Иэн Макьюэн

Мечтатель

Полли, Алисе, Уильяму и Грегори с благодарностью

Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы новые.

Овидий. Метаморфозы. Перевод С. Шервинского

Предисловие

Закончив очередную главу «Мечтателя», я читал ее вслух моим детям. Договоренность была простая: они выслушивали свежую часть того, что мы называли рассказами о Питере, а я выслушивал полезные редакторские замечания. Этот приятный, почти ритуальный культурный обмен сказывался на самом письме: я стал внимательнее относиться к звучанию взрослого голоса, произносящего каждую фразу. Этот взрослый был не просто мною. У себя в кабинете я читал отрывки воображаемому ребенку (не обязательно своему) от лица воображаемого взрослого. И языку, и уху — я хотел угодить им одинаково.

Я полагал, что потребности ребенка знаю инстинктивно: интересная история — это прежде всего симпатичный герой; злодей — да, но не каждый раз, они чересчур упрощают; ясное начало, неожиданные повороты в середине и удовлетворительная развязка, не всегда счастливая. К взрослому я испытывал не совсем смутную симпатию. Всем по душе обряд укладывания детей со сказкой на ночь: свежее мятное дыхание, широко раскрытые, доверчивые глаза, грелка между чистых полотняных простынь, сонное теплое согласие — кто не хотел бы, чтобы эту сцену запечатлели на его могильной плите? Но в самом ли деле любят взрослые детскую литературу? Я всегда думал, что энтузиазм этот слегка преувеличен и даже с оттенком отчаяния. «Ласточки и амазонки»? [«Ласточки и амазонки» (1931–1947) — серия детских книг британского писателя, журналиста и разведчика Артура Рэнсома (1884–1967).] Беатрис Поттер? [Беатрис Поттер (1866–1943) — британская детская писательница и художник, дебютировала «Сказкой о кролике Питере» (1902), суммарный мировой тираж которой составляет к настоящему времени 45 млн экземпляров.] Чудесные книги! Вправду ли мы так думаем или мысленно возвращаемся к себе прошлым, почти забытым, и говорим от их имени? Когда в последний раз вы угнездились в постели со «Швейцарским Робинзоном»? [«Швейцарский Робинзон» (1812) — популярный роман швейцарского пастора Йоханна Давида Висса (1743–1818).]

Нам нравится в детских книгах то, что они доставляют радость нашим детям, и тут замешана не столько литература, сколько любовь. Еще в начале работы над «Мечтателем» и чтения его вслух я подумал, что, может быть, стоит забыть о нашей могучей традиции детской литературы и написать книгу для взрослых о ребенке языком, который будет понятен детям. В век Хемингуэя и Кальвино [Итало Кальвино (1923–1985) — итальянский писатель-постмодернист, от неореализма пришедший к фантастике и сюрреализму.] простая проза не должна отвратить искушенного читателя. Я надеялся, что предмет ее — само воображение — имеет прямое касательство к каждому, кто берет в руки книгу. Превращение тоже всегда было темой, интересовавшей — почти до одержимости — литературу. «Мечтатель» вышел в иллюстрированном издании для детей в Британии и Соединенных Штатах и в более скромном виде для взрослых — в разных других странах. Когда-то было принято в посвящении предоставлять книгу ее судьбе, а не отправлять по-родительски в мир, как ребенка. «Ступай, моя книжечка…» Эта книга может тихо поселиться в уголке детской библиотеки, а может и умереть в забвении, но пока, я все же надеюсь, она способна доставить какое-то удовольствие разным людям.


Иэн Макьюэн

1995

Познакомьтесь с Питером

Когда Питеру Форчуну было десять лет, взрослые, случалось, говорили ему, что он трудный ребенок. Он их не понимал. Он совсем не чувствовал себя трудным. Он не бросал молочные бутылки в стену сада, не выливал себе на голову кетчуп, изображая, что это кровь, не рубил лодыжку бабушке саблей, хотя иногда подумывал об этом. Ел он все, кроме рыбы, яиц, сыра и овощей, — даже картошку ел. Он был не шумнее, не грязнее и не глупее всех своих знакомых. Имя и фамилию его легко было произнести и написать без ошибок. И лицо его, бледное, в веснушках, нетрудно было запомнить. Он каждый день ходил в школу, как все дети, и за особый подвиг это не считал. Допустим, с сестрой воевал — но и она с ним тоже. И никогда к ним не стучались полицейские, чтобы его арестовать. Врачи в белых халатах никогда не предлагали отвезти его в сумасшедший дом. В общем, на взгляд самого Питера, жить с ним было вполне легко. Чего в нем трудного?

Понял это Питер позже, когда уже давно был взрослым. Его считали трудным потому, что он был молчалив. Это людей беспокоило. А еще он любил быть один. Конечно, не все время. И даже не каждый день. Но любил уединиться на часик у себя в спальне или в парке. Любил побыть один и подумать свои мысли.

Взрослым нравится думать, будто они знают, что творится в голове у десятилетнего ребенка. Но знать, о чем думает человек, невозможно, если он об этом не рассказывает. Вот увидят, как летним днем Питер лежит на спине, жует травинку и смотрит в небо. «Питер! Питер! О чем задумался?» — крикнут они. Питер вздрогнет и сядет. «Да так. Ни о чем». Взрослым понятно, что в голове у него что-то происходит, но они этого не слышат, не видят и не чувствуют. Они не могут сказать Питеру: «Перестань», раз не понимают, чем он занят. Может, он школу поджигает, или сестру крокодилу скармливает, или прыгает с воздушного шара. Видят только, что мальчик, не мигая, смотрит в голубое небо и не слышит, когда его окликаешь.

И что любит побыть один — взрослым это тоже не очень нравилось. Им не нравится даже, когда взрослый хочет побыть один, — когда ты с другими, им понятно, что ты затеваешь. Ты затеваешь то же, что они. Ты должен быть с ними вместе, иначе всем им портишь дело. Питер смотрел на это по-другому. Быть с другими — хорошо, но в свое время. Однако этого бывает чересчур много. Он считал, что если бы люди меньше времени проводили вместе и меньше требовали, чтобы с ними были вместе, а каждый день хоть немного были одни, чтобы вспомнить, кто они такие и кем могут стать, тогда мир был бы более радостным местом и, может, войны никогда бы не случались. В школе он часто оставлял свое тело за партой, а в мыслях уносился далеко. Даже дома у него из-за этого бывали неприятности. Однажды под Рождество отец Питера, Томас Форчун, развешивал украшения в гостиной. Это занятие он терпеть не мог. У него всегда портилось настроение. Он решил прилепить повыше в углу несколько цветных ленточек. В углу стояло кресло, в кресле сидел Питер и ничего не делал.

— Сиди, Питер, — сказал отец. — Я встану на спинку кресла, иначе не дотянусь.

— Хорошо, — сказал Питер. — Давай.

Томас Форчун залез на спинку, а Питер был погружен в свои мысли. Это казалось, что он сидит без дела, а на самом деле он был очень занят. Он придумывал интересный способ спуска с горы — на вешалке, по проволоке, натянутой между соснами. И пока папа, стоя на спинке, кряхтел и тянулся к потолку, Питер раздумывал над этой задачей. Как спуститься, чтобы не стукаться о деревья, к которым привязана проволока?

Может быть, горный воздух напомнил Питеру, что он проголодался. На кухне лежала неоткрытая пачка шоколадного печенья. Жалко, что оно лежит без дела. Когда он встал, за его спиной раздался страшный грохот. Он повернулся и увидел, что папа падает головой вниз между углом и креслом. Потом Томас Форчун появился оттуда головой вверх и с таким видом, что готов сделать из Питера котлету. В другом конце комнаты мать Питера закрыла ладонью рот, чтобы заглушить смех.

— Ой, извини, папа, — сказал Питер. — Я забыл, что ты там.


Вскоре после десятого дня рождения Питеру поручили отвести его семилетнюю сестру Кэт в школу. Питер и Кэт учились в одной школе. Туда было пятнадцать минут пешком, а на автобусе совсем недолго. Обычно их водил туда отец по дороге на работу. Но теперь решили, что дети уже большие и сами могут доехать на автобусе, и доверили Питу проводить сестру.

До школы было всего две остановки, но родители развели такую нудьгу, что можно было подумать, Питер везет Кэт на Северный полюс. Его проинструктировали вечером; когда проснулся, пришлось выслушать родителей снова. Потом все это родители повторили за завтраком. Когда дети шли к двери, их мать, Виола Форчун, повторила правила еще раз. Все, наверное, считают меня глупым, подумал Питер. Может, так оно и есть. Он должен все время держать Кэт за руку. Сидеть они должны на первом этаже автобуса, Кэт — у окна. С сумасшедшими и плохими людьми не разговаривать. Питер должен громким голосом назвать кондуктору свою остановку и не забыть слово «пожалуйста». И должен следить за дорогой.

Питер повторил маме все наставления и отправился с сестрой к автобусной остановке. Всю дорогу они держались за руку. Питер не имел ничего против, потому что на самом деле он любит Кэт. Хорошо бы только, чтобы никто из друзей не увидел, как он держится за руку с девочкой. Подъехал автобус. Они вошли и сели внизу. Глупо сидеть, держась за руки, к тому же тут были мальчики из школы, и Питер отпустил ее руку. Питер испытывал гордость. Он где угодно может позаботиться о сестре. Она может на него рассчитывать. Допустим, они вдвоем очутились на горном перевале, а навстречу — стая голодных волков. Он точно знает, что надо делать. Без резких движений он отступит с Кэт к скале. Тогда волки не смогут их окружить.

Потом он вынимает из кармана две важные вещи. Он не забыл их взять: это охотничий нож и коробок спичек. Он вынимает нож из ножен и кладет на траву — теперь он готов к нападению волков. Они приближаются. Они голодные, пускают слюни, рычат и лают. Кэт хнычет, но ему некогда ее успокаивать. Он должен сосредоточиться на своем плане. У него под ногами сухие листья и прутики. Он быстро и ловко сгребает их в кучку. Волки все ближе. Теперь главное — не сплоховать. В коробке всего одна спичка. Уже он чует их дыхание — ужасную вонь тухлого мяса. Он наклоняется, прикрывает спичку ладонью и зажигает. Порыв ветра, огонек затрепыхался, но Питер подносит его к кучке — и вот один листок занялся, другой, от них загорелся прутик, и вскоре пылает вся кучка. Он подкидывает листья и палочки потолще. Кэт догадалась ему помогать. Волки пятятся. Дикие звери боятся огня. Пламя вздымается все выше, и ветер относит дым прямо в их слюнявые пасти. Теперь Питер берет охотничий нож и…

Надо же! Из-за таких фантазий можно проворонить свою остановку. Автобус остановился. Ребята из школы уже выходили. Питер вскочил и едва успел выпрыгнуть, уже на ходу. Автобус отъехал метров на пятьдесят, и только тут Питер спохватился, что о чем-то забыл. Что же он забыл — сумку? Нет! Сестру забыл! Спас ее от волков и оставил в автобусе. Питер застыл на месте. Стоял и смотрел вслед уходящему автобусу. «Вернись назад, — шептал он. — Вернись».

Кто-то из ребят подошел и хлопнул его по спине.

— Ты чего? Привидение увидел?

Голос Питера донесся до него как будто издалека.

— Да ничего, ничего. Я что-то забыл в автобусе.

И он побежал. Автобус отъехал уже на полкилометра и притормаживал перед следующей остановкой. Питер припустил во весь дух. Он бежал так быстро, что если бы раскинул руки, то, пожалуй, мог бы взлететь. Поднялся бы над деревьями и… Нет, хватит! Хватит фантазировать. Надо скорее вернуть сестру. Она там сейчас кричит от страха. Некоторые пассажиры вышли, и автобус тронулся. Сейчас он был ближе. Он полз за грузовиком. Если еще чуть-чуть пробежать и забыть про жуткую боль в ногах и груди, он его догонит. Питер нагонял автобус — до него уже не больше ста метров. «Быстрей, быстрей», — подгонял он себя. Из-под козырька автобусной остановки его кто-то окликнул, ребенок:

— Эй, Питер! Питер!

У Питера не было сил повернуть голову.

— Не могу остановиться, — пропыхтел он и продолжал бежать.

— Питер! Стой! Это я. Кэт!

Он схватился за грудь и упал на траву к ногам сестры.

— Не ступи в собачью какашку, — спокойно сказала она, наблюдая, как он хватает ртом воздух. — Пошли назад. Давай скорее, а то опоздаем. И держи меня за руку, чтобы опять чего-нибудь не приключилось.

И они пошли в школу вместе, и Кэт благородно пообещала, в обмен на субботние карманные деньги Питера, не рассказывать дома о произошедшем.


Беда молчаливого мечтателя в том, что учителя, особенно те, которые плохо тебя знают, скорее всего, сочтут тебя глупым. А если не глупым, то туповатым. Никто же не видит того удивительного, что происходит у тебя в голове. Увидит учитель, как Питер уставился в окно или на чистый лист бумаги, и подумает, что он заскучал или не знает ответа. А на самом деле все совсем не так.

Например, была у него в классе контрольная по математике. Надо складывать большие числа, и дается на это двадцать минут. Только взялся за первый пример — прибавить к трем миллионам пятистам тысячам двумстам девяноста пяти другое число, почти такое же длинное, — как сразу стал думать о самом большом числе на свете. Неделю назад он прочел о числе с чудесным названием «гугол». Гугол — это десять, умноженное на себя сто раз. Единица со ста нулями. А есть название еще лучше, вот красота: «гуголплекс». Гуголплекс — это десять, гугол раз умноженное на десять. Вот так число!

Питер стал воображать, какое оно огромное. Нули улетали вдаль, как мыльные пузыри. Отец сказал ему, что астрономы вычислили, сколько содержится атомов во всех миллионах звезд, видных в гигантские телескопы: единица с девяноста восемью нулями. Всех атомов не наберется даже на один гугол. А гугол — это лишь ничтожная крошка по сравнению с гуголплексом. Если попросить один гугол шоколадных помадок, для них атомов не хватит во всей Вселенной.

Питер подпер голову рукой и вздохнул. И в это время учитель хлопнул в ладоши. Двадцать минут прошло. А Питер успел написать только первое слагаемое в первом примере. Остальные ребята все решили. Учитель наблюдал, как Питер смотрит в тетрадь, ничего не пишет и вздыхает.

Вскоре его перевели в группу, где дети с большим трудом складывали даже маленькие числа, например шесть и четыре. Питер заскучал там и стал еще больше отвлекаться. Учителя решили, что даже в этой группе математика ему не по силам. Что с ним делать?

Родители и сестра знали, конечно, что Питер не глупый и не ленивый, да и в школе некоторые учителя догадались, что у него в голове происходит много интересного. И Питер, когда стал постарше, сам понял: раз люди не видят, что происходит у тебя в голове, надо рассказать им, если хочешь, чтобы они тебя поняли. И он стал иногда записывать, что происходило с ним, когда он глядел в окно или, лежа на спине, смотрел в небо. А когда вырос, он стал писателем, придумывал и записывал разные истории и жил счастливо. В этой книге вы найдете рассказы об очень странных приключениях, происходивших у Питера в голове, — они описаны в точности так, как происходили.

Глава первая

Куклы

Сколько Питер себя помнил, у них с Кэт была общая спальня. Обычно это ему не мешало. Кэт была хорошая. Она его смешила. А ночью, если Питер просыпался от кошмара, то был рад, что кто-то еще есть в комнате — пусть только семилетняя сестра, и она вряд ли защитит его от краснокожих склизких тварей, которые гонялись за ним во сне. Когда он просыпался, эти чудища прятались за занавесками или уползали в гардероб. Если Кэт в комнате, тогда немного легче вылезти из постели и перебежать в комнату родителей.

Но иногда ему не нравилось, что у них общая комната. И сестре это не нравилось. Бывало, день после школы тянулся долго и они действовали друг другу на нервы. Спор перерастал в ссору, а ссора — в драку, с колотушками, царапаньем, тасканием за волосы. Питер был на три года старше, и ему полагалось побеждать в таких боях. В каком-то смысле он и побеждал. То есть всегда мог добиться, чтобы Кэт заплакала первой.

Но побеждал ли он в самом деле? Кэт умела задержать дыхание так, что лицо становилось цвета спелой сливы. Ей оставалось только сбежать вниз и показать его маме: «Смотри, что Питер сделал». Или могла лечь на пол и так захрипеть, как будто она при смерти. Тогда уже ему приходилось бежать вниз и звать на помощь маму. Однажды во время такого скандала мимо их дома ехала машина. Она остановилась, вылез встревоженный водитель и стал смотреть вверх на окна спальни. А в это время Питер сам смотрел из окна. Человек пробежал по садику и постучал в дверь. Он был уверен, что в доме происходит что-то ужасное. Так оно и было. Питер взял на время какую-то вещь у сестры, а она требовала ее обратно. Сейчас же!

В таких случаях доставалось Питеру, а победительницей выходила Кэт. Так считал Питер. Когда он злился на Кэт, надо было хорошенько подумать, прежде чем стукнуть ее. Часто они заключали мир, поделив комнату воображаемой границей от двери до окна. Эта сторона — Питера, эта сторона — Кэт. На его стороне был стол для рисования и черчения, его единственная мягкая игрушка — жираф с согнутой шеей, химический, электрический и печатный наборы, вовсе не такие интересные, как обещали картинки на коробках, и жестяной сундучок с его секретами. Кэт вечно пыталась его открыть.

На ее стороне был ее стол для рисования и черчения, ее телескоп, микроскоп и магнитный набор, как раз такие интересные, как обещали картинки на крышках, и еще повсюду в ее половине комнаты были куклы. Они сидели на подоконнике, праздно свесив ноги, стояли на ее комоде, согнувшись пополам, висели на раме зеркала, теснились, как пассажиры метро, в игрушечной коляске. Любимые подобрались поближе к ее кровати. Куклы всех цветов — и черные, блестящие, как сапожная вакса, и бледные как смерть, но большинство — ярко-розовые. Некоторые голые, другие — одетые в одну какую-нибудь вещь: носок, или футболку, или шляпку. Несколько разодетых в пух и прах — в бальных платьях с кушаками, в платьях с кружевом, в длинных юбках с лентами. Все разные, но одно у них было общим — безумный, сердитый, немигающий взгляд широко раскрытых глаз. Они считались малышками, но их выдавал взгляд. Малышки никогда так не смотрят на людей. Когда Питер проходил мимо них, ему казалось, что они за ним наблюдают, а выйдя из комнаты, подозревал, что они о нем сплетничают. Все шестьдесят.

Но они не причиняли Питеру вреда — и не любил он только одну. Плохую Куклу. Даже Кэт ее не любила. Она ее боялась, так боялась, что не решалась ее выбросить — вдруг она вернется среди ночи и отомстит. Плохую Куклу можно было узнать с первого взгляда. Розовая, каких людей не бывает. Ее левую ногу и правую руку давным-давно вывернули из суставов, а на макушке покрытой ямками головы росла единственная черная прядь волос. Тот, кто изготовил ее, хотел сделать ей приятную улыбочку, но что-то при отливке не получилось, и Плохая Кукла всегда кривила губы в презрительной усмешке и хмурилась, словно старалась вспомнить что-то самое противное на свете.

Из всех кукол только Плохая Кукла не была ни мальчиком, ни девочкой, а неизвестно кем. Она была голая и сидела далеко от кровати Кэт, на книжной полке, и смотрела оттуда на остальных. Иногда Кэт брала ее в руки и шепотом успокаивала, но довольно скоро, передернувшись, сажала ее на место.

Невидимая граница действовала хорошо, пока они о ней помнили. Чтобы перейти границу, надо было спросить разрешения. Кэт не имела права открывать секретный сундук Питера, а Питеру нельзя было трогать ее микроскоп без разрешения. Граница действовала хорошо до одного дождливого воскресенья. Тогда у них вышла ссора, одна из самых тяжелых, по поводу того, где именно проходит граница. Питер настаивал, что она проходит дальше от его кровати. Кэт не стала делаться багровой, прикидываться, что умирает, и не визжала. Она огрела Питера по носу Плохой Куклой. Схватила ее за толстую розовую ногу и с размаху ударила его по лицу. Так что теперь Питер побежал вниз в слезах. Нос вообще-то не болел, но из него шла кровь, и Питер хотел воспользоваться этим как можно лучше. На лестнице он размазал кровь по всему лицу, а в кухне упал на колени перед мамой и принялся выть, стонать и корчиться. У Кэт, конечно, были неприятности, большие неприятности.