Соблазнительно, но глупо.

— Раньше Граклы, Жаворонки и Соколы соперничали в борьбе за сердце Двора, — говорит Локк, имея в виду фракции, склонные к разгулу и кутежам, искусству или войне. Эти группировки при Элдреде то оказывались в фаворе, то впадали в немилость. — Но теперь сердце Двора твое, и только твое. Давайте переменим это.

Кардан смотрит на Локка как-то странно, будто впервые осознает, что быть Верховным Королем может быть забавным. Он словно представляет, каково это — править без натянутого поводка, который я держу в руке.

А потом я наконец замечаю по ту сторону тронного возвышения Бомбу, шпионку из Двора теней. Белые волосы ореолом обрамляют ее смуглое лицо. Она подает мне знаки.

Не хочется оставлять Локка наедине с Карданом — мне не нравится их идея насчет развлечений, — но приходится. Спускаюсь по ступенькам и направляюсь к Бомбе. В конце концов, какой смысл противодействовать Локку, когда он так увлечен своим очередным замыслом…

На полпути к тому месту, где стоит Бомба, слышу, как звенит над толпой его голос:

— Мы устроим праздник Охотничьей Луны в Молочном лесу, и Верховный Король задаст такую пирушку, что о ней станут петь барды, это я обещаю.

От ужаса у меня холодеет внутри.

Локк вытаскивает из толпы на возвышение нескольких пикси, и их радужные крылья переливаются в свете свечей. Одна из девушек безудержно хохочет, хватает кубок Кардана и осушает до дна. Жду, что он сейчас набросится на нее, унизит или порвет крылья, но он только улыбается и велит подать еще вина.

Что бы там ни было в запасе у Локка, Кардан, похоже, вовсе не прочь включиться в игру. В Фейриленде за любой коронацией следует целый месяц кутежей; все едят, пьянствуют, отгадывают загадки, устраивают дуэли и так далее. Предполагается, что народ должен плясать от заката до рассвета, пока подошвы не протрутся до дыр. Но, после того как Кардан стал Верховным Королем, большой зал не пустовал ни дня все пять месяцев, рога пенились медом и клеверным вином. Разгул едва-едва пошел на убыль.

Такого юного короля в Эльфхейме не было давно, и придворные заразились безудержным, бесшабашным весельем. Охотничья Луна наступит скоро, даже раньше свадьбы Тарин, и если Локк намерен разжечь огонь кутежей еще сильнее, далеко ли до беды?

Заставляю себя повернуться к Кардану спиной. В конце концов, зачем я стараюсь привлечь его взгляд? Ненависть его настолько велика, что он все равно сумеет ослушаться, не нарушая вроде бы приказ. В этом он хорош.

Так и хочется сказать, что Кардан меня всегда ненавидел, но в какой-то короткий и странный промежуток времени казалось, что мы понимаем друг друга и, возможно, даже испытываем взаимную симпатию. Этот в целом противоестественный альянс начался с моего кинжала, приставленного к его горлу, и в результате он проникся ко мне таким доверием, что отдался под мою власть.

А я это доверие обманула.

Когда-то он мучил меня, потому что был юн, разочарован, зол и жесток. Теперь, я считаю, у него есть все основания мечтать о мучениях, которым он подвергнет меня по прошествии года и одного дня. Будет очень трудно и дальше держать его под каблуком.

Подхожу к Бомбе, и она сует мне в руку бумагу:

— Еще одна записка Кардану от Балекина. На этот раз послание успело попасть во дворец, прежде чем мы его перехватили.

— Здесь то же самое, что и в первых двух?

Бомба кивает:

— В основном да. Балекин пытается лестью убедить нашего Верховного Короля приехать к нему в тюрьму. Хочет предложить какую-то сделку.

— Уверена, что хочет, — соглашаюсь я и радуюсь, что некогда попала во Двор теней и они до сих пор прикрывают мне спину.

— Что будешь делать? — спрашивает Бомба.

— Собираюсь повидаться с принцем Балекином. Если хочет сделать предложение Верховному Королю, пусть сначала убедит его сенешаля.

Она улыбается уголками губ:

— Я пойду с тобой.

Снова оглядываюсь на тронное место, делаю рукой неопределенный жест.

— Нет. Останься здесь. Постарайся, чтобы Кардан не попал в неприятности.

— Он сам — неприятность, — напоминает Бомба, слишком, на мой взгляд, легкомысленно бросая тревожные слова.

Направляясь к выходу из зала, замечаю у дальней стены наполовину скрытого тенью Мадока: он наблюдает за мной своими кошачьими глазами. Мадок слишком далеко, чтобы мы могли поговорить, но я и так знаю, что бы он сказал.

«Власть гораздо легче получить, чем удержать».

Глава 2

Балекин заключен в Башню забвения в самой северной части Инсуила, Острова скорби. Инсуил — один из трех островов Эльфхейма, соединенный с Инсмиром и Инсмуром грядами скал и лоскутами земли, населенными только немногочисленными пихтами, серебристыми оленями и редко встречающимися представителями древесного народа. Весь путь от Инсмира до Инсуила можно пройти пешком, если вы не прочь попрыгать с камня на камень, в одиночку прогуляться по Молочному лесу и, возможно, даже промокнуть.

Меня эти удовольствия не прельщают, поэтому решаю ехать верхом.

Я — сенешаль Верховного Короля, и к моим услугам королевские конюшни. Наездница из меня никакая, поэтому выбираю покладистую на вид темную лошадку с гривой, заплетенной в косички, вероятно магические.

Вывожу ее из стойла; конюх-гоблин несет уздечку с удилами.

Прыгаю на лошадь и направляю ее к Башне забвения. Смотрю, как об утесы разбиваются волны. В воздухе висит туман из мельчайших соленых брызг. Инсуил — непривлекательный остров; обширные пространства его лишены растительности, повсюду только черные камни и природные бассейны, в прилив наполняющиеся водой, да еще башня, пронизанная жилами холодного железа.

Привязываю лошадь к одному из черных металлических колец, торчащих из камней башни. Лошадка нервно ржет, хлещет себя хвостом по крупу. Касаюсь ее морды ладонью в расчете на то, что это немного успокоит животное.

— Я ненадолго, а потом уберемся отсюда, — обещаю лошади, жалея, что не спросила у конюха, как ее зовут.

Стучусь в тяжелую деревянную дверь, нервничая при этом не меньше лошади.

Дверь отворяет большое волосатое существо. На нем прекрасно сработанный пластинчатый доспех, из щелей которого торчат клочья светлой шерсти. Очевидно, что это солдат; они привыкли обращаться со мной уважительно, как с дочерью Мадока, но теперь обращение может измениться на противоположное.

— Я — Джуд Дуарте, сенешаль Верховного Короля, — объявляю ему. — Приехала по делам короны. Впусти меня.

Страж делает шаг в сторону, распахивает дверь, и я попадаю в темную прихожую Башни забвения. Мои смертные глаза медленно и плохо привыкают к недостатку света. В отличие от фейри, я не умею видеть в почти полной темноте. Здесь еще по крайней мере три стража, но мне удается различить только их смутные очертания.

— Полагаю, ты пришла повидаться с принцем Балекином, — раздается голос за спиной.

Ужасное чувство, когда с тобой разговаривает кто-то невидимый, но я, собравшись с духом, киваю.

— Отведите меня к нему.

— Вулсибер, — произносит голос. — Отведи ее.

В Башню забвения заточают тех из Воздушного народа, кого монарх хочет вычеркнуть из памяти Двора, поэтому она так называется. Большую часть преступников наказывают замысловатыми проклятиями, трудновыполнимыми заданиями или другими формами прихотливого правосудия фейри. Чтобы попасть сюда, надо по-настоящему насолить какой-нибудь важной персоне.

Стражники в основном набираются из солдат, которым это унылое и уединенное место подходит по темпераменту; попадают сюда и те, которых командиры решили приучить к смирению. К какой группе относятся эти сливающиеся с темнотой фигуры, определить невозможно.

Вулсибер подходит ко мне, и я узнаю в нем солдата, открывшего дверь. На вид, судя по тяжелым надбровным дугам и длинным рукам, он наполовину тролль.

— Веди, — приказываю я.

Страж отвечает мне суровым взглядом. Не знаю, что во мне троллю не нравится — моя смертность, положение или то, что я вторгаюсь вечером. Я не спрашиваю. Просто следую за ним по каменным ступеням вниз, в сырую, пахнущую минералами темноту. Воздух пропитан невыносимой вонью — смесью запахов подземелья, гнили и каких-то грибов.

Темнота становится непроглядной, и я останавливаюсь, боясь споткнуться.

— Зажги лампу.

Вулсибер придвигается поближе, дышит мне в лицо, и я чувствую запах мокрой листвы.

— А если не зажгу?

В руке у меня оказывается тонкий кинжал, выскользнувший из ножен в рукаве. Вдавливаю острие в его бок, под ребра.

— Тебе лучше не знать, что тогда будет.

— Но ты же не видишь, — возражает он, чувствуя себя посрамленным из-за того, что я не очень-то напугана.

— Может, я люблю, когда света чуть больше, — спокойно говорю я, хотя сердце бешено колотится, а ладони начинают потеть. Если предстоит схватка на лестнице, лучше ударить быстро и наверняка, потому что второй возможности не представится.

Вулсибер отодвигается от меня и моего кинжала. Слышу его тяжелые шаги по ступеням и прикидываю, как мне спускаться вслепую. Но потом загорается факел, отбрасывающий зеленый свет.