Джулия Тиммон

Солнечный зайчик

1

— Все, Ким, все! Я так больше не могу! — Джосс врывается ко мне в гостиную в облаке бодрящего пропахшего весной воздуха. На коротком плаще мельчайшие капли дождя, волосы мокрые, под бровями отпечатки туши. Опять забыла зонтик. Впрочем, похоже, ей сейчас вообще не до чего. — Что делать — не знаю! Ты и представить не можешь!

Закрывает лицо руками и прямо во влажном плаще тяжело опускается в мое любимое кресло — плюшевое, багровое, напоминающее по форме сердце исполина. Обожаю все необычное. Когда вокруг тебя сплошь причудливые вещи, не скучно жить.

Могу себе вообразить, что последует дальше. Джосс посидит молча и неподвижно, а потом разрыдается. Я знаю ее как облупленную, пожалуй лучше родной матери. В гостиной полумрак. За окном хмарь и морось, а я не включаю свет. Бывает, приятно посидеть и поразмыслить в полутьме, особенно в воскресенье, когда от вчерашнего веселья немного гудит голова и никуда не нужно спешить.

Плечи Джосс судорожно подпрыгивают, из груди вырывается стон. Я тяжко вздыхаю и неохотно поднимаюсь с дивана.

— Может, сварить кофе? — Пока у подруги подобие истерики, лучше ее не трогать. И переждать бурю в сторонке. Успокаивается она быстро, так что можно не ломать голову, надо ли вызывать «скорую», звонить ее родителям или даже Эрику — он как никто умеет привести ее в чувства. У Джосс и мать такая, и отец, и сестра. Вспыхивают, как спички, из-за любой мелочи — могут кричать, размахивать руками, лить слезы, но их огонь скоро гаснет.

Начинается самое страшное. Всхлипывания Джосс перерастают в душераздирающие рыдания. Она качает головой и вцепляется в волосы — с такой яростью, будто задумала вырвать их клочьями. Я иду готовить кофе, стараясь делать вид, будто не происходит ничего сверхъестественного. Скорее бы угомонилась!

Шлеп-шлеп-шлеп! Ко мне подбегает мой Пуш — горячо любимый мальчик, баловень-сынок, моя отрада и спасение. Становится в позу суслика и чуть приподнимает свои вислые уши: может, угостишь вкусненьким?

— Нельзя, мой зайка. Ветеринар ведь сказал: не перекармливай.

Плач стихает как раз в ту минуту, когда я достаю две чашки, чтобы наполнить их горячим кофе. Раздается глубокий прерывистый вздох. Я не тороплюсь — даю Джосс время прийти в себя.

— Ну, что у вас опять? — спрашиваю, наконец возвращаясь к ней и протягивая чашку.

Джосс заправляет за уши волосы, делает первый глоток и опускает чашку на пол. Я молча переставляю ее на сервировочный столик — он между креслом и диваном. На паркете от горячих чашек остаются белые круги, а я живу не в своей квартире — в съемной.

— Папаша мне устроил такое — это надо было видеть! — Покрасневшее лицо Джосс перекашивает от возмущения. — Заявил: я больше не намерен платить няньке, устраивай, мол, Долли в садик. И деньги на операцию ищи сама.

Я вновь забираюсь на диван и поджимаю под себя ноги. Пуш тоже запрыгивает и толкает меня в бок своим вечно двигающимся носом — требует внимания. Осторожно кладу его на колени брюшком вверх и начинаю чесать теплую меховую пяточку.

— По-моему, это он так, всего лишь припугнул тебя.

Джосс выпучивает обрамленные расплывшейся тушью глаза.

— Нет, теперь все серьезно! По их мнению, я лоботряска. Должна исправиться. Забыть о развлечениях, встречах с друзьями и шопинге, найти работу поприличнее и превратиться в молодую старуху! Папаша сказал: пока не перестанешь просиживать по два часа перед зеркалом, на мою помощь можешь больше не рассчитывать! Кричит, что я трачу весь свой заработок на тряпки и помады и нагло сижу вместе с дочерью на его чертовой шее! — Ее взгляд перемещается на млеющего от ласки Пуша. Она морщит нос. — Убери зайца с колен!

Джосс не любит животных, не понимает, как можно убивать столько времени на чистку клетки, мытье туалета и тратить немыслимые деньги на покупку специальных кормов, кроличьих игрушек, сена. Странно, что у нас с ней такая крепкая дружба. Джосс для меня, точно сестра. Мы и не ссорились-то по-крупному никогда в жизни, ну, если не считать пары раз, из-за пустяков.

— Не зайца, а кролика, — терпеливо поправляю я. — Сладкого Пушика. Никуда я его не уберу.

— Того и гляди, нагадит прямо на диван. — Джосс смотрит на Пуша с неприязнью. Не понимаю. По мне, так подобную прелесть нельзя не любить. Стоит лишь взглянуть на него — и поет душа.

— Он приучен к лотку.

Джосс с шумным вздохом откидывается на спинку кресла, как видно тотчас забывает про Пушика и страдальчески морщит лоб.

— Нет, Ким, на этот раз отец настроен решительно. Как никогда.

— Может, тебе правда поискать другую работу? — осторожно предлагаю я. — И… поменьше веселиться? В субботу отдыхай, но в остальные вечера ни к чему разъезжать по гостям и клубам. Бери пример с меня.

Джосс воинственно вцепляется в подлокотники.

— И ты туда же? По-твоему, мой папаша прав?

Качаю головой.

— Жалеть деньги на операцию единственной внучки — это, по-моему, слишком.

— Вот и я про то! — Джосс жалобно кривит губы, как будто вот-вот опять заплачет. — Неужели они не понимают: я езжу на проклятые вечеринки лишь потому, что хочу наконец найти свое счастье! Я молодая, во мне море энергии, и мне нужен мужчина, спутник. Если торчать лишь на работе и дома, время уйдет и останешься одна навсегда.

— А с Эриком что?

— С Эриком ничего! — вспыхивает Джосс. — Мы расстались! Окончательно.

— В пятнадцатый раз, — бормочу я.

— Этот раз последний, Ким! — восклицает Джосс, вскидывая руки. — Он не объявляется уже три месяца. Такого никогда не бывало.

Пытаюсь вспомнить, как долго они не общались после Дня благодарения. Гм, да, Рождество уже встречали вместе.

— Но с деньгами ведь может помочь?

Джосс качает головой.

— Не хочу ему ни звонить, ни напоминать об операции. Не люблю унижаться. — Она наклоняет голову почти к самым коленям, закрывает лицо руками и сидит так минуту-другую, громко сопя.

Пушику настолько приятно, что он лежит не двигаясь, точно умер от восторга. Вспоминаю, чего мне стоило завоевать его доверие, и горжусь собой.

— Послушай, но ведь ты сказала, что сама устроила последнюю сцену? Что наговорила Эрику разных гадостей, заявила, будто жалеешь, что в свое время предпочла его Альберту? Для мужчины услышать подобное от своей женщины хуже тумаков.

— Он достал меня, — объясняет Джосс, не поднимая головы и не убирая от лица рук. — Я сама не понимала, что такое несу. Это безумно тяжело, Ким, жить с человеком, который каждую минуту пытается тебя перевоспитывать. Не туда поставила шампунь в ванной, не выключила свет, когда вышла из комнаты — всего на пять минут! — Она наконец поднимает голову, но спину не выпрямляет и смотрит на меня глазами избитого и выброшенного в подворотню щенка.

Моя рука замирает на лапке Пуша. Может, в этот раз все действительно куда серьезнее?

— С Эриком мне душно и плохо — хоть волком вой! — с чувством прибавляет Джосс.

— Ладно-ладно, — утешительно бормочу я. — Про него больше ни слова.

Глядя на меня с признательностью, она наконец разгибает спину.

— Пей кофе, — говорю я. — Остынет ведь.

— Ага. — Джосс берет чашку обеими руками и делает два больших глотка.

Ее лицо становится заискивающе-робким, что настораживает меня. Не пришла ли на ум моей изобретательной подруге очередная безумная идея? — размышляю я, наблюдая за ней.

— Мне нужны деньги, Ким, очень немалая сумма, — с обреченным видом заявляет она. И тут же прибавляет, будто эта фраза в состоянии что-либо изменить: — В долг, конечно! Я все отдам, как только смогу!

Смотрю на нее в изумлении. Такое чувство, будто занять Джосс собралась у меня. Смех да и только! Я, естественно, работаю и зарабатываю достаточно, чтобы не клянчить деньги у братьев или у родителей. Но иной раз в ожидании очередной зарплаты, что называется, затягиваю пояс потуже. И на роль кредитора никак не гожусь.

— Сколько же тебе надо? — интересуюсь я.

Страдалица со вздохом откидывается на спинку кресла.

— Я пока не посчитала. Этой суммы должно хватить, во-первых, на операцию; во-вторых, чтобы заплатить за садик. А в-третьих, чтобы снять жилье и уехать наконец из папашиного дома. В-четвертых, чтобы уволиться с этой работы и найти новую.

Присвистываю.

— Да уж, потребуется немало. Может, без чего-нибудь пока обойдешься?

— Без операции? — Джосс смотрит на меня так, словно я предложила ей, чтобы освободиться от лишних проблем, собственноручно прикончить дочь.

— Почему сразу «без операции»? Допустим, без квартиры, — говорю я.

— А о том, что и Долли такая обстановка, как в доме у моих драгоценных родителей, вредна и неприятна, ты не подумала? — спрашивает Джосс, испепеляя меня взглядом.

Долли три годика. Я люблю ее не меньше, чем Пуша. Может, даже больше. Вернее, нет, не больше и не меньше, просто, наверное, иной любовью. У нее рыжие, как у Эрика, блестящие кукольные кудри, всегда улыбка до ушей и сотня вопросов обо всем на свете. Еще она потешно путает слова — говорит «критик» вместо «кретин», «враждебный» вместо «врожденный». Слово «врожденный» малышка постоянно слышит от взрослых — врачи установили, что она родилась с близорукостью. Для того и нужна операция — чтобы улучшить зрение. Я тоже за Долли в ответе — она моя крестница.

Вздыхаю. Можно было бы позвать их обеих ко мне, но у меня всего лишь гостиная и спальня. И Пушик, который всего боится, особенно маленькую Долли — не знает, чего от нее ожидать.

— Но ведь ты работаешь всего полдня, — говорю я, продолжая раздумывать, нельзя ли найти более легкий выход. — С утра трудись себе, а после ланча подыскивай новое место. Я, естественно, помогу — как только поступит новая интересная заявка, сразу позвоню.

Джосс жалостливо кривит губы, будто ее страшно оскорбили и в самый раз снова распустить нюни.

— Да как ты не понимаешь, Ким? У меня и так ни на что не хватает времени! Я возвращаюсь домой, укладываю Долли. Потом она просыпается и мы идем гулять. Смотришь — на дворе уже вечер.

Нельзя сказать, что Джосс скверная мать. После работы она правда несколько часов подряд не отходит от дочери, не отвлекается ни на что постороннее; бывает, даже не отвечает на телефонные звонки. А из зарплаты тратит на себя лишь половину или даже меньше, на остальные деньги покупает игрушки и одежду для Долли. Впрочем, питается и одна и другая действительно за счет отца и деда, а ведь мы с Джосс уже давно не девочки — нам по двадцать девять.

— Мне нужно взять в долг, Ким, — со странной настойчивостью, даже мольбой повторяет она, словно толстая пачка купюр упадет ей на голову, как только удастся заручиться моей поддержкой.

— У кого же ты станешь просить такие деньжищи? — спрашиваю я, теряясь в догадках и старательно делая вид, что не замечаю ее подозрительных намеков. — Не у папочки же! — Смеюсь.

Джосс фыркает.

— Это исключено. Он пошлет меня куда подальше вместе с Долли. Да и нет у него такой суммы. — Она на полминуты замолкает и гипнотизирует меня взглядом. Я опускаю глаза, прикидываясь, что хочу полюбоваться Пушем. Впрочем, он в самом деле бесконечно радует глаз, даже в минуты, когда совсем не до радости. — Послушай, Ким… — вкрадчиво произносит Джосс…

Я замираю. Не подвело меня чутье! Но чем я могу ей помочь?

— Знаешь, какая идея меня посетила? — сладким голосом, явно стремясь умаслить и вместе с тем осторожничая, произносит Джосс.

Мне делается страшно. Какие Джосс посещают идеи, вы и представить себе не можете. Однажды еще в школьную пору, когда парень, с которым она тогда встречалась, пригласил ее на вечеринку к приятелю — у того уехали родители, — Джосс уломала меня тайком ускользнуть из собственного дома, улечься в ее кровать и накрыться с головой одеялом. Дело было в том, что ее строгий отец около полуночи непременно проверял, дома ли его дочери. Заходил к каждой в комнату и, если они уже лежали в постели, спрашивал: «Спишь?». Следовало промычать в ответ «угу», и никто ни о чем не догадался бы. Меня родители никогда не контролировали, поэтому из дома получилось сбежать без труда, но как раз в ту минуту, когда в начале первого отец Джосс вошел в комнату, мне приспичило в туалет. Я не услышала, что открывается дверь, решила быстренько сбегать в уборную и откинула одеяло. Скандал был чудовищный! До сих пор не пойму, как я согласилась на подобную аферу. Хотя ничего особенно удивительного тут нет: у Джосс дар убеждать. Это небезопасно.

Поднимаю глаза и смотрю на нее, безмолвно предупреждая: играть с огнем я не желаю, имей в виду!

— А что, если тебе принять предложение того парня? — спрашивает Джосс таким тоном, будто рассуждает вслух, съесть на ланч бутерброд или мороженое. — Ну, Грегори Колберта?

У меня от возмущения перехватывает дыхание.

— Ты что, совсем с ума сошла? — Я спросила бы посуровее и погромче, но побоялась, что от испуга уйдет в пятки трусливое кроличье сердце.

Джосс поднимает руки и начинает размахивать ими, как дирижер перед симфоническим оркестром.

— Подожди-подожди! Я сейчас все объясню!

— Что тут объяснять? Еще предложила бы мне выйти на панель! — негодую я.

— Ну! Это же совсем разные вещи, — говорит Джосс, наклоняясь вперед настолько, что пряди ее подсохших волос касаются стола. — Послушай меня — и сама увидишь, что от этого все только выиграют, в том числе и ты!

Я настолько поражена ее наглостью, что готова схватить аферистку за грудки и выставить вон.

— Не желаю я тебя слушать!

— Главное, что тебе не придется ничего ему говорить — всего лишь наберешь номер, — оживленно начинает Джосс, будто я не запретила ей развивать эту мысль, а, наоборот, нашла план блестящим. — С Нейлом вы разошлись, так что ты свободна. Его, ты сама говоришь, не любила и не уверена, что вообще когда-либо влюбишься, так что терять тебе нечего!

Ее лицо расплывается в торжествующей улыбке, и это настолько не вяжется с глазами, вокруг которых черные расплывчатые круги, что я едва сдерживаю смех. Впрочем, смеяться в моем положении странно. В самый раз заплакать. Джосс точно спятила. Пуш, почувствовав мое настроение, спрыгивает на пол, а я складываю руки на груди в неосознанной попытке защититься.

— Выйдешь за Колберта, поживешь в богатстве и со всеми удобствами, а там, если совсем не понравится, разведешься. Ему заявишь, что он не подходит тебе по характеру. Вот и все!

— Ты хоть соображаешь, что говоришь?! — спрашиваю я, расходясь. — Да как у тебя поворачивается язык делать мне такие предложения?!

— Я не предлагаю, прошу… — с растерянно-виноватым видом, из-за которого сразу возникает желание сбавить тон, бормочет Джосс. — Ради дочери… — прибавляет она горестно и с упреком.

Я начинаю чувствовать себя так, словно совершила проступок или чего-то не учла. Тревожный сигнал! За ним неизменно последуют душевные муки и долгие беседы с совестью. Финал непредсказуем. Пытаюсь бороться с опасным ощущением.

— А если бы ты была на моем месте? Что, неужели без колебаний вышла бы за него? Только отвечай честно!

Взгляд Джосс останавливается на невидимой точке в воздухе — пытается представить, что она — это я.

— Гм… Может, не без колебаний. Сначала, конечно, взвесила бы все «за» и «против». А когда поняла бы, что «за» намного больше, отбросила бы любые сомнения. — Она поворачивается ко мне и с уверенностью кивает. — Да-да, отбросила бы.

Я усмехаюсь.

— Ты ненормальная, определенно!

— Станешь тут ненормальной, когда все кувырком! — восклицает Джосс. — Если о завтрашнем дне и думать страшно! Ладно бы еще, если бы не было ребенка…

Мне в голову приходит неплохая мысль.

— Послушай, а давай я поговорю с твоим отцом? Объясню, что тебе требуется какое-то время…

— Ни в коем случае! — Джосс вытягивает вперед руки. — После того что сегодня было! Лучше стать уличной попрошайкой, воровкой, чем вымаливать у него отсрочки и позволения!

Мне становится совсем не по себе. После несчетных стычек с отцом она нередко сама просила меня побеседовать с ним. Старик Саттон, хоть и порой бывает непреклонен, мне всегда доверяет. Если теперь Джосс даже и слышать не желает о моем вмешательстве, дело, видно, правда худо.

Она категорично качает головой.

— К тому же он предупредил: и не пытайся подсылать ко мне подружку! С меня, мол, довольно. Явится — тотчас выставлю ее за дверь.

Скажите, пожалуйста! Я ведь не о себе забочусь — для них же стараюсь. Чтобы жили по-человечески…

— А этот Колберт, если присмотреться, даже ничего, — произносит Джосс неожиданно сладким голосом.

— Ничего? — изумленно переспрашиваю я. — А не ты ли твердила, что с таким, как он, и здороваться бы не стала, будь он тебе хоть родным братом! Не ты ли называла его не иначе, как Гнусом, еще вчера вечером?

Пуш ускакивает в спальню и начинает чем-то греметь. Джосс растерянно потирает нос, придумывая, как бы выкрутиться.

— Да, правильно. Я называла его именно так, — медленно и миролюбиво говорит она.

— Потому что он высокомерный гордец, не замечает никого вокруг, нелюдим и со странностями! — одним духом произношу я.

Джосс с дурацкой улыбочкой кивает.

— Да-да, все это так. Но тебя-то он заметил! — ликующе поднимает она палец.

— Не представляю себе когда!

— Видимо, в эту таинственную минуту ты смотрела в другую сторону.

— Минуту? Разве можно за одну-единственную минуту разглядеть в человеке нечто такое, из-за чего возгоришься желанием связать с ним жизнь?

Джосс пожимает плечами.

— Может, у него особый талант.

— Не талант, а проблемы с головой! — выпаливаю я.

— Если он с небольшим сдвигом, тебе же лучше, — рассудительно говорит Джосс. — Не будет мучить совесть, когда заговоришь о разводе.

Я набираю полную грудь воздуха с намерением крикнуть, что у нее нет сердца, но тут возвращается Пуш, и ради него я молчу. Джосс расценивает это как первый шаг к отступлению и атакует с удвоенным пылом:

— Ну задумайся хорошенько: хоть попробовать, что такое замужество, тебе непременно нужно. Чтобы по крайней мере не жалеть потом об ушедших годах. Раз ты не можешь никого по-настоящему полюбить, значит, по идее не должна пользоваться чувствами влюбленных в тебя, дабы не разбивать никому сердце. А у Гнуса… то есть у Колберта никакого сердца в помине нет! И переживать-то будет не из-за чего! Может, он по той же самой причине сделал тебе нелепое предложение? Воспылать страстью к кому бы то ни было не в состоянии, но сознает, что это ненормально, да и папочка, наверное, требует: скорее женись! Вот он и выбрал первую попавшуюся женщину.

Быть пределом Колбертовых мечтаний, клянусь, никогда не желала, но думать про себя «первая попавшаяся» как-то тоже, знаете ли, не очень приятно.

— Может, тебе завидно, что не на тебя пал его выбор, а? — Я смотрю на Джосс в упор.

Она фыркает.

— Еще чего! А вообще-то… Ну, завидовать тут положим, нечему, однако не думаю, что это столь неинтересно… побывать в роли его жены.

— Это ты теперь так говоришь, потому что вбила себе в голову такую дурь! — Разговор начинает меня злить. И больше всего то, что не стихает проклятое чувство вины. А ведь я совершенно ни в чем не виновата. И не обязана совершать безумства по той только причине, что у моей лучшей подруги нет достойно оплачиваемой работы, понимания с мужем и лада с отцом!

Джосс с серьезным видом крутит головой.

— Вовсе нет. Мне правда немного интересно, как это было бы — стать миссис Колберт? Только представь: живешь как сыр в масле. Изысканные кушанья, развлечения, драгоценности… — Ее перепачканная растекшейся тушью физиономия озаряется мечтательной улыбкой.