слугами.
Трина подалась вперед и с силой ударила меня ладонью по щеке. Я откинулась назад, но она схватила другую мою руку и уронила нож мне на запястье, лезвием вниз. Я попыталась отодвинуться, нож скользнул и порезал кожу, неглубоко, но до крови. Увидев кровь, Трина улыбнулась. Она хотела еще.
Я медленно покачала головой, потому что, как правило, всегда старалась успокоить того, кто пытался меня убить.
— Что бы ты ни думала, убьешь меня — станешь такой же и даже хуже.
Трина прищурилась.
— Что бы я ни сделала, с тобой мне не сравниться.
Лезвие еще глубже проникло в запястье, расширяя рану.
— Отодвинься, и ни слова больше, пока не прибудем на постоялый двор. Или мне придется сказать Тенжеру, что ты напала на меня, и мне не оставалось ничего другого…
Трина разжала пальцы, и я отстранилась, сделав вид, что запястье совершенно не болит.
— Хотела только предупредить, что на постоялом дворе… О, извини, ни слова больше.
Мне все же удалось разжечь ее любопытство.
— Предупредить о чем?
Я пожала плечами и жестом показала, что держу рот на замке. Трина понимала, что над ней смеются, что предупреждать ее до прибытия на постоялый двор мне не о чем. Она знала это все, и тем не менее зернышко беспокойства уже проросло. А мне даже одного этого оказалось достаточно, чтобы успокоиться, откинуться на спинку сиденья и, крепко зажав раненую руку, расслабиться.
САЙМОН
По звукам из кареты я понял, что там происходит. Удивительно было лишь то, что вся остальная Ангора продолжала спать как ни в чем не бывало, словно ничего и не случилось. Потом возня стихла, и это могло означать, что одна из девчонок убила другую. Трина была очень опасна, но я все-таки ставил на Кестру. Насколько мне помнилось, отец не разрешал ей учиться владению оружием, но Пелла она ранила, следовательно, назвать ее совсем беззащитной было бы ошибкой.
Я также нисколько не сомневался, что при желании ей не составит труда придумать, как и чем ответить. Оставалось только радоваться, что я здесь, на месте возницы, а не там, в карете. Лучше столкнуться с сотней вырвавшихся на свободу, необузданных ороподов, чем оказаться между теми двумя.
Затеять драку могла любая из них. Трина ненавидела Кестру по причинам, понять которые Кестра, наверно, не могла, но защищаться имела все основания. Она видела, что случилось с Дэрроу, слышала крики Селии и, должно быть, задумывалась о собственной безопасности. Чем глубже она будет осознавать степень последствий решения помочь нам, тем хуже будет выглядеть ситуация. Если Кестре не удастся найти Старинный кинжал, мне придется убить ее. Таков приказ Тенжера. Если же она найдет магическую реликвию, то станет предательницей Анторы и на нее падет месть Лорда Эндрика. Рано или поздно ее найдут и предадут ужасной смерти. Но тут уж ничего не поделаешь. У нас восстание, а не чаепитие, и достичь успеха без жертв невозможно.
Сегодня жертвой суждено было стать Кестре. Цену жертвы я познал на собственной шкуре. Едва попав к коракам, я оказался в составе отряда, которому было поручено остановить караван, доставлявший продовольствие в казармы Доминиона. Мое задание состояло в том, чтобы найти заброшенный домишко, где отряд мог бы укрыться после операции, а если свободного жилья не найдется, освободить дом от жильцов — любой ценой.
Незадолго до десяти вечера, когда ожидалось прибытие отряда, я натолкнулся на подходящий по всем требованиям дом. Единственная проблема заключалась в двух пожилых женщинах, укрывшихся в темной задней комнате и дрожавших от страха. Одна из них сказала, что уйти они не могут, потому что ослабли из-за болезни. Другая пообещала, что они не выйдут из убежища, если только я позволю им остаться. Они убедили меня, что сообщать о них капитану Тенжеру нет смысла и что мой благородный жест будет вознагражден. Наивный, я обрадовался возможности обойтись без пролития крови и согласился, а уже через несколько минут пригласил в дом наш отряд, вернувшийся после успешной вылазки.
Едва все сели отдохнуть, как женщины, мольбы которых тронули меня, ворвались в комнату, вооруженные ножами, и, прежде чем кто-либо успел спохватиться, убили троих наших. Оказалось, что никакие они и не женщины, а солдаты Доминиона, переодетые и оставленные в засаде.
Из-за меня отряд попал в ловушку, и лишь благодаря Тенжеру я сам остался в живых. Капитан выплеснул в камин масло, и вспыхнувший пожар отвлек на некоторое время солдат, дав возможность нескольким повстанцам бежать. Более того, он еще успел спасти меня, выбросив в окно, но из-за ожогов потерял ногу.
По возвращении в лагерь мне назначили самое суровое из возможных наказание: посетить семьи всех погибших и сообщить жуткую весть. Я поддерживал убитых горем жен и матерей, утешал плачущих детей, спрашивающих, когда вернется домой отец. Глядя на них, я снова и снова клялся никогда больше не нарушать распоряжений Тенжера. Распоряжений, которые и привели меня сейчас сюда.
Примерно часом позже вдалеке показался постоялый двор, расположившийся на северо-западной границе Леса всех духов, места столь заброшенного, что даже птицы не кружили здесь над головой. Сама гостиница была небольшая и сильно нуждалась в ремонте. Нижний этаж, сложенный из кирпича и камня, еще держался, а вот верхний, наполовину деревянный, выглядел похуже.
Зачем останавливаться в таком убогом месте? Может быть, потому что в заведения получше таких, как мы, попросту не впустили бы?
Видеть постоялый двор я был рад по двум причинам. Во-первых, если Трина и Кестра все еще живы, долго их перемирие не продлилось бы. Разделение этих двоих стало вопросом выживания. Во-вторых, чутье подсказывало, что за нами следят. Конечно, это было невозможно. О наших планах захватить Кестру никто не знал, и лишь ее отцу и слугам было известно, что сегодня вечером она направляется в Хайвин.
Так откуда это непреходящее ощущение, что мы не одни? Очевидно, дело в нервах. Я не планировал участвовать в этом предприятии и знал, что не готов к нему.
Карета остановилась, и не успел я ступить на землю, как из дома выбежал и устремился нам навстречу хозяин постоялого двора, крупный, сгорбленный мужчина, за лысину которого цеплялось несколько последних волосков. При этом он только что не приплясывал от возбуждения, определенно вызванного нашим появлением.
— Карета юной леди Даллисор? — спросил он.
Она самая, вертелось у меня на языке. И я ее возница и защитник. Ситуация сложилась совершенно нелепая, и я бы, наверное, рассмеялся, если бы не приказ разместиться здесь. Гостиница открыто и с гордостью демонстрировала зеленый и черный цвета Доминиона, и никакой пребывающий в здравом уме корак не приблизился бы к ней и на милю.
Конец ознакомительного фрагмента
