— Просто я ожидала увидеть тебя в пижаме. Ты твердо сказала, что ложишься спать, — проворчала она.

— Нет, прежде чем раздеться, я заглянула в Фейсбук. И застряла, — объяснила соседка. — Кстати, один продвинутый френд говорит, что Сеть на ночь — это наша молитва на сон грядущий.

— А в чем его продвинутость-то? — заинтересовалась Катя.

— Ну… Как сказать… Все-таки молитва, обращение к богу… Побыть с ним вдвоем, забыв о мире… А тут мир во всей красе и безобразии… Смелость надо иметь, чтобы предпочесть…

Катя слабо улыбнулась. В Москве почему-то считали провинциалок без высшего образования поголовно набожными и воцерковленными. Принять, что давно надорвавшаяся от бедности и прочих тягот глубинка соблюдает обряды, но не верит ни в бога, ни в дьявола, москвичам не удавалось. Выслушав, принимали трагический вид, будто из их неизменной спутницы, пластиковой бутылки с жидкостью, только что вытрясли последнюю каплю. Катя несколько раз силилась развеять туман в чужих головах. Но вскоре решила, что просвещение столицы — дело неблагодарное, и замолчала. Думать о своем боге после смерти Андрея Валерьяновича Голубева она себе запретила. Ничего, кроме плаксивых упреков, в голове не возникало. Так зачем грешить лишний раз?

— Ты обиделась? — забеспокоилась Александрина.

— У вас, интеллектуалов, совсем крыша поехала. Сами себе определили темы для разговоров с людьми другого круга. Чуть вышли за рамки — оскорбили чью-то личность. Не церемонься со мной, ладно? Вот ты спрашиваешь, не обидела ли меня, и я сразу чувствую себя ущербной, — досадливо сказала Катя. Под конец ее непривычно многословного выступления соседка отступила на три шага.

— Кстати, специально для твоего продвинутого френда, — продолжила Катя. — Молитва называется «На сон грядущим», а не «На сон грядущий». Улавливаешь? Не сон приближается, а люди идут спать. Рекомендую заглянуть в молитвослов.

Только тут Катя заметила, что соседка готова выскочить из кухни. Но Александрина всего лишь хотела спросить, откуда у Кати, которой не было и тридцати, такая странная манера речи? Когда Трифонова высказывалась кратко и по делу, все было нормально. Зато монологи она выдавала слишком ладные, будто написанные кем-то, выученные, да еще и отрепетированные перед зеркалом. И начинались они с высокопарных обобщений: «У вас, интеллектуалов… Вы, аборигены мегаполиса…»

Катя была ее единственной знакомой медсестрой, однако вряд ли Катины заморочки объяснялись профессиональными особенностями. По соцсетям тоже не рыскала, хотя именно повторением чьих-то сложных пассажей и казались ее вариации на отвлеченные темы. Читала книги, но без разбора, что под руку попадалось. И явно не цитировала авторов — даже самые глупые из них не были столь простодушны. Другая решила бы, что Катька выпендривается и попугайничает. Что в таких случаях делают? Перебивают, не дослушав. Двух-трех раз бывает достаточно, чтобы отучить человека разглагольствовать в твоем присутствии. Но Александрина окончила филологический. Она была уверена, что ее соседка говорит как думает. И уже полгода испытывала странный дискомфорт, когда молчаливая в общем-то Трифонова связывала больше двух предложений кряду. Александрина даже сформулировать претензии толком не могла. Но ей чудилось, что разговаривает она не с девчонкой, а то ли с мамой подружки, то ли с собственной преподавательницей. Ей было интересно. Но спросить в лоб, кто научил Катю так общаться, она почему-то не решалась. Призыв обходиться без церемоний гроша ломаного не стоил. Вон как уела неведомого ей френда, простушка.

Катя могла бы удивить ее банальностью разгадки. Она не болтала со сверстниками уже лет десять. И семья, в которой пусть и не употребляли молодежных выражений, но годами разговаривали ровно, была далеко. А близкими собеседниками стали люди, очень непохожие друг на друга. И влияли они на Катю одновременно. Женщины из общежития, независимо от возраста, трепались исключительно матом. Анна Юльевна, не задумываясь, обогащала речь медицинскими терминами и говорила на языке своих родителей — представителей столичной научной интеллигенции семидесятых. Андрей Валерьянович имел непосредственное отношение к уникальной секте московских книгочеев. Эти в метро и дома по вечерам умудрялись проводить время с книгой и прочитали все доступные собрания сочинений.

Если бы Катя переняла чьи-то единственные речевые навыки, из нее вышла бы ядреная матерщинница, остроумная дама или виртуозная сказочница. Но ни в одном из стилей недавняя выпускница медучилища не чувствовала себя собой. Тут как раз случились тридцать три ее несчастья, и ей стало не до общения. А теперь, когда пришло время говорить с ровесницей, оказалось, что она использует диковатый набор чужих языков, потому что своего не знает.

Готовы ли были соседки к такой откровенности? Вряд ли. Поэтому хорошо, что Александрина не задала опасный вопрос, а деловито пригласила:

— Идем гулять под снегопадом? На бульвар. Или хоть на Патрики.

— Первый час, между прочим, — напомнила разумная Трифонова.

— И что? Мы же в центре! За что такую аренду платим? За возможность спуститься по лестнице в домашних тапках, открыть дверь подъезда, сделать десять шагов и оказаться на Большой Садовой! Ныряем в переход, и мы на Малой Бронной. Там полно народу, гарантирую. Тем более, сегодня пятница.

— Суббота уже наступила, Александрина. Народ клубится возле заведений. Между ними пусто. И жутковато. Ты не замечала, что в темноте страшно, а в хорошо освещенной пустоте жутко? На бульваре совершенно безлюдно. На Патриках только безумные влюбленные и мрачные собачники. В Малом Козихинском почему-то всегда шатается пьяный иностранец. Может, один и тот же? Будто мало ты меня ночами таскала по здешним переулкам. Я все знаю.

— Соседство — это компромиссы! — напомнила Александрина, зачем-то погрозив пальцем.

— Да уж. Только не думай, что они — моя участь. Твоя тоже. Ладно, допустим, я одеваюсь и тащусь с тобой гулять. Ты будешь на прогулке молчать? Просто не раскрывать рот, и все? Нет, если кто-нибудь нападет сзади, можешь меня окликнуть. Будем отбиваться от злоумышленника вместе.

— О, спасибо, о, спасибо, Екатерина Всечестнопоровну!

— Да все, да, честно, да поровну, — не смягчилась Катя. — Люди норовят взять больше, отдать меньше. И это еще самые порядочные. Остальные только под себя гребут.

«Опять начинается, — напряглась Александрина. — Почему эта жрица служит медицине? Училка же типичная».

— Хватит нагнетать, — призвала она. И вдруг неожиданно для себя ляпнула: — Ты почему-то забыла, что на другом конце спектра те, кто отдает все. Аскеты. Монахи.

— Они не на другом конце, они отдельно. Потому что отдать все можно раз в жизни. А отбирать — постоянно.

— Акт и процесс, — пробормотала обладательница университетского диплома. И опомнилась: — Не уводи в сторону, иначе мы никогда из дома не выберемся. Сдаюсь. Я с тобой не буду разговаривать сама. Вдруг твоя депрессуха заразна.

— Боишься инфекции, занимайся профилактикой. Чаще дыши свежим воздухом, больше ходи пешком…

Девушки посмотрели друг на друга и расхохотались.

А через десять минут импульсивная Александрина криком кричала уже в прихожей:

— Это невыносимо! Ты правда хочешь вывалить на Садовую в нейлоновых дутиках и куртке из интернет-магазина? Будто на окраине с собакой в лесополосу намылилась.

— Я здесь живу. Внизу распрекрасный снег уже превратился в грязные лужи. Сверху валит, как одержимый. А куртка с капюшоном, непромокаемая, — меланхолично отбивалась Катя. — Из тебя собака никакая, твоя правда. Ни одно животное не бродит в таком виде — шпильки длиной десять сантиметров, юбка — двадцать. Приехала снимать мужиков и, если никто не клюнет, успеешь в метро до часу?

— Высотой, моралистка чертова.

— Что высотой?

— Каблук, блин! Каблук высотой, юбка длиной! И не надо пошлых намеков. Я тоже живу здесь, в сердце нашей необъятной родины. И у меня, шикарной, попросту нет синтетических лаптей и непромокаемой куртки. Есть длинное пальто, его я надену. И возьму зонт. Зонт, а не капюшон — признак цивилизации. Когда ты усвоишь, наконец? В этом сезоне у меня гвоздевые вещи — юбка и сапоги. Они отпадные, таких ни у кого нет. Поэтому весь гардероб скромненько обрамляет главное.

— Александрина, твой отпад из сэкондхенда.

— И что? Вещи были с бирками, их никто не носил. Винтаж.

— Слушай, жертва маркетинга, можно назвать тряпки, которые не распродались еще двадцать лет назад, всякими словами. Винтаж. Или лежалый товар. — Катя вдруг сообразила, что говорит не то, не так. Откуда у соседки деньги на брендовое новье? Закруглилась: — Извини, я действительно не сильна в моде. Итак, наша легенда: мы обе здесь живем, поужинали и вышли проветриться перед сном.

— Э, нет. Ты поужинала дома жареной картошкой и соленым огурцом. А я — в ресторанчике в Спиридоньевском — ризотто. Встретились на углу и решили пройтись вместе, — мстительно поправила Александрина.

— Только не забудь, мы так далеки друг от друга, что разговаривать нам не о чем, — хихикнула Трифонова.