— Ваше превосходительство может принести России великую пользу. А это, — Ермаков показал на наган, — лишнее. Судьба уже сделала за вас выбор, а потому следует на нее положиться. Помните, как у Пруткова — каждый человек принесет пользу, токмо находясь на своем месте. Вы моряк, Александр Васильевич, более того, вы флотоводец. Политика не ваша стезя. Потому прошу вас заняться своим прямым делом. И присядьте, пожалуйста, а то как-то неудобно говорить о серьезных делах стоя.

— В какой должности вы меня видите, Константин Иванович?

— Вы примете командование над кораблями, отправляющимися в Крым. Это вспомогательный крейсер «Орел» и один или два военных транспорта. Я прошу вас отплыть как можно быстрее — ваш поезд будет немедленно отправлен во Владивосток особым литером, послезавтра. А теперь о главном…

Ермаков закурил папиросу и пристально посмотрел на адмирала, глаза в глаза. Колчак был собран, взгляд решительный и строгий.

— Завтра днем вы будете на совещании с правительством, но Вологодскому незачем знать о деталях нашего разговора. От должности Верховного правителя вы откажитесь в пользу Михаила Александровича. По прибытии в Крым обязательно переговорите с генералом Деникиным — пусть признают Михаила Александровича. Сейчас отправьте телеграмму в Мурманск генералу Миллеру о том же. Я со своей стороны продублирую за министерскими подписями Сычева и Яковлева, возможно и Вологодского. И как только в Заполярье и Крыму примут это решение, мы получим императора и де-юре. И плевать можем на союзников. Пер аспера ад астра…

— Через тернии к звездам, — адмирал перевел строчку отчеканенной Арчеговым латыни. — Я выполню все вами задуманное. И поймите меня правильно, Константин Иванович, но я в вас ошибался. Приношу свои извинения — ваша молодость сыграла со мной злую шутку, я не ожидал увидеть действительно государственную мудрость.

— Молодость, конечно, определенный недостаток. Который, к сожалению, быстро проходит, — полковник усмехнулся. Улыбнулся и Колчак — первый раз за этот день — тяжкий груз ответственности упал с его души.

— Оборону Порт-Артура хорошо помните, ваше превосходительство? — На неожиданный вопрос Арчегова адмирал только кивнул.

— Возглавьте Черноморский флот, Александр Васильевич. И сделайте все для обороны Крыма. Его нужно удержать любой ценой. Любой! Оборону там держат части генерала Слащева — талантливый военачальник, правда, со странностями. Перейдет к вам в подчинение с большой охотой — у вас авторитет весомее, чем у всех тамошних генералов, вместе взятых. Перекопайте перешеек на пять рядов, пустите в ход все флотское имущество. Ставьте заграждения из закопанных морских мин — флотские минеры большие умельцы. Снимайте броневые плиты со старых кораблей на укрепления, орудия, все, что только возможно.

Обеспечьте поддержку с мелководья, вооружите баржи пушками, как мы недавно проделали на Байкале. И простите меня — ученого учить только портить. Когда вы служить начали, я еще в пеленки писался. Прошу извинить за такое слово. К сожалению, мне надо идти, время уже поджимает! Но вечером обязательно приеду!

Ермаков встал, поднялся с дивана и Колчак — это был совершенно другой человек, чем несколько часов назад. В его глазах сейчас не было тоски, ее заменила вера. А это главное, что нужно человеку в жизни.

— Через три часа здесь будет контр-адмирал Смирнов. Он станет сопровождать вас до Приморья. Мои части вышли к Зиме, но там пробка из чешских эшелонов, их пустили вслед за вашими литерными поездами. Единственный путь заблокировали, пакостники. А потому мы немедленно займемся партизанами — совсем обнаглели, стервецы, заняли Балаганск. Думаю, за десять дней управимся — они получат такой же урок от меня, как местные шахтеры. А там и дорога на Нижнеудинск откроется. Не говорю вам прощайте, адмирал. А только до свидания. Честь имею!

— Храни вас Господь! — совсем не по-военному напутствовал его Колчак Они посмотрели друг другу в глаза, импульсивно сделали по шагу навстречу и порывисто, но крепко обнялись…

Ачинск

Железнодорожная станция напоминала город мертвых. Чудовищный взрыв десятидневной давности полностью разрушил здание, далеко по сторонам разбросал искореженные вагоны и шпалы, причудливо изогнул рельсы. Никто не мог дать внятного объяснения, что привело к этому, — обычная халатность, случайность или преднамеренная диверсия. Правда, большинство очевидцев склонялись к последней, виня в содеянном партизан и эсеров.

Вначале рванули два вагона с порохом, затем взорвался вагон со снарядами, и, напоследок, добавив ужаса, полыхнула цистерна с бензином. Погибло до тысячи человек — неубранные и замерзшие трупы возвышались сложенными штабелями, вперемешку с оторванными руками и ногами. Их так и не похоронили — в условиях повального отступления этим никто не мог заняться, а горожане давно попрятались по домам, трясясь от ужаса.

Зато для многочисленных шаек мародеров наступило раздолье, которое перед рассветом печально для них и закончилось. Ижевцы с такими не церемонились — с десяток трупов навечно застыли в скрюченных позах. И бой с красным батальоном не затянулся — две тысячи воткинских рабочих, воодушевленные призывом императора, взяли красных в окружение на станции и за час полностью уничтожили, не беря пленных…

— Передать по цепи! Без команды не стрелять, пусть подойдут поближе! — громко выкрикнул генерал Молчанов и прижал бинокль к глазам.

Красные цепи шли в правильном боевом порядке — полтора года войны многому научили краскомов. Один полк демонстративно атаковал станцию и город в лоб, а второй полк заблаговременно пошел в обход, чтобы выйти к железной дороге с другой стороны города. Викторин Михайлович улыбнулся, ведь обходящую колонну красных ожидал неприятный сюрприз…

— Ну, все, хватит ждать, они втянулись. Пора, — прошептал Шмайсер и ткнул под бок пулеметчика. Тот понял его правильно — длинная очередь ДП опустошила диск за секунды.

Склон сопки мгновенно опоясался густой россыпью пулеметных огоньков — по ничего не подозревающей колонне ударили с трех сторон три десятка станковых пулеметов — «максимов» и «кольтов». Одновременно открыли стрельбу из дюжины своих «льюисов» егеря, да плюс к ним три ДП и два десятка ППС, совершенно неуместных в двадцатом году. Впрочем, автоматы как раз были местного производства, изготовленные в Ижевске в октябре прошлого года.

Свинцовый шквал с двухсот шагов не просто страшен, он уничтожающе беспощаден. Смертельно раненные лошади бесновались, переворачивая сани, сминая мечущихся в панике красноармейцев. Сопротивление оказывали немногие, пытаясь отстреливаться. Большинство бойцов, понимая, что на открытой местности им не уцелеть под таким плотным убийственным огнем, бросились к вожделенной железнодорожной насыпи, надеясь за ней укрыться и приготовиться к обороне.

Долгое преследование со слабым сопротивлением, богатыми трофеями и большим числом пленных не могло не привести красных к беспечности, победному настроению, откровенному презрению противника. Это и сыграло свою зловещую роль — они прозевали засаду, не удосужились отправить на фланг боевое охранение. На что рассчитывали Молчанов со Шмайсером, оставляя открытой обходную дорогу.

Ачинский взрыв, застопоривший намертво длинную вереницу поездов, в одном сделал благое дело.

Успевшие проскочить город эшелоны ушли за станцию Чернореченскую, накапливаясь на перегоне Кемчуг — Красноярск. А потому железнодорожная линия сейчас стала непривычно пустынной. Лишь неподалеку из-за таежных дебрей поднимались в пронзительно-голубое зимнее небо густые паровозные дымы, быстро двигавшиеся к городу.

Из-за поворота на полном ходу выехал бронепоезд, над тендером которого колыхался бело-красный флаг. За ним появился второй — и крепости на колесах, зловеще громыхая по рельсам, стали пугающе быстро приближаться к оцепеневшим от ужаса красноармейцам. С «Краковым» и «Познанью» бойцы уже имели дело под Тайгой, там бронепоезда навели страху.

И началось продолжение того боя, но во сто крат свирепее и безжалостнее. Пушки перешли на картечь, пробивая целые просеки, а многочисленные пулеметы в бойницах в упор скашивали обезумевших людей. А сзади захлебывались лаем «максимы» Ижевско-Воткинского пулеметного батальона и метко стреляли одетые в белые маскхалаты егеря.

Лишь немногие красноармейцы смогли вырваться из устроенной им безжалостной бойни, добежав до домов предместья. Но там ждало не спасение, а смерть в виде барнаульцев, примкнувших к винтовкам штыки и дождавшихся своего часа…

Весь 266-й стрелковый полк, в котором от долгого преследования осталась едва треть от штатного состава, созданный из отборной коммунистической части и названный в честь погибшего комиссара Малышева, разделил его судьбу в полном составе.

Восемьсот красноармейцев навечно застыли на белокровавом снегу. Егеря Шмайсера в плен не сдавались, но и сами не брали, если на то не было распоряжения. А такой приказ сейчас им не отдали.

Польские бронепоезда посигналили прощальным гудком, как бы празднуя победу. И на полном ходу устремились к далекой станции, откуда доносились орудийные выстрелы, взрывы и ожесточенная ружейная стрельба…