— …и давай его пользовать!

— Она? Его?!

— Ага! Как заведенная…

— Баба?! Мужика?!

— Я смотрю: пацан в отрубе, или кони двинул. А она слезла со штыря, два шага сделала и брык — легла пластом. Тут эти и подъехали…

Пауза длилась. Автомат, сжалившись, не спешил врубить новый трек.

— Синяки?

— Кто ж ещё?

Лихой пассаж саксофона заглушил дальнейшие слова Влазиса. Тезей еле сдержался, чтоб не выругаться. Болтовня Влазиса — неужели это начало? То, ради чего он здесь?!

— …загрузили в фургон и чики-пуки, укатили. Тут слышу: сирены. Подмогу вызвали или криминалистов. Ну, я и отмер — попустило! Хорошо, думаю, меня не срисовали. Отвалил за гаражи, чтоб не светиться…

— Синяки, — эхом отозвался Силен.

Бармен смотрел под стойку: там прятался монитор наружной камеры, установленной над входом. Синяками в Кекрополе звали полицейских — за цвет формы. «Крыше» Силен отстегивал, не жлобился, бар его лишний раз не шерстили, но мало ли кто заглянул на огонек? В карманах посетителей могло сыскаться всякое: от травки и чипов с хакерским софтом до ствола-нелегала. Пусть каждый решает сам: остаться или сгинуть по-тихому, не дожидаясь визита синяков.

Последних нашлось трое. Шустрый живчик накинул ветровку и брызнул к двери черного хода — за вешалкой, слева от стойки. Дверь сливалась со стеной, сразу и не приметишь. За живчиком в узкий проем протиснулся толстяк в куртке, теплой не по сезону. Левый бок куртки оттопыривала подозрительная, наверняка злокачественная опухоль. Следом уже торопился крысюк Влазис, утирая пену с мокрых губ.

Тезей потянулся за шляпой. Буду четвертым, подумал он.

* * *

Громкий лязг верхнего замка́. Масляный шелест и скупой щелчок нижнего. Дерматин обивки лопнул понизу, скребет по замызганным плиткам лестничной клетки. Сметает в сторону окурок, валяющийся под дверью.

Окурок Тезей клал под дверь, покидая квартиру. Раньше на месте окурка — вернее, на семь сантиметров левее — лежала крышечка от бутылки с газировкой. Крышечка пришла на смену коробку́ из-под мятных пастилок. Убирали в подъезде раз в месяц, не чаще.

Первая контрольная линия.

С панели в прихожей свет включался сразу во всей квартире. Вешая на крючок плащ, Тезей наметанным взглядом оценил «мозаику»: соринка там, ниточка тут, чешуйка отслоившейся краски на краю половичка.

Вторая контрольная линия.

Он шагнул в столовую. Пыль на ручке и на краю ящика буфета не тронута. Ящик выдвинут на два пальца, как и было перед уходом.

Три месяца тихой, незаметной жизни — если, конечно, так можно назвать бои в «пятиугольнике», обтянутом металлической сеткой, вечерние прогулки в трущобах и зависание в мутных, подозрительных барах. Иногда, если хочешь остаться в тени, надо шагнуть на свет, встать в перекрестье софитов. Да, гром побед. Слава. Экзальтация фанатов. Сексуальная истерика поклонниц. Все это, в сущности, значило, что до Тезея никому нет дела. Ни слежки, ни попыток навешать «жучков», проникнуть в скромную, двухкомнатную, честно снятую через бюро аренды квартиру; подстеречь в темном переулке, достать ствол…

Как бы то ни было, «мозаику» он проверял каждый день. Привычка въелась в плоть и кровь. Пару раз эта привычка спасала ему жизнь. Который час? Три минуты до полуночи. Дед спит, дед ложится рано и встает тоже рано. Стоит ли будить старика без веских причин? Тезей нутром чуял, как остывает след — вот только куда он ведет?

Что, если никуда?!

Он достал из холодильника банку пива: копчёный «Rauchbier». Пивная банка смахивала на дымовую гранату М18. Тезей выдернул язычок «чеки», отхлебнул прямо из банки, свободной рукой извлек из кармана вайфер. Черный противоударный корпус превращал гаджет в гробик для гнома-неудачника, угодившего под каток. Крышка гроба открылась беззвучно. Через год после того, как Землю накрыла спутниковая сеть глобального вай-фая, последний из операторов сотовой связи капитулировал под натиском прогресса. Кому нужен платный сервис, когда ту же услугу можно получить даром? Никаких сим-карт, никакого роуминга, и связь лучше. Смартфоны, айфоны, кнопочные мобильники — вайферы всех уложили в гроб.

Пальцы коснулись сенсоров вирт-клавиатуры:

«Привет, дед! Отдыхаю, развлекаюсь. Собираюсь в горы, полюбоваться видами. Твой внук.»

Это означало:

«Нужен доступ к «Аргусу». Срочно. Тезей.»

Палец завис над сенсором отправки. Одно касание, и запрос уйдет в облачный ящик, безликий и бесплатный. У деда стоит звуковое оповещение, сигнал поднимет старика с постели… Тезей вздохнул. Сохранил сообщение в память вайфера, захлопнул крышку.

Утром. Завтра.

Нет, уже сегодня.

3

Икар

Кухня пахла свежей выпечкой и кофе.

— Балуешь ты нас, — проворчал Икар с порога, пытаясь скрыть смущение. — Хоть сегодня бы выспалась…

Он протер глаза и с опозданием спохватился:

— Доброе утро, мама!

— Доброе, — обернулась от плиты Навкрата.

Как правило, мать опускала характеристики времени: «утро», «день» или «вечер». С ее точки зрения, главным было слово «доброе». Утреннее солнце прошлось по лицу Навкраты золотистой кистью, высветило ямочки на щеках, вздернутый, девчоночий нос, полные, чуточку вывернутые губы — эфиопская кровь, наследство Икаровой бабушки. От теплого касания, а может, от вида заспанного сына, Навкрата расцвела улыбкой, но быстро увяла. Сделались заметны «гусиные лапки» в уголках глаз, веки, набрякшие от слез. Даже нос, казалось, изменил форму и поник.

С тех пор, как отец попал под следствие, мать редко улыбалась. Пока отца держали в следственном изоляторе, Икар взял отгулы на службе, благо сверхурочных накопилось порядком. Начальство отнеслось с пониманием. Он боялся на минуту отойти от матери — того и гляди, слезами изойдет, свалится с инфарктом. Отпаивал пахучими сердечными каплями; однажды вызвал «скорую», несмотря на сопротивление Навкраты. К счастью, через пять дней отца выпустили под подписку о невыезде.

«Все будет хорошо! — что ни день, успокаивал Икар мать. — Отец невиновен. Адвокат толковый, стреляный воробей. Оправдают! Я полицейский, я-то знаю. Ты мне веришь, мама? Ты папе веришь? Думаешь, он мог поднять руку на Талоса? Собственного племянника? Да папа мухи не обидит!»

Навкрата кивала. Плакать она перестала, но лучше бы, наверное, плакала. И как тут съедешь от предков, спрашивается? Он уже и квартирку себе присмотрел, и в цене сторговался. Достало, что в отделе маменькиным сынком дразнят! Съехать сейчас было бы форменным предательством по отношению к родителям.

— Пять минут, малыш. Пять минут, и бугаца будет готова.

— Отлично, мам! Умоюсь, и бегом завтракать.

Холодная вода прогнала остатки сна. Икар ополоснулся до пояса — и, на ходу растираясь махровым полотенцем, в которое с легкостью можно было завернуть слона, вновь сунулся в кухню.

— Папа еще спит?

— Он вчера поздно лег. Садись, у меня все готово.

На столе, словно по волшебству, возникли тарелки, чашки, блюда, блюдца и блюдечки. Ветчина, сыр, зелень, оливки. Два салата — мясной с телятиной и овощной. Хлеб, йогурт, апельсиновый сок. Апофеозом всему — сырный пирог-бугаца, за метр пышущий теплом, прямо из духовки! И кофе пенится в медной джезве с длинной ручкой из темного бука, готовый с шипеньем выплеснуться через край. Ага, разогнался! Мама успеет раньше, мама начеку…

«Кормит, как в последний раз.»

Икар ухватил за хвост черную, пакостную мысль, загнал подальше. Мысль, кошка драная, взвыла; нет, это не мысль, это полицейская сирена. Мать дернулась, как от удара током, но кофе не расплескала. Икар едва не подавился. Сам виноват, придурок! Давно пора рингтон на вайфере сменить. Парни из отдела сперва ржали, крутили пальцами у виска, потом морщились — и наконец махнули рукой. Рингтон Икар не менял из принципа. Сразу ясно: звонят со службы. Захочешь, не ошибешься!

Надо хотя бы громкость убавить…

Звонил инспектор Синид, шеф-напарник Икара.

— Доброе утро, инспектор!

Синид со дня знакомства предложил Икару звать его без чинов, «напарником» — или по имени. Икар кивнул, но так и не решился. Новичок-констебль, стажер, без году неделя в отделе — и инспектор Синид, само спокойствие и компетентность, ближайший кандидат на лейтенантские погоны? Нет, с фамильярностью мы обождем, торопиться не станем. Лицо Икара побагровело. Стыдоба! Как он ни старался, но проглотить кусок пирога целиком не сумел, а медлить с приветствием не хотелось. В итоге честное, нейтрально-приветливое «Доброе утро, инспектор!» превратилось в задушенное, трудно переводимое, едва ли не оскорбительное:

— Доб’ыута, ымпеко!

— Прожуй, напарник, — рассмеялись на том конце линии. — Прожуй и проглоти. Если ты подавишься, твоя смерть ляжет тяжким грузом на мою совесть. Скажешь, как будешь готов.

— Я готов!

Икар зашелся кашлем, подтверждая свою готовность.

— Что ешь?

— Бугацу. Мама испекла.

— Везет тебе, шалопай. Меня вот никто пирогами не кормит. Прихвати с собой кусочек, порадуй дядюшку Синида. А я тебе за это добрую весточку… Кто хотел дело? Крутое дело, а?