— Вера Николаевна, — улыбнулась девушке Вера.

— Так вот, — продолжил Борис Борисович, — сделайте так, чтобы никому сегодня скучно не было.

— Я поняла, — кивнула девушка.

— Тоже актриса? — спросила Вера, когда они отошли.

Борис Борисович кивнул.

— Двоих я уже видела. Федор Андреевич…

— Волков, — назвал фамилию актера олигарх. — Второй — Алексей Козленков. Козленков начинал лет тридцать назад. Снимался в фильмах-сказках для детей. Знаете, он был такой тоненький, светловолосый, кудрявый. Типичный Иванушка-дурачок или Иван-царевич, но потом молодые годы прошли, и типаж стал не тот.

— Я его вспомнила, видела фильмы с его участием в детстве.

— А Волков как начинал, не знаю, но сейчас он достаточно востребован. В кино приглашают. Но Федор остается в театре, вероятно, не желая расставаться со своим другом Козленковым и с еще одним приятелем — Борисом Ручьевым, который служит в театре вторым режиссером. А ведь именно Ручьев открыл этот театр… Правда, тогда он был частным театром и назывался «Ручеек». Но дело, как это случается, не выгорело. Прогорел театр. Пошел под государственную крышу, но финансирования все равно должного не получил. А тогда появился я. Помогаю чем могу. А Волков, Ручьев и Козленков дружат с давних пор, хотя и ссорятся постоянно. Однажды Козленков едва не зарезал Волкова. Вовремя удержали. А обиделся из-за ерунды — из-за эпиграммы. Волков ведь этим балуется и достаточно зло сочиняет на каждого…

— Что же такого можно сочинить в стихах, чтобы человек готов был убить автора? — удивилась Вера.

— Да ничего особенного. Хотите, прочитаю? — предложил Софьин.

— Если вас не затруднит.

— Тогда слушайте, — усмехнулся Борис Борисович:

Козленков как-то раз пошел к Ручью напиться,
Нажрался и пошел домой пешком,
а там на час езды.


Устал… Решил в подъезде помочиться,
Где Волков жил, и получил… внушенье.
Всем объявляю Соломоново решенье:
Пусть знает всяк, кто хочет хватануть
чужого виски,
От Волкова получит и по жопе, и по письке…

— Ну да, действительно зло, — нахмурилась Вера. — И неужели он ко всем так относится? Вот что, например, можно написать про эту девушку, которую мы только что встретили? Она такая тихая и скромная.

— Не знаете, что можно про Таню написать? Тогда позвольте прочитать эпиграмму и на нее.

Хорошавина Татьяна
Спит в сапожках из сафьяна,
Чтоб не стибрили враги:
Так сапожки дороги.


Ну а раньше у нее
Театральное жулье
Скоммуниздило белье…


Одеяло убежало,
Улетела простыня
И подушка как лягушка
Ускакала от нея.


И счастливая такая
В сапогах, хотя нагая,
Таня спит без памяти.
Ангелочек, мать ети.

Софьин выпалил все это на одном дыхании и посмотрел на собеседницу.

— Как вам такие вирши?

— Ужасно! Зачем он так?

— Характер такой, — пожал плечами Борис Борисович. — Волков — талантливый человек. Всех уверяет, что он потомок основателя первого русского театра — актера Федора Григорьевича Волкова. Многие, как говорится, верят. Но я решил навести справки. Подтверждений этому не нашел. Его отец, Андрей Иванович, был актером какого-то провинциального театра и умер — точнее, замерз. Возвращался домой зимней ночью, прихватило сердце, упал и замерз. Вероятно, пьяным был. Наш Федя Волков тогда еще в школе учился. Большую часть своей жизни он шел по стопам родителя. Но потом его пригласили в кино, и пошло-поехало. Но это уже сравнительно недавно было. Но живет он по сравнению с другими собратьями по театру относительно неплохо в финансовом смысле.

— А вы его на сцене видели? — спросила Вера.

— Естественно. Я был на их спектакле в Осло. Честно признаюсь, понравилась постановка. Но там весь зал с ума сходил. Не удивлюсь, что в скором времени отправится театр «Тетрис» по европейским городам и весям с гастролями. Удивят своей постановкой «Гедды Габлер» весь мир.

— Я, к стыду своему, не знаю спектакля, о котором вы говорите, — призналась Вера.

— Разве? — удивился Софьин. — Это пьеса Ибсена о молодой девушке, которая всех ненавидит. Не то что ненавидит, но ей противно всякое прикосновение мужа, она ненавидит окружающих женщин, она хочет быть другой — женщиной, которая ни в чем не уступает мужчинам. Она хочет быть такой же, как и ее умерший отец-генерал. Потом она кончает жизнь самоубийством, узнав, что беременна.

— Ужасная пьеса!

— Великая. Но от нее все устали давно. Феминизм уже не такая острая тема, как сто с лишним лет назад… Но Гилберт Янович так поставил спектакль, что скоро будут его самого приглашать во все крупнейшие театры мира, чтобы он и для них поставил нечто подобное. Представьте такую сцену, которую он придумал и которой у Ибсена вроде как нет, да и быть не могло… Ночь. На столе подсвечник с догорающей свечой. Гедда лежит в постели с мужем. Он прикасается к ней — она его отталкивает, но муж настаивает и делает свое дело чуть ли не силой. В комнате темно, Гедда с отвращением отдается и смотрит перед собой… И вдруг в темноте неожиданно вспыхивает на пару секунд круг света, а в нем обнаженный молодой мужчина. Гедда начинает искать его в темноте глазами, и то тут, то там вспыхивает на секунду круг света: и там и сям появляется голый мужчина, потом другой… И вдруг Гедда начинает испытывать… И кричит…

— То есть появляются актеры? Абсолютно голые? — не поверила Вера.

— Абсолютно. Скаудер ввел в спектакль еще одного персонажа, которого нет у Ибсена, — генерала Габлера. Он потом тоже появляется из темноты…

— Голый?

— Не совсем. Волков, а он играет роль генерала, наотрез отказался раздеваться полностью. Генерал Габлер появляется в солдатских кальсонах и с саблей на боку. И Гедда понимает сразу, кого она хочет на самом деле.

— Странная постановка. Я бы старалась не смотреть на сцену, раз там голые мужчины.

— А на кого еще смотреть? — усмехнулся Борис Борисович. — Там, кстати, еще и голые девушки появляются, как видения героини, но она к ним испытывает отвращение… Однако в зале овации были такие, что… Представьте норвежцев, этих суровых потомков викингов, так они завалили всю сцену цветами. Короче говоря, Скаудер — большой талант.

— Я слышала, что они еще и другой спектакль возили.

— Ну да. «Три сестры». Но и там Гилберт Янович превзошел в своих фантазиях Чехова. Кстати, «Три сестры» — это программная постановка Скаудера. Он же был приглашен в театр «Ручеек» для постановки именно этой пьесы, после чего на него обратили внимание и предложили возглавить распадающийся коллектив. Так он стал художественным руководителем. И назвал теперь уже свой театр — «Тетрис». Что на самом деле не что иное, как аббревиатура «Театр Три Сестры». Они даже перед театром поставили бронзовое изваяние трех сестер-муз: муза трагедии Мельпомена, муза комедии Талия и муза танцев Терпсихора. Я профинансировал и создание памятника, и установку. Правда, потом памятник перенесли в фойе театра, потому что местные жители стали жаловаться, дескать, дети это видят. Изображены музы не то что без одежды, но и в не очень приличных позах. Теперь эти бронзовые музы стоят при входе, и у зрителей сложилось поверье, что необходимо потереть их, и тогда сбудутся все желанья.

— А потому, как я предполагаю, некоторые места скульптур, которые живым людям не следует выставлять напоказ, блестят ярче, чем все остальные, — предположила с усмешкой Вера.

— Именно так. То есть зритель сам выбирает, что ему нравится более всего, — заключил Борис Борисович, засмеялся и продолжил: — Правда, теперь театру предстоит в суде оправдываться. На театр, а заодно на автора этого замечательного памятника подали в суд сразу три девушки, якобы опознавшие в музах себя: одна — телеведущая, увлекающаяся политикой, другая — тоже что-то ведет, а заодно поет под фанеру, а третья — бывшая балерина с не очень хорошей репутацией. Об этом в самом конце театрального сезона сообщили все СМИ, а потому в театре каждый вечер был полный аншлаг, перекупщики продавали билеты по сумасшедшей цене, а изваянья засияли сильнее, чем прежде.

— Это все Гибель Эскадры придумал?

— О-о! Вы даже и это знаете! — удивился олигарх. — Прозвище, между прочим, все тот же Волков ему прикрепил. Ну, да Гилберт Янович почти что сам выдумал этот маркетинговый ход. Один умный человек, не будем показывать пальцами, подсказал, конечно. Но суд по защите чести и достоинства трех раскрученных зомбоящиком муз только через четыре месяца, а за это время сумма предъявленного иска будет отбита несколько раз, да и в то, что суд присудит этим дамам какую-нибудь компенсацию, я не верю. В очередной раз они, мягко говоря, опростоволосятся.

Они шли по коридору вдоль кают. Возле одной из дверей Борис Борисович остановился и предложил:

— Хотите, познакомлю с театральным гением?

— Неудобно как-то, — замялась Вера.

— Неудобно будет, когда через год он станет мировой звездой и забудет, кто ему помог на небосклон вскарабкаться. К нему надо будет для встречи за год вперед записываться. А пока… — Софьин постучал в дверь и громко произнес: — Гилберт Янович, ты один?