Лена и Тит

Гостил у меня приятель из Киева с красивым именем Тит. И по уши влюбился в соседку, девушку Лену. Ходил за ней хвостиком, разговорами развлекал. А перед отъездом — картинно стал на колено и сделал предложение. Сказал, что скоро за ней вернётся. А Лена через два месяца выскочила замуж. А ещё через месяц звонит Тит. Говорит: ждите, скоро приеду. И бросает трубку.

Я мнительный. Не люблю плохие новости сообщать. Неделю ходил, подыскивал слова, ну… чтобы не ранить сердце человека. И когда Тит, без звонка, нагрянул ко мне домой, я растерялся. Говорю:

— Понимаешь… Ну… Как тебе сказать. В общем… у-ух… Ты только не расстраивайся. Тебе, конечно, сложно будет это услышать, но Лена… замуж вышла…

Тит посмотрел на меня растерянно. Говорит:

— Лена? Какая Лена?

Воспоминания

Среди прочего вспоминали одесского человека Киношевера.

Он говорил со скоростью 300 слов в минуту. Математик по профессии, он вычислил, что именно столько слов может воспринять натренированный мозг с потерей примерно 20 процентов информации. То есть Киношевер не просто говорил. Заодно он ещё и тестировал того, с кем разговаривал.

Что касается собеседника — тот неминуемо проходил ровно пять стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия и, собственно, само принятие. Когда нас познакомили, я тоже начал с отрицания. Сложно было поверить, что это происходит со мной. Я вслушивался в поток его речи, пытаясь вычленить хотя бы тему того, о чём мы говорим… И тут пришёл гнев. Ударить его, накричать или просто, развернувшись, уйти по-английски? Но пока я думал об этом, пришла новая стадия, и я стал торговаться…

— Вы не могли бы говорить чуть помедленней? — попросил я.

— Хорошо! — без паузы среагировал Киношевер и автоматически замедлил речь.

До 285 слов в минуту. Тут-то у меня и началась депрессия. Кроме того заболела голова, и я стал искать, на что опереться, чтобы подождать, когда настанет последняя стадия… Я, правда, думал, что она окажется летальной… Но пришло «принятие». То есть я уже воспринимал его речь как пение соловья, жужжание стрекоз, шум ветра. И убедившись, что это единственное возможное отношение, которое позволяло мне находиться рядом с ним больше одной минуты, — состояние это я зафиксировал.

Так мы с ним и общались. Он говорил. Я слышал стрёкот цикад и думал о своём. И это, надо признаться, совсем не мешало нашим доверительно-приятельским отношениям.

Не узнал

Брат рассказывает:

«Сижу на скамейке, на Приморском бульваре. Какой-то мужик подходит и улыбается.

— Вы меня узнаёте?

Говорю, что нет. Мужик скис.

— Как же так… Нет, вы должны меня узнать. Это ужасно обидно!

Ладно. Присмотрелся. Определённо откуда-то его помню, но откуда? Никаких мыслей.

Мужик посмотрел на меня, как на врага, вздохнул, повернулся и пошёл дальше. Тут уж я сам заинтересовался. Кричу вдогонку:

— Эй, может быть, сами скажете, откуда я вас знаю?

Мужик останавливается, поворачивается. Смотрит на меня мрачно:

— Вы вчера в театр ходили? Правильно? В первом ряду с блондинкой стройной такой сидели… Тоже верно… А я на сцене был. Главную роль играл…»

Первая работа

В начале девяностых устроился грузчиком в одну маленькую одесскую типографию. Там деньги платили. Редкое по тем временам дело.

И вот захожу в цех резки бумаги, который назывался флаторезкой. Навстречу мне выходит некто кучерявый. Скорее длинный, чем худой. С лицом скорее безумным, чем интеллигентным, и, не знакомясь, заявляет:

— Ну, бабуин, работать будем вместе. Ты, Склифосовский, не переживай, коллектив у нас хороший. Вчера воздушного змея запускали, сегодня на перерыве будем с гаражей плевать на дальность. Так что запасайся…

— Чем? — спрашиваю.

— Как «чем»? — удивляется. — Слюной. Она быстро заканчивается с непривычки.

Хотел я что-то ответить, но он палец вверх поднял и прислушался.

— Полундра, Пржевальский! — говорит. — Начальница идёт…

И, как настоящая обезьяна, с места прыгнул на двухметровый стеллаж с чистой нарезанной бумагой. И, перепрыгивая со стеллажа на стеллаж, оставляя на бумаге вмятины и следы от кед, поскакал на своё рабочее место. Я тоже на всякий случай вышел во двор.

— Новенький? — я столкнулся с плотным, подслеповатым парнем. Лицо у него было простое, деревенское, и я почему-то сразу прозвал его Грицко. — Как зовут? Генрих… Ох, тяжело тебе с таким именем, наверное. Все сразу Генриха Наваррского вспоминают. Кстати, помнишь, как в «Страданиях юного Вертера» у Гёте?

И он произнёс какую-то фразу на немецком языке. Потом задумался и произнес ещё одну. И кому-то, улыбаясь, кивнул… Рядом, на скамейке сидел паренёк и жадно грыз морковку. Я решил присесть к нему.

— Я здесь ненадолго, — сразу сказал он, вероятно, чтобы я на него не рассчитывал. — Я хочу в мореходку пойти.

— Ладно, — говорю, — а ты что, голодный? У меня там бутерброды какие-то есть. Будешь?

— Не, — говорит. Я — буддист. Мне хлеба нельзя…

— Почему? — я даже заинтересовался.

— Чтобы не обкрадывать колос…

К начальнице я подошёл немного сбитый с толку.

— А что это у вас все такие странные? — спрашиваю.

— Понимаешь, — доверительно говорит мне начальница, — у нас тут над воротами типографии «придуркоуловитель» установлен. Другие сюда просто не заходят. Так что, добро пожаловать в наш замечательный коллектив. Чувствуй себя как дома.

Она поднялась из-за стола и, придерживая платье, отвесила мне глубокий реверанс.

Первые заработанные деньги

1973 год. Мне — четыре. Лето. Мы с мамой, папой и старшим братом гуляли по Дерибасовской. И поначалу ничего не предвещало лёгкой наживы. Но возле магазина «Золотой ключик» к нам подскочила странная, взлохмаченная блондинка неопределённого возраста. Вид у неё был какой-то безумный. Первые сказанные ей слова только подтвердили эту догадку:

— Ой, — сказала она возбуждённо, — какие у вас чернявенькие детки. Нам подходят…

Моей маме это замечание очень не понравилось. И она решила «высказать обиду» в свойственной ей манере:

— Женщина, вы, наверное, не местная, — учтиво сказала мама. — И, наверное, ищете сумасшедший дом. Я вам сейчас покажу, как туда проехать.

И она совершенно серьёзно стала объяснять даме, где и на какой автобус сесть, чтобы доехать до Слободки… Дама примирительно улыбнулась:

— Вы меня не так поняли. Мы снимаем кино. Там есть эпизод на турецком пляже. И нужны дети, похожие на маленьких турчат. Ваши подходят…

Она предложила какие-то сумасшедшие деньги. Кажется, 5 рублей в день на каждого ребёнка. И родители решили на нас подзаработать.

Приехали на первый съёмочный день всей семьёй. Одесский пляж. Киношники в сторонке под зонтом собрались, что-то обсуждают. И целый пляж чернявеньких, активных детей и взрослых. Нас раздели до плавок и отпустили знакомиться.

Вокруг ходили маленькие смуглые турки и турчанки. На песке сидели соответственно взрослые турки, их родители. Сидящая на соседней подстилке толстая турчанка закричала мужу:

— Сёма! Достань из воды арбуз! Будем завтракать! Сёма! Ты слышишь меня? Сёма!

— Ой, не кричите! — ответила ей другая турчанка, сидящая с маленьким ребёночком на руках. — Вы разбудите мне Бореньку. А если Боренька откроет рот — вам будет мало места даже на этом огромном пляже.

— Женщина! — крикнул поджарый турок, сидевший прямо перед нами. — Не будите Борю. Я слышал, как этот ребёнок просыпается, чтоб он был здоров. И хочу вам сказать: его мама знает, о чём говорит!

В это время от киношников отделился пузатый человек с мегафоном, в шортах и расстёгнутой рубашке. Проваливаясь в вырытые детьми ямы, побежал к нам. Ещё не добежав, он закричал:

— Мадам и месье! Кончайте геволд. На этом пляже некоторые ещё и работают! Дайте нам в уши немного тишины!

Он сделал внушительную паузу, после чего сказал со значением:

— Заранее благодарю, хотя и не надеюсь!

Мы с братом быстро нашли общий язык с этими турками. Рыли с ними ямы, делали гроты и купались. Я собирал рачков-отшельников, а брата укусил краб… Когда, собственно, мы снимались — я даже не помню. Пропустил эти моменты. Зато две недели на пляже сделали нас с братом ещё смуглей, и мы стали ещё больше похожи на маленьких турков.

Когда мы пришли на премьеру фильма «Солёный пес», чтобы увидеть себя на большом экране, выяснилось, что две недели съёмок вместились в полторы минуты экранного времени. Брат, внимательно следивший за происходящим, вдруг больно ущипнул меня и ткнул пальцем в экран:

— Видел! — сказал он, — это была моя нога…

Нога брата оказалась единственным доказательством того, что мы в этом фильме снимались. Но с этим нас примиряли сумасшедшие деньги, кажется, 120 рублей, которые мы заработали.