Эми Хармон

Бесконечность + 1

Пролог

Истоки

ТЕЛЕВИЗОР НАДРЫВАЛСЯ. Какой-то информационно-развлекательный канал. Ведущая сидела возле монитора, будто это делало ее умнее, а передачу — достовернее. Но искусственный загар и накладные ресницы выдавали девицу с головой, и ни монитор, ни серьезное выражение лица ситуацию не спасали. Он потянулся за пультом, но внезапно увидел на экране собственное лицо, и его рука вяло опустилась. На фотографии он улыбался, глядя сверху вниз на девушку и обнимая ее за талию. Девушка тоже смотрела на него с улыбкой, положив руку ему на грудь. И тут сквозь фотографию проступила другая, черно-белая. Точно завороженный, он уставился на экран, а ведущая тем временем начала свой рассказ:

«Бонни Паркер познакомилась с Клайдом Бэрроу в Техасе в январе тысяча девятьсот тридцатого года, в самый разгар Великой депрессии. Лишенные надежды люди жили в бедности и отчаянии. Паркер и Бэрроу не были исключением. Клайду исполнилось двадцать лет, Бонни — девятнадцать. Казалось бы, они ничего не могли предложить друг другу: Бонни уже была замужем, хоть и успела разойтись с супругом, Клайд нажил лишь список судимостей да умение выживать. Однако они стали неразлучны. В последующие четыре года между тюремными сроками и бесконечными побегами они огненным вихрем прошлись по пыльному Югу, грабя банки, магазины, бензозаправки, убивая полицейских, а иногда и местных жителей и нигде не задерживаясь надолго. Рулон фотопленки и сборник стихов авторства Бонни, обнаруженные во временном убежище пары в Джоплине, штат Миссури, пролили свет на жизнь юных преступников и позволили им прочно войти в американскую историю, будоража воображение людей по всему миру. Молодые, дерзкие и влюбленные, Бонни и Клайд ни о чем не задумывались, заботясь лишь друг о друге. Они скрывались от закона, понимая, что смерть неизбежна, и в мае тысяча девятьсот тридцать четвертого года рок наконец настиг их. Преступники попали в засаду на пустынной дороге в Луизиане. В их машину выстрелили около ста тридцати раз. Бонни и Клайд встретили смерть вместе, прошитые множеством пуль. Их жизнь, наполненная разбойным весельем, оборвалась. Они ушли, но не забыты.

Выходит, история повторяется? Неужели у нас появилась своя, современная версия Бонни и Клайда — любовников-беглецов, оставляющих после себя хаос? Сходство между двумя историями не полное, однако его сложно не заметить. И мы невольно задаемся вопросом: не виноваты ли в этом слишком ранняя слава и успех? В противоположность бедности, на фоне которой развернулась драма тридцатых годов, здесь имела место другая крайность. Но в обоих случаях речь идет о молодых людях, которые слишком рано повзрослели, столкнулись с жестокой реальностью и в конце концов восстали против системы.

Как часто мы видели подобное: многообещающая карьера, невероятный талант… Теперь остается лишь гадать, что же случилось с Бонни Рэй Шелби».

1

Угол падения

Одиннадцать дней назад

— ГОВОРЯТ, ВСЕ КРИЧАТ, когда падают. Даже если прыгнули сами.

Голос раздался из ниоткуда, и я вздрогнула. В животе все перевернулось, словно я уже разжала руки и лечу вниз сквозь белесую дымку. Никого не было видно. Стоял густой туман. Отличная возможность ускользнуть, нырнуть в бархатную белизну так, что никто не заметит. Дымка была обманчиво плотной. Она обволакивала и внушала ложное чувство безопасности. Будто сумеет подхватить меня в любой момент. Будто в ней можно ненадолго спрятаться. Я почти слышала влажный шепот, убеждавший меня, что разжать руки будет легко, что это не больно. Я не упаду, просто провалюсь в пушистое облако. Но, с другой стороны, мне хотелось упасть. Ведь за этим я сюда и пришла. В голове звучали строчки песни:


Теперь на небесах малышка Минни Мэй
И ждет, когда я к ней отправлюсь в рай.
Немного погоди, свобода впереди.
Прощай, Кентукки милый мой, прощай.

— А ну-ка слезай оттуда, — снова раздался бестелесный голос.

Я не могла понять, с какой стороны он доносится. Низкий, с хрипотцой. Мужской голос. Судя по тембру, он принадлежал человеку в годах. Может, ровеснику моего отца. Мой папа как раз был из тех, кто стал бы уговаривать незнакомцев не прыгать с моста. Он бы, наверное, даже спел. Мои губы тронула слабая улыбка. Вокруг папиного голоса строились все мои самые ранние воспоминания. Глубокое, слегка народное звучание, гортанное, с нотками йодля — все то, что впоследствии определило мой собственный узнаваемый стиль. В детстве я всегда брала на себя главную мелодию, папа подпевал партию тенора, а бабушка добавляла верхние ноты. Мы могли петь часами. Это было наше любимое занятие. То, что мы умели делать лучше всего. Наша жизнь. Но теперь я устала от этой жизни.

— Ладно, не хочешь слезать — я сам поднимусь.

Я снова вздрогнула, потому что успела о нем забыть. Как же быстро я успела о нем забыть! Будто окружавшая меня дымка проникала в мозг с каждым вдохом, затуманивая сознание. Незнакомец проглатывал окончания, и гласные у него звучали как-то странно. Я никак не могла сообразить, что это за акцент. В голове замелькали спутанные мысли. Бостон. Точно. Я же в Бостоне. А вчера вечером была в Нью-Йорке. А за два дня до этого — в Филадельфии. В понедельник, кажется, был Детройт? Я попыталась вспомнить все места, где останавливалась, но размытые впечатления сливались в одно. Мне почти никогда не удавалось посмотреть города, в которые я приезжала. Они слишком быстро сменяли друг друга.

Обладатель голоса внезапно оказался рядом. Он балансировал на нижней перекладине, упершись руками в верхнюю, так что его поза повторяла мою. Незнакомец был высоким. Я заметила это, искоса бросив на него взгляд из-под руки, которой держалась за балку над головой. Сердце ухнуло куда-то вниз и снова отскочило наверх, оставив тошнотворное ощущение. В желудке у меня было пусто, но к такому мне не привыкать. А вдруг этот человек — насильник или серийный убийца? При этой мысли я лишь устало пожала плечами. Если мне так уж важно избежать убийства или изнасилования, можно просто разжать руки. И все, больше никаких проблем.

— Родители-то в курсе, где ты?

Вот, опять. Опять эти проглоченные окончания. Нет, на папин голос совсем не похоже. Папа родился и вырос в холмистом Теннесси. Мы в Теннесси окончания не глотаем. Выговариваем слова отчетливо, облизывая каждое, как лимонный леденец.

— Может, позвонить кому-нибудь? — снова заговорил незнакомец, не получив ответа на предыдущий вопрос.

Я покачала головой, не глядя на него, уставившись вперед, в туман. Мне нравилась эта белая пустота. Она успокаивала. Хотелось подобраться к ней поближе. Поэтому я и решила забраться сюда.

— Эй, малыш, не могу ж я тебя тут оставить.

Меня завораживало это странное произношение, но я все равно предпочла бы, чтобы от меня отстали.

— Никакой я не малыш. Так что вполне можете меня оставить, — наконец отозвалась я, невольно отметив, что, выговаривая окончания слов, я тем самым словно подчеркиваю свой упрямый отказ.

Ощутив на себе чужой взгляд, я повернулась, чтобы наконец рассмотреть незнакомца. На голове у него, как и у меня, вязаная шапочка, натянутая почти до бровей и прикрывающая уши. На улице было холодно. Я стащила шапку у своего охранника, а заодно прихватила и огромную толстовку с капюшоном, которую кто-то забыл в гримерке. Незнакомцу шапочка шла — он-то наверняка ее не украл. Из-под вязаного края торчали лохматые светлые волосы, но брови были густые и почти такие же темные, как шапка, два черных штриха над глазами неясного цвета — в туманном сумраке все казалось сероватым. Взгляд незнакомца был спокойным, но губы слегка дрогнули, словно он удивился. Похоже, мы оба ошиблись. Он подумал, что я мальчишка, а я — что он ровесник моего папы. Оказалось, он лишь немногим старше меня.

— Да уж, похоже на то, — отозвался незнакомец, с удивлением покосившись на мою грудь, словно желая удостовериться, что я действительно девушка.

Я приподняла бровь и вздернула подбородок, вынуждая собеседника перевести взгляд повыше, что тот и сделал почти сразу. Затем он мягко и осторожно продолжил:

— Если упадешь, тебе, скорее всего, конец. Падать будет, может, и приятно. Но когда долетишь, мало не покажется. Дерьмовые ощущения. Если все же выживешь, пожалеешь, что не умерла. И что вообще прыгнула. И на помощь станешь звать, только будет поздно, потому что я за тобой нырять не собираюсь, техаска.

— А я и не прошу, бостонец, — устало отмахнулась я, решив не уточнять свое происхождение. Вероятно, он полагал, что все, кто растягивает слова, непременно родом из Техаса.

Парень скользнул взглядом по моим сапогам и снова посмотрел мне в глаза, прикидывая что-то в уме.

— Мы оба знаем, что ты этого не сделаешь. Заканчивай представление, слезай, и я тебя доставлю куда захочешь.

Зря он это сказал. Ярость затопила меня изнутри, обожгла горло, вырываясь наружу, точно огонь из шахты лифта. По щекам покатились слезы — естественная защитная реакция организма на пламя, ревущее в груди. Я чувствовала себя измученной. Опустошенной. Выгоревшей эмоционально и физически. Я устала от людей, которые вечно говорят мне, что делать, когда, как и с кем. Устала от невозможности решать за себя. Поэтому я ухватилась за шанс хоть раз принять важное решение. Слова незнакомца лишь придали мне твердости. Я увидела, что он понял это. Парень беззвучно выругался, его глаза широко раскрылись.