Взгляды, которые она ловила на себе, были скорее сочувствующими, чем неодобрительными, но задевали ее не меньше. Девочка знала, что они думают: она, хоть и дочь их господина, всего лишь глупый ребенок, раз не понимает, как коварно зло и какие формы оно способно принимать. А ей хотелось, чтобы ее услышали и поняли.

— Бедняжка, как и мы, боится незнакомых мест и незнакомых людей. — Она посмотрела на мальчика, вспоминая ужас в темно-карих глазах — ужас того, кто остался совсем один, в руках врагов, — и как выражение этих глаз вдруг изменилось, стоило им встретить ее взгляд. В голосе Мики зазвучала мягкая грусть. — И больше всего на свете хочет сейчас найти себе дом, оказаться среди близких ему людей… как и все мы.

Оиси смотрел на нее мгновением дольше других, почти задумчиво. Но и он в конце концов только глубоко вздохнул и, тронув коня, двинулся вперед, вслед за ее отцом.

Когда мальчик пришел в себя, все вокруг снова изменилось — настолько, что он не знал, верить ли своим глазам. Не сон ли это? Или он умер и загробная жизнь оказалась даже удивительней, чем он мог себе представить?

Он лежал на футоне, набитом чем-то очень мягким. Под стеганым покрывалом, застеленным сверху расшитым шелком, было тепло, но не душно; прикосновение ткани приятно успокаивало истерзанное, расцарапанное тело, будто прикосновение любящих рук. В тусклом сиянии свечи постепенно вырисовывалась остальная обстановка. Из двора, окруженного угрюмыми каменными стенами, мальчик перенесся в комнату, пол которой покрывали искусно сплетенные циновки-татами. Стены-перегородки из полированного дерева разделялись сдвижными бумажными экранами, на которых цвели деревья и летали необычайные птицы. Внешний мир представал на этих картинах еще чудеснее и притягательнее, чем мальчик воображал.

Он был здесь один — самураи с суровыми лицами, с мечами или копьями в руках больше не окружали его. Исчезла и девочка, что появилась так внезапно и заставила их отступиться. Мальчик вспомнил, как она взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась — впервые в жизни кто-то улыбнулся ему открыто и приветливо.

Куда же она пропала? Уж не тэнньё ли то была — небесная дева, посланная, чтобы привести его сюда? Если бы только она еще задержалась хоть ненадолго, чтобы объяснить, куда же он попал и что ему теперь делать… Неужели и в этой загробной жизни, более прекрасной, чем его сны, он, как и в прежней, обречен оставаться один? Вновь почувствовав резь в усталых глазах, мальчик закрыл их и скользнул в забытье.

— Сакура, сакура, яёи но сора ва… — услышал он, проснувшись, чье-то пение, — расцветает в апреле сакура…

Прекрасный девичий голос лился чуть слышно, его звуки словно были растворены в самом воздухе.

— Изая… мы пойдем… поглядим на весенний ее цвет.

Слух мальчика, привыкший различать лесные шорохи, подсказал ему, с какой стороны доносится пение, и он повернул голову к чуть сдвинутой в сторону полупрозрачной панели из рисовой бумаги, прямо у его ложа. За ней угадывались очертания чьей-то коленопреклоненной фигурки, — силуэт поющей.

С губ мальчика сорвался неясный звук, и он протянул руку к щели между стеной и сдвижной панелью.

Песня прервалась, и он испугался, что с ней исчезнет и видение, однако силуэт подался вперед, и в щелку робко заглянула та самая девочка.

Их глаза встретились; в ее улыбке читалась искренняя радость от новой встречи. Девочка коснулась его напряженно вытянутой руки. Прикосновение ее пальчиков оказалось мягким и теплым, и еще — таким настоящим! Ладонь раскрылась, и на циновку упал сверток, завязанный в вышитый шелковый платочек. Рука тут же убралась, и только теперь мальчик заметил другие силуэты, более слабые и размытые, которые двигались в глубине комнаты. Служанки терпеливо ждали вместе со своей хозяйкой, пока он проснется.

Теперь женские голоса ворчливо поторапливали тэнньё, уводя ее из соседней комнаты. Девочка больше не успела сказать ему ни слова, а сквозь шелест одеяний он различил упреки служанок: «Мика-химэ, вам давно пора ложиться!» Та в последний раз оглянулась на него через плечо и исчезла из виду. Не слышно стало и голосов.

Следом за девочкой и служанками вышел молодой самурай по имени Оиси, который все это время безмолвно охранял их. Задержавшись на пороге, он посмотрел вслед Мике-химэ, потом бросил непонимающий взгляд на мальчика, будто не в силах взять в толк, из-за чего господин и его дочь так обеспокоены судьбой существа, в котором остальные видят только угрозу. Наконец и Оиси, убрав ладонь с рукояти меча, скрылся за панелью и сдвинул ее за собой.

Медленно и осторожно мальчик приподнялся на локте и протянул руку к свертку, оставленному девушкой. «Мика-химэ, вам давно пора ложиться!» Значит, она все-таки человек — госпожа Мика, дочь князя, защитившего мальчика от Оиси и других своих вассалов. Они называли своего сюзерена «господин Асано» — значит, он даймё этого сказочного замка, владетель окрестных земель и людей, живущих на них. Станет ли он господином и для маленького бродяги, не имеющего даже имени, более чужого для всех здешних обитателей, чем они сами могут себе представить? Может ли такое случиться?..

Глядя на тончайшую шелестящую ткань, бледно-переливчатую, с искусной вышивкой, мальчик чувствовал благоговейный трепет. Даже самая заурядная вещь — кусок материи — здесь, в этом месте, словно преобразилась по волшебству.

Однако нос подсказал ему, что достоинства платка не исчерпываются одними узорами и нежными оттенками цветов. От свертка пахло съестным, и мальчик вдруг ощутил зверский голод. Кое-как судорожно размотав ткань, он принялся за еду.

Из всего, что нашлось в завязанном платке, он узнал только рис, и даже тот по вкусу ничем не напоминал привычный. Как ни был мальчик голоден и как ни боялся, что и рис, и вообще все окружающее вдруг исчезнет в мгновение ока, развеявшись, словно наваждение, — он все же не мог не почувствовать, насколько изысканна принесенная пища. Впервые в жизни он не заглатывал куски целиком, лишь бы насытиться, а смаковал каждый, стараясь распробовать новый, необыкновенный вкус. Раньше его кормили так, чтобы он только не умер с голоду.

И все же удовольствие от пищи быстро прошло. Ему казалось, он мог бы съесть столько, сколько весит сам — даже той дряни, которой через силу давился все эти годы, — дали бы ему ее только вдоволь. Но голод, как и страх, имеет свои пределы, и скоро усталость пересилила. Глаза незачем больше держать открытыми, опасности ждать неоткуда. С ним случилось чудо — хоть мальчик и не верил в чудеса. Он не знал, жив он или мертв, знал только, что попал в страну грез, где постель мягка, а шелковое покрывало убаюкивает не хуже колыбельной Мики-химэ. Мальчик прикрыл веки и погрузился в сон…

Мальчика назвали Кай — «море». Так решила Мика-химэ. Он пришел к ним безымянным, но его первые слова, когда он попытался заговорить, повествовали о «Море деревьев». Это место было известно только по легендам и сказкам — никто в замке не видел его своими глазами, и ни на одной из карт сёгуната искать его тоже не стоило. Люди разумные сомневались, что оно вообще существует — по крайней мере, в земной юдоли, — хотя при взгляде на Кая вполне верилось, что только из подобного места он и мог появиться.

Что мальчик всю жизнь прожил в лесу, поверил бы всякий; в том, что он рано лишился родителей, не возникало даже сомнений. Можно подумать, его воспитали волки: самый темный и забитый крестьянин больше знал о том, как держаться среди людей. Речь Кая звучала с такой нелепой старомодной напыщенностью, что рассмешила бы даже иноземца, хотя понемногу и становилась лучше.

Чудо, что найденыш вообще разговаривает, подумал Оиси, дожидаясь в прихожей с главной из нянек Мики-химэ, пока их призовут к князю Асано. И все равно хлопот мальчишка причинял не меньше, чем рой диких ос.

Князь пытался найти ему подходящее место среди замковой челяди — посыльным либо партнером в учебных боях для молодых самураев: если что парень и умел, так это бегать как ветер и драться как одержимый. Оиси поспешно отвернулся, чтобы нянька не заметила, как он скривился от одной только мысли. Господин был для него олицетворением истинного даймё — равно искушенным в делах управления и боевом искусстве, образованным, словно ученик самого Конфуция. Видно, по прихоти провидения великие умы всегда находятся в плену идей, на воплощение которых не хватило бы терпения и у бодхисатвы…

Пусть даже Кай на самом деле не демон, а лишь презренный полукровка, ему все равно никогда не освоить строгих правил службы в замке и не заслужить доверия, которое требуется, чтобы отправиться гонцом за его стены.

Наконец и сам господин Асано убедился, что мальчишка ни на что не годен, когда тот, в нарушение всех приличий, полез вперед молодого Ясуно и, пытаясь выполнить его обязанности, коснулся князя и Мики-химэ. Только приказ господина удержал униженного и оскорбленного самурая от того, чтобы убить невежу на месте, хотя Оиси сомневался, что он когда-нибудь простит или забудет такое оскорбление.

К удивлению Оиси, Кай был явно пристыжен своим промахом. Однако куда больше поражало то, что князь Асано так и не утратил веры в мальчишку. Ведь каждый рожденный в этом мире имел в нем свое место и знал его — каждый, кроме Кая. Он не мог даже находиться внутри замковых стен — среди обширного пустого пространства двора он терялся и переставал соображать. Только жалость господина спасла мальчишке жизнь — и лучшей благодарностью с его стороны было бы вновь исчезнуть в лесу, из которого он появился.