Джош Бейзел

Дикая тварь

В этой книге все реальные лица предстают как литературные персонажи, их характеры — плод воображения автора. Все остальные герои и события — вымышленные. Любое сходство с реальными лицами, живыми или умершими, случайно и не является частью авторского замысла.


Посвящается Цзеллу


Человеческий разум — не холодный свет, его питают воля и чувства; а это порождает желательное каждому в науке. Человек скорее, верит, в истинность того, что предпочитает.

Фрэнсис Бэкон Афоризмы об истолковании природы и Царстве Человека [Афоризм ХLIХ. Цит. по: Бэкон Ф. Новый Органон (Книга первая) / Пер. с англ. С. Красильщикова // Антология мировой философии. М.: Мысль, 1970. Т.2. С. 198.(Прим. перев.)]

Но я хочу знать точно.

Чип Тейлор “Wild Thing”

Пролог

Свидетельство “А”

Озеро Уайт, Миннесота

Позапрошлое лето

Отем Семмел чувствует, как Бенджи Шник касается ее бедра, кончик его пальца скользит вдоль нижнего края трусиков-шорт по направлению к вагине. От этого по ее коже пробегают мурашки до самых сосков, а вагина раскрывается, словно ладонь. Она открывает глаза и говорит:

— Перестань!

— Почему? — спрашивает Бенджи.

Она указывает головой:

— Потому что Меган и Райан здесь.

Отем и Бенджи лежат на берегу озера Уайт, на узкой полоске земли, сплетенной в основном из корней деревьев и отделяющей это озеро от озера Гарнер. Меган Гочник и Райан Крайзел — на другой стороне, на озере Гарнер.

Бенджи говорит:

— Ну и что? Я же не трогаю ничего, что прикрыто.

— Да знаю я, что ты делаешь. Ты меня с ума сводишь.

Отем встает, одергивая трусики на ягодицах. Смотрит назад.

Меган и Райан в каноэ, ярдах в двадцати-тридцати от берега. Ноги Меган свисают через борта. Райан делает ей кунилингус. Звук отражается от воды, и Отем отчетливо слышит стоны Меган, словно все происходит прямо перед ней. У нее начинает кружиться голова. Она возвращается на другую сторону перешейка.

Это похоже на переход из одного времени года в другое. Озеро Гарнер — широкий овал на открытой солнечной стороне. Озеро Уайт лежит на дне извилистого каньона, что тянется к северу от восточного берега Гарнера. Вода в Уайте черная, холодная и зыбкая.

Просто чудо. Отем нырнула.

Ощущения сразу же обостряются. Она ничего не видит, но чувствует свою грудную клетку, кожу головы, пальцы ног. Грудью она ощущает скользкие руки, это крем или какое-то свойство воды. Она плывет словно сквозь оникс.

Сделав под водой дюжину гребков, она чувствует, что Бенджи нырнул вслед за ней. Она плывет быстрее, чтобы он не догнал ее и не схватил за ногу. Такого она терпеть не может — это же так страшно. Вынырнув, чтобы подышать, она поворачивает назад.

Отем чувствует прохладный ветерок на лице. Резкий всплеск заставил ее встрепенуться. Бенджи нигде не видно.

При мысли, что он приближается к ней под водой, от правой ноги к животу пробегает паническая судорога, и Отем бьет ногами по воде.

Ей кое-что пришло в голову. Она поплывет в сторону западного берега. Раз она не видит Бенджи, то и он ее не видит. Значит, если она будет не там, где он думает, он ее и не поймает.

И все же кажется, будто он следует за ней. Инстинктивно она продолжает вскидывать ноги, поочередно.

Однако с каждой секундой становится все яснее, что Бенджи не собирается ее пугать. А потом она и вовсе понимает, что его даже нет в воде, что бы ей там ни казалось, пока она плыла. Он, наверное, ушел в заросли на берегу Гарнера — посмотреть, как трахаются Меган и Райан.

Нехорошее чувство. Брошенности и уебещности, но есть и что-то еще: Отем, конечно, нравится озеро Уайт, но ей не улыбается оставаться в нем одной. Не такое это место. Есть что-то взрослое в этом озере.

— Бенджи! — кричит Отем. — Бенджи!

Из-за мокрых волос у нее мерзнут голова и шея.

Он не появляется.

— Бенджи, ну хватит!

Отем плывет брасом назад к южному берегу озера, как вдруг прямо перед ней из воды по грудь вырывается Бенджи, он изрыгает струю темной крови, окатывая ее, как из ведра.

И тут же рывком уходит под воду.

Он исчез. Жар его крови исчез тоже. Как будто Отем все это померещилось.

Но она-то знает, что не померещилось. Что она увидела нечто ужасное и реальное — и что это вот-вот может случиться с ней.

Она разворачивается и изо всех сил бросается кролем к каменистому берегу у подножия скалы. Полный вперед, никаких вдохов. Плыви, а то сдохнешь.

Что-то бьет ее в живот и впивается невероятной тяжестью и болью. А когда отпускает, у нее вдруг начинает кружиться голова и она больше не чувствует своих рук.

Отем пытается выгнуть спину и глотнуть воздуха, но, похоже, она потеряла ощущение пространства или еще что, и она захлебывается.

А потом эта хреновина врезается в нее сзади, схлопывая ей грудную клетку, как книжку, и выжимая из нее жизнь, словно воду из губки.

Ну, по крайней мере, мне так рассказали.

Версия первая: Обман

1

Карибское море, 100 миль к востоку от Белиза

Четверг, 19 июля

“ИШМАЭЛЬ — ПОЗВОНИ МНЕ” — это все, что гласит тель-а-грамма. Но я был слишком занят, когда ее подсунули под дверь. Вырывал зубы щипцами какому-то бедолаге. Так что телеграмму я прочел только потом.

А чувак-то был настоящий бразильский индеец намбиквара с Амазонки. Битломанская стрижка, все дела, хоть и в белой робе прачечного отделения.

Ну да, у любого отделения робы белые.

Тыкаю в очередной коренной. Говорю:

– ¿Seguro? [Вы уверены? (исп.)]

— Нет.

– ¿Verdad? [Правда? (исп.)] — Они же там вроде по-испански, в Бразилии-то.

— Нормально, — говорит.

Может, и нормально. Если верить моим стоматологическим познаниям — кстати, почерпнул я их, просмотрев часа полтора видеоинструкций на Ютьюбе, — укол лидокаина в задний верхний альвеолярный нерв отключает чувствительность третьего коренного только у двух третей пациентов. Остальным нужен второй укол — в средний верхний альвеолярный, — а то они будут все чувствовать.

Надо полагать, любой настоящий стоматолог, недолго думая, вколол бы сразу два. Но именно такая логика привела к тому, что я первым делом использовал весь лидокаин в санчасти экипажа, а потом и почти весь лидокаин, который мне удалось спереть из пассажирского медпункта. Поэтому теперь мне приходится тыкать и спрашивать. А многие мои пациенты — слишком суровые мужики или просто слишком вежливые и не признаются, что им больно.

Ну и хрен с ним. Приберегу лидок для тех, кому так страшно, что говорят правду.

Выкручиваю коренной зуб так быстро и плавно, как только умею. Он все равно крошится в черную дрянь уже в щипцах. Рукой в перчатке ловлю эти крошки, чтобы не замарать чуваку форму.

Сдается мне, нужно еще разок прочитать в трюме лекцию о гигиене полости рта. В прошлый раз это, как видно, мало что дало, но, по крайней мере, там было меньше поножовщины, пока я рассказывал.

Снимаю перчатки над мойкой. Оглянувшись, вижу слезы на лице мужика.

* * *

Файер-дек 40, пожарный, блин, мостик — металлическая платформа между двумя дымовыми трубами. Насколько мне известно, это вообще самая верхняя точка корабля, на которой можно стоять. Хрен его знает, почему он пожарный.

Солнце садится, ветер как из фена. На горизонте стена облаков высотой десять миль движется параллельным курсом. Переливчатые красные и серые краски вспучиваются друг над другом, как кишки.

Ненавижу этот гребаный океан. Я ненавижу его физиологически, как выяснилось. Если я в море, капец моему сну, становлюсь весь дерганый и страдаю глюками. В том числе и поэтому работа младшего врача на круизном судне — это как раз то, чего я заслуживаю.

Не то чтобы мне пришлось выбирать. Если куда-то еще и берут столько врачей, абсолютно не парясь о том, настоящие у них медицинские дипломы или просто купленные где-то липовые бумажки (я, например, “Лайонел Азимут”, окончил университет Сиуатанехо), то я об этом не слыхал. Не говоря уже о том, что этот бизнес не особо связан с мафией [Мафия, как и весь мир, заинтересовалась круизными лайнерами лишь в 1977 г., после премьеры сериала “Корабль любви”, — очень не вовремя, поскольку тогда ФБР уже вовсю расследовало дело Международной ассоциации портовых работников [где руководящие посты занимали члены мафиозных кланов. — А. К.], на местах были установлены жучки и работали информаторы. Пока братва выпутывалась из проблем и собиралась сделать ход, круизный бизнес вырос и стал ей не по зубам. (Здесь и далее, если не указано иное, примечания автора.)].

Возле одной из дымовых труб с лязгом открывается люк, оттуда выходит ну очень черный человек. На нем такая же (белая) форма, только с длинным рукавом — младший офицер верхней палубы.

— Доктор Азимут.

— Мистер Нгунде [На круизных судах экипаж состоит из представителей в среднем шестидесяти разных стран. Операторы любят подавать это под соусом глобализма а-ля “посмотрим чемпионат мира!”, но на самом деле такая практика появилась в 1981 г. после сидячей забастовки преимущественно гондурасских и ямайских команд на двух кораблях компании “Карнивал Лайнс” в Майами. Теперь при комплектации команды лайнера, как правило, не допускают концентрации больше пяти процентов матросов одной национальности и, напротив, стараются набрать максимум офицеров-соотечественников, причем в идеале все они должны разговаривать между собой на языке, непонятном большинству матросов, например на греческом.].

Мистер Нгунде уставился на меня:

— Доктор, вы не застегнуты.

Так и есть. На мне белая майка, но белая же форменная рубашка с коротким рукавом расстегнута. А на плечах золотые эполеты, и я чувствую себя пьяным пилотом авиалайнера.

— Вряд ли это кого-то смутит, — говорю я, глядя вниз через леер.

Отсюда из всего корабля, который вдвое шире и втрое длиннее “Титаника”, видны в основном белоснежные крыши и телекоммуникационное оборудование, хотя можно разглядеть и пару-тройку бедолаг, задача которых — высматривать пиратов. Пассажирские зоны — отсюда я могу заглянуть в “Нинтендо-арену” и задний крыто-открытый бассейн — на сто процентов пусты. Все пять главных ресторанов лайнера открылись на ужин полчаса назад.

Мистер Нгунде к лееру не подходит. Тут я вспоминаю, что он боится высоты и чувствую вину за то, что ему пришлось подняться сюда, чтобы найти меня. И за то, что так несерьезно отношусь к нарушению, за которое его уволили бы и вышвырнули в ближайшем порту. Мне-то, пожалуй, надо столкнуться с охранником, выходя из каюты пассажира, и при этом быть бухим вусмерть, чтобы меня уволили, да и то охранник извинился бы. А вот мистеру Нгунде запрещено попадаться на глаза пассажирам, если только он не едет на ледовом комбайне или не выполняет еще какое-нибудь задание в общественной зоне. Сколь бы безупречна ни была его форма.