Миг перехода почувствовался сразу: желудок внезапно оказался где-то там, где по идее должны были быть лёгкие.

— Доклад о состоянии корабля, — поборов привычную, чтоб её, тошноту, совершенно нормальную для любого живого организма, попавшего за пределы евклидова пространства, я затребовал отчёта у команды.

— Двигатели — штатно…

— Энергосистема — штатно…

— Жизнеобеспечение — штатно…

— В салонах всё в порядке…

Перед глазами мелькали таблицы параметров, транслируемые Танечкой через нейроинтерфейс прямо в зрительный отдел мозга. Действительно, всё в порядке. Только две или три позиции светились не зелёным, а чуточку желтоватым, да и те не относились к жизненно важным системам или конструкциям. Нанотрещинки в одном из баков питьевой воды или холодильник на камбузе, не дотянувший до штатной температуры треть градуса, никак не отражаются на лётных характеристиках «Меркурия» и безопасности рейса. Трещины заделает бортовой бот-ремонтник, а разницу в три десятых градуса вряд ли кто-то вообще заметит, когда станет откупоривать баночку чего-нибудь холодненького.

Вот если бы позиции относились к жизненно важным параметрам или светились жёлтым, тогда мы не отошли бы от дока до полного устранения проблем. Для того и держат на станциях и кораблях бригады техников, и без работы они не сидят. Красный цвет и вовсе означал полный отказ системы и капитальный ремонт. На моей памяти пока такого не случалось, технари и своевременная профилактика делали своё дело.

— Через пятнадцать минут будем на месте, — в голове — в буквальном смысле промеж ушей — раздался голос пилота-навигатора. — Туннель вроде спокойный.

— Сплюнь, — хмыкнул я.

— Да ладно, Майки, давай без суеверий. В первый раз летим, что ли?

Самое смешное, что Том «в реале» говорит с акцентом, а нейротрансляция у него на чистейшем русском языке. Чище, чем у меня с моим южнорусским выговором. Я грешил было на наш искусственный интеллект, но ни Паша, ни Танечка к этому явлению свои лингвомодули точно не прикладывали, проверено. Какой-то странный выверт у самого Тома, не иначе.

— Сверь лоции.

— Сверил. Всё в порядке, отклонение от курса минимальное.

— Техотсек, что у вас?.. Техотсек, ответьте рубке.

— У третьего маневрового частоту малость «шатает», командир, две сотых процента туда-сюда. Во время стыковки возможна вибрация, — главтехнарь, мой старый друг Костя, как обычно отвечает не сразу. Неприятная черта, но техником он буквально родился, и за это его ценят, не обращая внимания на второстепенные мелочи. — Ничего страшного, на Чулане будет время, отладим.

— Почему принял движок с отклонением?

— Допустимое отклонение согласно инструкции — восемь сотых процента, командир.

— Ясно. В случае нештатной ситуации докладывай немедленно.

«…а не после того, как ты эту нештатную ситуацию устранишь», — этого я вслух не сказал, но все всё поняли правильно.

Итак, на борту всё… или почти всё в идеале. Туннель спокойный. Пассажиры перенесли переход нормально, оставив врачей — двух человек и двух чуланцев — без работы.

Всё в порядке.

Летим.

— Командир, принимаю сигнал бедствия.

— Пеленг?

— Пеленг затруднён, командир, мы внутри туннеля. Много помех. Но если мы его принимаем, значит, источник впереди по курсу.

— И мы близко к выходу. Жёлтый уровень. Готовность номер два.

— Принято.

Возникло крайне нехорошее чувство — ожидание беды. Где-то внутри поселяется комок холода, не дающий нормально дышать.

Приятный женский голос Танечки может ввести в заблуждение, тем более что её голографический образ — изящная блондинка. На самом деле это мощный квантовый кластер с искусственным интеллектом первого класса, в определённых обстоятельствах обладающий свободой воли. Но не инициативой. Право на нестандартные решения пока стабильно остаётся за разумными существами.

— Разворот на сто восемьдесят градусов.

— Есть разворот на сто восемьдесят градусов, — а это уже Радислав, наш второй пилот. — Компенсаторы включены.

Нужно повернуть корабль маршевым двигателем по курсу, станция всего в часе тормозящего полёта от точки выхода. Затем виток вокруг планеты, уравнивание скоростей, стыковка… Точно-точно? Сигнал бедствия, кстати, мы всё ещё принимаем. А впереди по курсу как раз станция и планета. Что там стряслось? Какой-то корабль с повреждённым двигателем? Сверхмощная вспышка на звезде Чулана? Авария на станции или катастрофа на планете? Насколько я успел изучить чуланцев, они выдадут в эфир общепринятый в Содружестве сигнал бедствия только в самом клиническом случае, когда точно уверены, что сами не справятся. Прямо как наш Константин, бог техотсека.

От этой мысли легче не стало. Скорее наоборот.

Момент выхода все ощутили не менее ярко, чем вход. Мгновенная тошнота, цветные пятна перед глазами. И резкий запах тонизирующей воздушной смеси в маске. Не нашатырь, конечно, но в чувство приводит быстро и качественно. Тихий, на грани слышимости, писк гравитационных компенсаторов мгновенно поглотил глухой удар и низкий ноющий звук. Это сквозь все переборки и звукоизоляции пробивался чудовищный грохот маршевого двигателя.

— Командир, — я услышал севший от волнения голос Тома. — Станция не отвечает на запросы.

— Командир, я идентифицировала источник сигнала бедствия, — практически одновременно с ним заговорила Танечка. Вот уж кто невозмутим, как… компьютер. — Это орбитальная станция планеты Чулан.

— Они что-нибудь, кроме самого сигнала, передают?

— Нет, командир.

Биотехника чуланцев — впрочем, как и наша — могла издавать крик о помощи даже тогда, когда на борту не оставалось никого живого. Вот ведь чёрт… Надеюсь, они просто покинули повреждённую станцию, а не погибли все до единого.

«Надеюсь». Пилотов это слово пугает. Другое дело, что нас учили быть хозяевами своего страха.

— Командир, впереди по курсу плотный метеоритный поток, не отмеченный на карте системы Чулан, — доложил компьютер. — Наша скорость ноль семь. Повернуть или затормозиться не успеем.

Крошечный комочек космического мороза, поселившийся во мне после сообщения о сигнале бедствия, мгновенно разросся и выхолодил душу ощущением близкой беды.

— Все двигатели — полная мощность! — пилот может бояться, но корабль он спасать должен. Обязан. Чего бы ему это ни стоило. — Манёвр уклонения!

— Компенсаторы сгорят к чёрту! — проорал Радислав. — Всех размажет по переборкам!.. Сделаем всё возможное, капитан!

— Пассажиров — по спасательным капсулам!

— Принято, — по-прежнему спокойно ответил компьютер.

Представляю, что сейчас начнётся в салонах. Тут не помогут даже все документированные и недокументированные способности Танечки.

Плевать. Лишь бы восемьсот душ были упакованы в спасательные модули, которые способны несколько часов выдерживать температуру, магнитное поле и жёсткое излучение фотосферы звезды класса М. А там, сидя в капсулах, пусть нервничают на здоровье, самое позднее через сутки их подберут спасатели. Девчонкам-стюардессам и врачам — туда же, с пассажирами.

А мы — пилоты и технари — попытаемся спасти корабль.

В нормальных обстоятельствах — к примеру, на Земле — этот крошечный, размером с ноготь мизинца, кусочек кометного льда испарился бы ещё в стратосфере. Если не раньше. В космосе, при «орбитальных» скоростях, он в худшем случае оставил бы крошечную царапинку на прочном корпусе. Но из туннеля корабли выходят на скорости почти в три четверти световой. Пресловутого защитного поля не придумали ещё ни на одной из планет Содружества, а магнитная защита отклоняет лишь заряженные частицы, но никак не кусочки льда.

От удара такой льдинки на субсветовой скорости не спасёт никакая обшивка.

Перед глазами замелькали красные полосы с нейросообщениями: при такой плотности потока информации звуковые отчёты и команды бесполезны. Разгерметизация шлюза, пробой энерговода, второй техотсек обесточен, убит электромеханик… Страх куда-то мгновенно подевался. Наверное, когда решения нужно принимать в темпе нейросвязи, становится не до эмоций. На тренажёрах при отработке нештатных ситуаций я не боялся ни до, ни во время, ни после. Сейчас — впервые за восемь лет — на меня всей тяжестью обрушился горный хребет ответственности за восемьсот с лишним жизней. И ошибиться я не имею права.

Только сейчас до меня дошло, почему даже при тщательном отборе абитуриентов у нас, космических пилотов, самый высокий отсев. Диплом получает в лучшем случае треть от первокурсников. Остальные не выдерживают, уходят в стратосферники или вовсе в наземные профессии. Иногда отчисляют даже с седьмого, последнего курса. Бывает, и в психушку увозят…

Второй удар. Третий. Разгерметизация пассажирского салона номер четыре. Пожар в коридоре, соединяющем техотсек и вторую реакторную, пробой ещё двух энерговодов… Пока технари делали возможное и невозможное, чтобы предотвратить взрыв, мы, пилоты, объединив усилия через нейросвязь, тоже делали возможное и невозможное. Управляли ещё работающими системами повреждённого корабля, давая пассажирам драгоценные мгновения для спасения. Не знаю, как там Танечка их убеждала, но вспыхнувшую было панику удалось быстро погасить, и в коридоре, ведущем к многоместным спасательным капсулам, не было никакой давки. Камеры наблюдения работали, я намеренно вывел картинку со спасательной палубы на свой интерфейс. Пассажиры напуганы. У людей это заметно по бледным застывшим лицам, у чуланцев — по дёрганой жестикуляции. Но никто не кричит, не рвётся к люкам капсул, расталкивая соседей. И стюардессы молодцы, указывают дорогу, даже улыбаться пытаются…