Грег Лумис

Секрет Юлиана Отступника

Посвящаю эту книгу Сьюзен

Благодарность

Я благодарю:

Моего агента Мэри Джек Уолд, без настойчивости, терпения и помощи которой я ни за что не увидел бы книгу опубликованной.

Дона Д’Ауриа, ответственного редактора «Дорчестер паблишинг компани», всегда находившего и время, и желание обсудить, что получается, а что нет, что правдоподобно, а что не правдоподобно, что может, а что не может помочь для достижения коммерческого успеха. Все это он делал с таким тактом, что я порой забывал, что находился не в вакууме, когда писал эту книгу.

Лию Халтеншмидт, в прошлом специалиста по рекламе, а ныне редактора «Дорчестер», обеспечившую моей предыдущей книге читательский интерес.

Конни Вилльямс, специалиста по рекламе, которая неустанно трудится, чтобы обеспечить продукции своего издательства режим наибольшего благоприятствования в книжных магазинах и прессе.

Мою жену Сьюзен; она же — главный исследователь, обожающий копаться в самых удаленных и глухих закоулках истории.

Вряд ли я сумел бы добиться успеха без помощи тех, кого упомянул здесь.

Пролог

РАЗЛИЧНЫЕ СОБЫТИЯ


Рим, за городской стеной, к югу от Тибра,
месяц Юлиус, 362 г. н. э.

Деметрий очень не любил бывать среди мертвых по ночам. Если кто-то решил навестить могилу, чтобы, допустим, совершить жертвоприношение и преподнести душе ушедшего запас еды — что ж, дело обычное, но делать это следовало при свете дня, когда боги могут видеть обряд и обратить внимание на благочестивое почитание предков. То же самое относилось и к проведению похоронных процессий. Ночь — время зла и потусторонних сил, время Плутона (кажется, такое имя римляне придумали для повелителя Гадеса).

Но грек Деметрий был простым рабом и не мог выбирать время и место для своей работы.

Даже в тусклом и мятущемся свете факелов нетрудно было разглядеть, что у Секстина, его хозяина, тоже несчастный вид, хотя заказчиком был не кто-нибудь, а сам император. Еще один раб, галл по происхождению, — ему за какое-то непочтительное или неосмотрительное высказывание когда-то отрезали язык, — был напуган ничуть не меньше, чем Деметрий. Мало того, что в проходах между могилами стояла непроглядная темень, там еще могли быть смертоносные змеи; они, если верить слухам, вылезают по ночам из болот Тибра, чтобы жрать свежую мертвечину. Деметрий очень боялся змей, вырастающих якобы до такой величины, что могли сразу проглотить взрослого человека.

Звезды заслонило высокое здание. Ругаясь вполголоса, Секстин гнал обоих рабов с их грузом вперед, к подножию храма.

По крайней мере, Деметрий считал, что это храм.

На самом деле это был дворец, резиденция высокого священнослужителя той религии, к которой почти сорок лет назад склонился император Константин. Ее последователи поклонялись безымянному богу и его сыну, иудею, распятому на кресте, после чего он, как утверждали сторонники этой веры, воскрес из мертвых.

Воскресение из мертвых — это для богов и богинь самое обычное дело, думал Деметрий. Египетская Изида воскресала каждую весну с разливом Нила. Орфей спускался в царство Аида за своей женой. А еще был Митра, коему до сих пор поклонялись многие, и целая толпа персидских богов, и все они только тем и занимались, что выпрыгивали из своих могил — так же просто, как смертные встают от сна.

Но христианство чем-то отличалось от всех остальных. Чем-то таким, что вызвало у императора такую ярость, что он развернул против последователей этого учения гонения, равных которым давно уже никто не видел.

Именно из-за этой религии, думал Деметрий, ему, его напарнику и самому хозяину приходится ночью делать подкоп под этот не то храм, не то дворец, да еще и расшатывать камни, чтобы на того, кто захочет вытащить амфоры, обрушился здоровенный кусок стены.

Что же могло храниться в этих глиняных сосудах? Ясно, что не вино или оливковое масло. Слишком уж легкими они были. Деметрий не видел в своих действиях никакого смысла. Зато император, похоже, видел, если, конечно, он не сошел с ума.



Ватикан,
апрель 1939

Эудженио Пачелли, менее двух месяцев тому назад избранный Римским папой Пием XII, быстро шел полутемными коридорами «пещеры» — так частенько называли самые глубокие части здания базилики Святого Петра, и название это было лишь наполовину шуткой. Шедший впереди отец Эмилио Сардженти обернулся, поджидая своего немолодого спутника.

— Помедленнее, Эмилио, — пропыхтел Пий. — Пусть даже твоя догадка верна, все равно, никуда оно не денется.

Молодой священник остановился; владевшее им нетерпение так и рвалось наружу.

— Конечно, Ваше святейшество.

Уже гораздо медленнее они продолжили путь между возлежащими поверх мраморных саркофагов изваяниями упокоенных римских пап. Многих пребывание в таком обществе напугало бы, но Пий часто посещал это место и в одиночестве молился.

Именно здесь, вдали от всех, он не только возносил свои слова к Господу, но и проводил обряд экзорцизма против демонов, владевших, по его убеждению, душой Адольфа Гитлера. Действия этих порождений ада он наблюдал воочию, когда год с небольшим тому назад был посланником Ватикана в Берлине. Этот человек был способен причинить непомерное зло — уничтожать целые нации, устраивать погромы и даже, если отец Сардженти действительно нашел то, о чем подозревал Пий, нанести непоправимый ущерб церкви.

Впрочем, когда его спутник наклонился и осветил лучом фонаря темный угол, он забыл на некоторое время о немецком диктаторе.

— Здесь, совсем рядом со стеной!

Пий поддернул белую сутану и опустился на колени, чтобы лучше видеть. Перед ним находилась ниша, выбранная его предшественником Пием XI для своей могилы. Именно во время подготовки места для захоронения и было сделано открытие.

— Видите? — дрожащим от нетерпения голосом спросил отец Сардженти. — Кирпичный свод под полом.

Пий все прекрасно видел. Он сел на пятки.

— Эмилио, в этом нет ничего удивительного. До того, как Константин выстроил здесь, на Ватиканском холме, первый папский дворец, в этом районе уже много веков находилось кладбище. Сначала тут хоронили усопших римляне-язычники, а потом и христиане. Вернее, тут находился грандиозный некрополь — целый город с улицами, пролегавшими между мавзолеями, выстроенными в честь умерших. Вы просто откопали вершину одной из таких построек, только и всего.

На самом деле все было куда серьезнее, и оба они об этом догадывались.



Неподалеку от Верфена, Австрия,
6 мая 1945 г.

В Тироль весна приходит медленно, с оглядкой. Мужчину, ехавшего в паровозной будке, нисколько не удивлял снег, лежавший на склонах, ведь он был укрыт от солнечного света огромными соснами и елями. Ветер, врывавшийся в незастекленные окна, принес запахи леса и сырости, а вовсе не кордита, серы и смерти — запахи, окружавшие его так долго.

Воздух был таким холодным, что обжигал легкие.

Мужчина улыбнулся. Его давно не было здесь, и тем приятнее было вновь попасть домой, вернуться на родную землю, в страну, где он за бурные последние годы почти не был. Он с восхищением смотрел на стремительно несущиеся по зеленеющим склонам, покрытым ранней весенней травой лугам потоки талых вод. Олениха, которой вскоре предстояло родить, широко раскрытыми глазами разглядывала пыхтящий паровоз, а потом повернулась, и, сверкнув белым «флажком», скрылась в тени. Наверху орел неторопливо описывал в безоблачном небе безостановочные круги.

Ничего здесь не изменилось. Горы, деревья, стремительные потоки, о чем-то тараторившие на бегу, оставались точно такими же и не обращали ни малейшего внимания на то, что весь остальной мир стал совсем не таким, как раньше, когда он бывал здесь. По мнению пассажира, изменения привели отнюдь не к лучшему.

До войны поездка на поезде из Будапешта до Вены заняла бы от силы полдня — всего-то триста километров. В сегодняшнем мире такая поездка вообще была неосуществима. После бесчисленных бомбежек и обстрелов железнодорожные пути, мосты и туннели между двумя восточноевропейскими столицами превратились в груду обломков каменного крошева. Потому-то и нужно двигаться в обход, отчего путь из столицы Венгрии до деревни становился вдвое длиннее.

По крайней мере, так ему сказали. Он не поверил; во всяком случае, причина была не только в этом.

Уже через несколько секунд его недоверие получило реальные доказательства. Поезд описал плавную дугу, и путь ему преградили два американских полугусеничных вездехода, стоявших прямо на рельсах. Пассажир разглядел смонтированные на них полудюймовые «браунинги М2», лучшие из всех многочисленных моделей тяжелых пулеметов, применявшихся в ходе войны. Солнце играло на медных патронах в заправленных лентах. С одной стороны пути расположился танк «шерман», нацеливший на паровоз черное жерло своего орудия. По другую сторону выстроились 2,5-тонные трехосные грузовики; их кузовы были накрыты брезентовыми тентами, скрывавшими их содержимое от любопытных глаз. Возле каждого грузовика стояло по дюжине людей в американской военной форме, вооруженных винтовками. Даже издалека можно было узнать нашивки 15-го пехотного полка.

Поезд и так двигался на подъеме чуть быстрее пешехода, поэтому остановиться удалось почти сразу.

— Герр штурмбаннфюрер?.. — вопросительно произнес машинист.

— Не называйте меня так, — ответил по-немецки пассажир, не отводя глаз от американцев. — Говорите просто: герр Шмидт.

Паровоз тяжело вздохнул, выпустив клубы пара. Пассажир спустился по лесенке из кабины. Он был одет в классическом тирольском стиле: рубашка с короткими рукавами, ледерхозены — короткие кожаные штаны — и зеленые вязаные чулки до колен. На голове красовалась фетровая шляпа с узкими полями, украшенная пучком шерсти горной козы. Под мышкой пассажир прижимал локтем свернутую куртку, а руки держал так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он безоружен. Мужчина шел вдоль рельсов твердой походкой, как если бы каждый шаг имел для него особое значение, и держался прямо, будто шомпол проглотил, — как солдат, марширующий строевым шагом по плацу.

Из кабины одного из стоявших на путях вездеходов вылез человек, одетый, как и все военные, находившиеся поблизости, в американскую военную форму. Его короткий китель, наподобие того, в каком любил ходить Эйзенхауэр, украшали орденские ленточки и две звезды — знак различия генерал-майора. Вылез и остановился, не сделав ни шагу навстречу приехавшему; просто стоял и спокойно ждал, и выглядело это так, будто высокопоставленные офицеры союзников постоянно встречали немецкие товарные поезда в безлюдных местах среди леса.

Не доходя нескольких шагов до американца, приехавший на поезде человек остановился и прикоснулся к краю полей шляпы. Это можно было расценивать и как военный салют, и как гражданское приветствие.

— Герр генерал!

Что бы ни значил приветственный жест, американец на него не ответил.

— Вы очень точны, мистер Смит.

Приехавший улыбнулся; при этом сразу стал заметен шрам, пересекавший щеку.

— Пунктуальность — важное достоинство моего народа.

Акцент в его речи был почти неуловим, разве что «в» он произносил глуховато, отчего этот звук немного походил на «ф».

— Единственное, чтоб вас… — проворчал генерал. — Список у вас есть?

Приехавший извлек из нагрудного кармана своих ледерхозенов пачку листов и протянул их генералу.

— Здесь полный перечень и списки по вагонам.

Ничего не ответив на это, генерал подал знак военному с сержантскими нашивками на рукавах. Сержант окинул прибывшего подозрительным взглядом. Было совершенно ясно, что он не склонен доверять немцам, подписавшим капитуляцию всего восемь дней назад, и опасается подвохов. Обернувшись, он сказал что-то солдатам, и они втроем направились к продолжавшему негромко фыркать паровозу.

Мужчина в тирольском костюме задумчиво смотрел на военных. Американские солдаты плелись, шаркая ногами, как старики. Похоже, они мало заботились о состоянии формы и о блеске ботинок. Неопрятный вид. Неопрятный и обманчивый. И эти неряхи оказались такими сильными бойцами! Скажи кто-нибудь пять лет назад, что американские автомеханики и торговцы обувью не просто научатся воевать, но даже смогут разбить самую лучшую армию, какую когда-либо видел мир, его сочли бы за сумасшедшего [К сожалению, многие американцы до сих пор искренне считают, что именно они выиграли Вторую мировую войну. Оставим это на их совести.].

— Этот, — сказал генерал, шедший следом за солдатами.

Втроем они ухватились за дверь первого вагона, и та с громким скрипом сдвинулась в сторону. Даже прохладный весенний воздух не смог перебить слабый кисловатый дух, потянувшийся из вагона.

— Даже боюсь спрашивать, чем это пахнет, — скривился генерал.

— Этот поезд почти три месяца ездил по Венгрии и Австрии, собирая произведения искусства и раритеты из музеев, не пожелавших, чтобы их сокровища достались русским, — ответил немец без тени смущения. — Сопровождающие, не имевшие таких удобств, как мыло и водопровод, жили прямо в вагонах. К тому же некоторые из этих вагонов до того использовались в программе переселения венгерских евреев в лагеря.

Генерал взглянул на своего собеседника так, будто перед ним находился малолетний шалопай, перешедший границы приличия.

Сделав вид, будто ничего не замечает, немец добавил:

— Исходя из наших… э-э… представлений, герр генерал, я воспользовался первыми же вагонами, какие удалось найти. Для программы переселения было задействовано громадное количество вагонов. Я и подумать не мог, что вы… э-э… придадите этому значение.

Генерал глубоко вздохнул. То ли он просто хотел глотнуть свежего воздуха, то ли не знал, что ответить на последнюю реплику; это так и осталось неизвестным. Он заглянул в первый вагон. Там громоздились рулоны ткани.

— Ковры?

— Ковры и гобелены. И несколько прекрасных скатертей.

В других вагонах находились произведения искусства, серебро, фарфор, антиквариат, коллекции монет, даже коробки с золотыми обручальными кольцами; их было гораздо больше, чем всех остальных вещей. Это прямо говорило о том, что случилось с их бывшими владельцами.

Дойдя до конца поезда, генерал приказал троим солдатам удалиться, а сам в сопровождении своего спутника направился дальше по узкой оленьей тропе.

— Здесь все? — помахал он списком.

Немец, шедший, держа руки за спиной, покачал головой.

— О, нет, герр генерал.

Мужчина в форме остановился так резко, словно наткнулся на невидимый барьер.

— Нет? Черт возьми, это еще что такое? В нашем соглашении ясно говорилось: все.

— Конечно, герр генерал, — совершенно дружеским тоном сказал немец. — Ваше желание было высказано предельно ясно. Вы хотели получить все имущество, конфискованное у евреев, отправленных в лагеря, и хранившееся на складах рейха.

Было заметно, что генерал теряет самообладание. Он явно не относился к числу людей, способных обходить прямые указания.

— В таком случае, что за черт?..

Со стороны поезда донесся отрывистый треск выстрелов; эхо, как теннисные мячики, рассыпалось между горами.

Мужчина в штатском, ничуть не удивленный, кивнул туда, где раздался звук.

— Просто слегка подстраховался, чтобы не присоединиться к нашему несчастному другу-машинисту и поездной бригаде.

— Сколько именно?.. — Генерал так разволновался, что не смог закончить фразу.

Его собеседник в тирольском костюме повернулся, видимо, чтобы пойти по той же тропинке обратно.

— Кое-что. «Пресвятая дева» Микеланджело, Ван Эйк, кое-какие мелочи. Мебели нет совсем — она слишком громоздка. В общем, вероятно, миллионов на пятнадцать-двадцать ваших долларов.

— Сукин сын! — взорвался генерал. — Не хватало мне тут еще дипломатию разводить с каким-то тухлым капустником!

Его собеседник остался невозмутим.

— Позвольте, генерал, напомнить вам, что у вашего начальства может… как бы сказать получше… возникнуть интерес к тому, чем вы занимаетесь. Я знаю, что вы имеете право реквизировать мебель для вашего штаба, но булевские столы семнадцатого века и фламандские ковры… Не говоря уже о полутонне, — ну, может быть, чуть больше или чуть меньше — обручальных колец и драгоценных камнях в оправах и без оных.

Пальцы генерала вцепились в висевшую на его поясе кобуру.

— Я сейчас… — Он скорчил гримасу, очевидно, пытаясь вернуть себе самообладание. — К вашему сведению: все эти вещи отправятся на склад в Зальцбург и будут находиться там до тех пор, пока не удастся установить их законных владельцев.

Голубые глаза человека в ледерхозенах, не мигая, встретили взгляд военного.

— Несомненно, герр генерал. Я также не сомневаюсь в том, что ваши люди застрелили безоружного машиниста, его помощника и кочегара исключительно потому, что те попытались убежать. Теперь вам остается лишь выполнить до конца нашу договоренность, и все остальное тоже станет вашим.

— Разве я могу быть уверен, что?..

Одетый в гражданское собеседник генерала улыбнулся. Эта улыбка была холодна, как горный воздух.

— Вы не можете. Зато вы точно знаете, что без меня не получите остального. — Он взглянул на гору и, подняв руку, положил ее на плечо американского военного. Два старых товарища возвращаются с прогулки, да и только. — А теперь вернемся к вашим людям, согласны?



Западный Берлин, Германия, аэропорт Темпельхоф,
декабрь 1988

Принадлежавший армии США самолет «Бич кинг эйр А300» взбрыкивал, как дикий бык на родео. Пилот, кадровый военный, майор, что-то говорил в микрофон, прикрепленный к наушникам, а второй пилот, первый лейтенант, смотрел то на приборы, то на лежавшую у него на коленях книгу джеппесеновских [«Джеппесен» — американская фирма, специализирующаяся, в частности, на картах и пособиях для летчиков.] таблиц подходов.

— Ты только посмотри! — воскликнул майор, глядя на непроглядное от снегопада небо. — Летим словно в б…ской простыне. Если сможем зайти с первого раза, значит, мы чертовы везунчики.

Лейтенант кивнул, всем своим видом выражая полное согласие. Аэродром Темпельхоф с его коротенькими взлетно-посадочными полосами, да еще и окруженный жилыми домами, был не из тех мест, где летчик, прозевавший подход, может без труда зайти на второй круг. И обзор аэродрома здесь был никудышный, и набирать высоту, чтобы выйти на повторный круг, было очень сложно.

Он вновь уткнулся в таблицу.

— Пятьсот, сэр.

Майор требовал от своих вторых пилотов, чтобы они вслух называли ему высоту и расстояние от пройденной точки поворота. Так он лучше представлял себе, где следовало ожидать появления «кролика» — огней приближения к ВПП — или других устройств сигнализации, указывающих заход на посадку.

— Четыреста, сэр.

Майор внимательно смотрел вперед.

— Проверял, как там наш пассажир?

Лейтенант кивнул.

— Да, сэр, как раз перед тем, как Центр передал нас берлинской зоне. Он спал как убитый.

— Спал? В такую метель? Если он не боится до икоты, значит, он или идиот, или просто притворяется.

— Да, сэр. Триста.

— Берлин на месте, полоса три-шесть, — радостно воскликнул майор в микрофон радиогарнитуры.