за сто двадцать семь дней

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ОБЕДА я вешал на дверь постер с репродукцией Ван Гога, и отчаянно моргал, пытаясь не дать стекающему со лба поту попасть в глаза. Полковник сидел на диване, комментировал, как надо поправить, и параллельно отвечал на мои нескончаемые вопросы об Аляске. Расскажи о ней. «Она из Вайн-Стейшн. Ты бы проскочил мимо этой деревни, даже не заметив ее, и, насколько я понял из Аляскиных рассказов, именно так и следует делать. Ее парень учится в Вандербильте, тоже на стипендии. Играет в какой-то группе на бас-гитаре. Про ее родственников почти ничего не знаю». Значит, он ей реально нравится? «Думаю, да. Она ему не изменяла, а это, наверное, первый признак». И так далее. Все утро я больше ничем заинтересовать себя не мог: ни постером Ван Гога, ни приставкой, ни даже расписанием уроков, которое как раз в тот день повесил Орел. Он меня приветствовал:

— Мистер Холтер, добро пожаловать в Калвер-Крик. Ученикам нашего пансиона во многих вопросах предоставляется свобода действий. Если вы будете ею злоупотреблять, вы об этом пожалеете. Мне вы кажетесь достойным молодым человеком. Я буду очень опечален, если придется с вами попрощаться.

И уставился на меня так, что я не понял — то ли он был очень серьезен, то ли всерьез коварен. Когда Орел ушел, Полковник сообщил:

— Аляска называет это Роковым Взглядом. Если он еще раз так на тебя посмотрит, считай, тебя выперли. Ладно, Толстячок, — добавил Полковник, когда я сделал шаг назад и взглянул на постер. Не совсем ровно, но почти. — Хватит уже про Аляску. По моим подсчетам, у нас в школе девяносто две девчонки, и все они без исключения куда менее чокнутые, чем Аляска, у которой, кстати, уже есть парень. Я пойду обедать. Сегодня у нас по графику жарито. — И он вышел, не закрыв за собой дверь.

Я чувствовал себя идиотом, окончательно утратившим рассудок. Я встал, чтобы закрыть дверь.

Полковник, который уже прошел полкоридора, обернулся:

— Боже ж ты мой, ты идешь или как?

Про Алабаму можно много плохого наговорить, но обвинить жителей этого штата в неразумном страхе перед жаркой во фритюре было бы в корне неверно. Шла первая неделя моего пребывания в Калвер-Крике, а в столовке уже подали жаренную во фритюре курицу, жаренный во фритюре куриный шницель, жареную окру [Окра (иначе — бамия) — овощная культура, стручки, по вкусу среднее между баклажаном и спаржей.]; я впервые с таким рвением накинулся на жареные овощи — это оказалось безумно вкусно. Я уже был готов даже к тому, что здесь поджарят и зеленый салат. Но оказалось, что это все не могло сравниться с жарито — это блюдо изобрела Морин, поразительно (хотя и объяснимо) тучная повариха Калвер-Крика. Жарито, или обжаренное во фритюре буррито с фасолью, не оставит у вас никаких сомнений в том, что любое блюдо в жареном виде однозначно лучше. В тот день, сидя в столовке за круглым столом с Полковником и пятью незнакомыми мне ребятами, я впился зубами в хрустящую корочку первого в своей жизни жарито и испытал кулинарный оргазм. Моя мама нормально готовит, но мне тут же захотелось взять с собой Морин домой на Рождество.

Полковник представил меня (Толстячка) пацанам, сидевшим с нами за неустойчивым деревянным столом, но я отреагировал только на имя Такуми — про него вчера говорила Аляска. Это был худенький японец, всего на несколько сантиметров выше Полковника, он говорил что-то с набитым ртом, в то время как я пережевывал свое жарито медленно, смакуя каждый кусочек этой бобовой хрустяшки.

— Боже мой, — сказал Такуми, — смотреть на человека, который впервые в жизни вкусил жарито, — одно сплошное удовольствие.

Я почти все время молчал — отчасти потому, что меня никто ни о чем не спрашивал, а отчасти потому, что я хотел есть, пока не лопну. Но Такуми такой сдержанностью не отличался — он мог говорить, жевать и глотать одновременно, и делал это, не теряя времени.

Беседа за обедом вращалась вокруг Марьи, девчонки, которая должна была жить с Аляской, и ее парня Пола, одного из выходников. Я понял, что их вытурили в самую последнюю неделю прошлого учебного года за, как выразился Полковник, «трифект» — их застали за совершением одновременно трех преступлений, карающихся в Калвер-Крике исключением из школы. Когда ворвался Орел, они лежали в одной постели голые («генитальный контакт» — преступление № 1), пьяные (№ 2) и раскуривали косяк (№ 3). Ходили слухи, что кто-то на них настучал, и Такуми, похоже, намеревался выяснить, кто это был, — так намеревался, что орал об этом на всю столовую с набитым жарито ртом.

— Пол, конечно, урод, — высказался Полковник. — Я бы на них не стукнул, но, если спишь с выходником, типа ездящего на «ягуаре» Пола, считай, ты это заслужила.

— Щюуувак, — возразил Такуми, — да ты фам… — он наконец проглотил то, что было у него во рту, — гуляешь с выходницей.

— Точно. — Полковник рассмеялся. — К моему огорчению, это неопровержимый факт. Но она не такая мерзкая, как Пол.

— Да, она чуть получше, — ухмыльнулся Такуми.

Полковник снова захохотал, а я не понял, почему он не встал на защиту своей подружки. Да пусть моя девчонка будет хоть бородатым циклопом с «ягуаром», я был бы благодарен ей уже только за то, что ее можно потискать.

В тот вечер, когда Полковник заскочил в сорок третью комнату за сигаретами (он, кажется, забыл, что по факту они принадлежали мне), мне действительно было по фигу, что он меня с собой не позвал. В бесплатной школе многие имели привычку к классовой ненависти — ботаны ненавидят элиту и так далее, — а мне это всегда казалось пустой тратой времени. Полковник не сказал мне, где был после обеда и куда собирался вечером, но дверь он за собой закрыл, и посему я предположил, что меня он с собой не звал.

Ну и ладно: я весь вечер сидел в Интернете (порнуху не смотрел, честное слово) и читал «Последние дни» — книгу о Ричарде Никсоне и Уотергейтском скандале. На ужин я разогрел себе в микроволновке жарито, которое Полковник спер из столовки. Я вспомнил, что так же проводил вечера и во Флориде, только тут у меня еда была повкуснее, зато жил без кондиционера. Лежать в постели и читать — ощущение было знакомое и приятное.

Я решил, что разумно будет поступить так, как мне наверняка бы посоветовала мама, — хорошенько выспаться перед первым учебным днем. В 8:10 у меня по расписанию был французский. Я подумал, что оденусь и дойду до кабинета максимум за восемь минут, поэтому поставил будильник на 8:02. Я принял душ и стал ждать, когда же сон спасет меня от этой ужасной жары. Около одиннадцати я сообразил, что от крошечного вентилятора, закрепленного на моей полке, будет больше толку, если я сниму майку, и заснул в итоге поверх всех простыней в одних трусах.

Об этом решении мне пришлось пожалеть уже через несколько часов, когда я проснулся оттого, что в меня вцепились две потные мясистые лапы с явным намерением вытряхнуть из меня всю душу. Я пробудился немедленно и окончательно и в ужасе резко сел — разобрать голоса мне не удавалось, я не мог даже понять, откуда они вдруг взялись и какого черта в такое-то время… И сколько, кстати, времени? Потом в голове наконец чуть прояснилось, и я расслышал следующее:

— Ну давай. Иначе же придется тебе пинка дать. Сам вставай.

А потом с верхней полки:

— Боже, Толстячок. Вставай же.

Так что я встал, и тогда мне удалось рассмотреть три силуэта. Двое схватили меня под руки и повели к двери. Когда меня выводили, Полковник пробормотал:

— Желаю повеселиться. Полегче с ним, Кевин.

Дальше мы почти бегом обогнули нашу общагу, потом пересекли футбольное поле. Да, там росла трава, но и камней под ногами было море, и я подумал, почему никто не последовал правилам хорошего тона и не предложил мне обуться, почему меня вывели в одних трусах, с голыми окороками. Я мысленно собрал все возможные унижения: Посмотрите-ка на новенького, это Майлз Холтер, и мы приковали его к воротам в одних трусах. Потом я представил, что меня отведут в лес, куда мы как раз, похоже, и направлялись, и поколотят меня хорошенько, чтобы я на первый урок явился как огурчик. И все это время я смотрел вниз, на собственные ноги, потому что не хотел видеть своих мучителей и также не хотел упасть, поэтому мне важно было ступать поосторожнее, избегая хотя бы самых крупных камней. Рефлексы подсказывали мне во весь голос, что надо попытаться либо отбиться, либо сбежать, но я знал, что раньше ни один из этих вариантов не приводил ни к чему хорошему. Попетляв, они вывели меня на насыпной пляж, и тут я понял, что будет дальше: меня, как в старые добрые времена, окунут в озеро, — и успокоился. Это не страшно.

Дотащив меня до берега, мне велели вытянуть руки по швам, и самый здоровый из них поднял с песка два мотка клейкой ленты. Я же стоял, как солдат на страже, а они обмотали меня от плеч до запястий, словно мумию. Потом меня толкнули — песок смягчил падение, но головой я все же ударился. Двое прижимали друг к другу мои ноги, а третий — Кевин, как я понял, — так близко поднес ко мне свое скуластое лицо с массивным подбородком, что я ощутил покалывание его твердых от геля волос, и сказал: