Иона Грей
Письма к утраченной
Посвящается моим дочерям
Пролог
Штат Мэн, февраль 2011 года
Лучше всего дом выглядит на рассвете.
Согласно замыслу хозяина, огромные окна как бы впускают внутрь дюны и океан, а еще небо — широкое, просторное. По утрам пляж пуст и чист, словно страница, ожидающая дневных заметок. Восход солнца над Атлантикой — чудо, которое повторяется ежедневно. И хозяин дома считает, что благословлен правом наблюдать это чудо.
Он помнит и никогда не забывает, что все могло быть иначе — сильно иначе.
Штор в доме нет, ничто не отвлекает от пейзажа. Стены — белые; солнце окрашивает их в соответствующий оттенок. В течение суток они бывают бледно-жемчужными, затем розовыми, как ракушка изнутри, затем насыщенно-золотыми, как кленовый сироп. Хозяин дома в последнее время мало спит. К рассвету он почти всегда уже бодрствует, на его глазах над горизонтом расплывается заря. Порой он просыпается внезапно, словно его тронули за плечо.
Лейтенант, половина пятого. Сегодня у вас вылет…
Круг замыкается. Некто медленно-медленно ведет пальцем по запотевшему стеклу; линия стремится вверх, туда, откуда все и началось. Воспоминания теперь не отпускают ни на минуту, краски свежи, голоса отчетливы. Рассветы прошлых лет. Запах масла и горячего металла. Надрывный шум двигателей на взлетной полосе, красная линия на карте.
Сегодня, джентльмены, вашей целью будет…
Это было так давно. Почти целую жизнь назад. Это в прошлом, но нет ощущения, что все закончилось. Линия тянется из широкого окна через океан, исчезает за горизонтом — там, где находится Англия.
Письмо лежит на тумбочке, среди пузырьков с таблетками и упаковок с одноразовыми шприцами. Адрес врезался в память, как стихотворение. Как песнь любви. Он слишком долго ждал, слишком тянул с написанием этого письма. Многие годы он старался примириться с существующим положением вещей, не вспоминать о том, как все должно было быть. Но сейчас, когда дни его сочтены, когда силы покидают тело подобно отливной волне, он видит — старания напрасны.
То, что он оставил позади, материально, как скалы, которые обнажает отлив. Он так и написал в письме. Осталось ждать, когда письмо начнет свой долгий путь. Путь в прошлое.
Глава 1
Лондон, февраль 2011 года
Хороший район. Респектабельный. Даже богатый. Магазины уже закрылись — вон, ставни опущены, — но все равно понятно, что они шикарные, и ресторанов полно, на каждом шагу, окна светятся, как телеэкраны, внутри люди. Слишком воспитанные, чтобы пялиться, чтобы вообще обращать внимание на девчонку, которая бежит по улице, за ресторанным стеклом.
Не трусцой бежит, в лайкровом костюме, с плеером и с сосредоточенным выражением лица, а бежит как сумасшедшая, наугад, не разбирая дороги, короткое платье уехало вверх, виднеются трусы, из-под ног летят брызги. Проклятые туфли девчонка сбросила сразу, как только выскочила из паба. В туфлях она бы далеко не убежала. Шпильки, да еще и на платформе, удачная замена кандалам. А главное, современная.
Добежав до угла, девчонка заколебалась. Перевела дух. Напротив, через дорогу, был ряд магазинов, вдоль них — аллея. За спиной — эхо тяжелых шагов. Она снова бросилась бежать, растворилась в темноте. Она была на каких-то задворках, среди мусорных баков. Светил фонарь, поблескивало битое стекло, перед деревянными воротами густо рос неопрятный кустарник. Она ринулась прямо в заросли. Вместо асфальта под ногами теперь чавкала налитая влагой земля, девчонка ковыляла, подвывая и всхлипывая, содрогаясь от отвращения к липким от грязи колготкам. Впереди, подобно маяку, мигал светофор. Девчонка раздвинула ветви и выбралась на узкую улицу.
По одну сторону тянулись гаражи и задворки, по другую был ряд домов ленточной застройки. Девчонка оглянулась. Сердце билось, как птичка в клетке. Однако на улице никого не было. Окна домов светились сквозь опущенные шторы, словно глаза дремлющего гиганта. Девчонка хотела было постучаться в ближайшую дверь, отдаться на милость хозяев, но передумала, представив, какое впечатление произведет: мини-платье в обтяжку, сценический макияж. Она попятилась от двери.
Последний дом был погружен во мрак. Лужайка перед крыльцом и даже само крыльцо заросли сорняками, краска на двери облупилась, сбоку наседал разросшийся куст. Окна смотрели, как пустые глазницы. Отражение девчонки растворили немытые стекла.
В ушах вновь зазвучало эхо быстрых шагов. Шаги приближались. Что, если он сгонял за подмогой? Что, если вся компания надвигается на нее с противоположной стороны, откуда она не ждет? Что, если ее окружили? Девчонка застыла в ужасе, а в следующий миг почувствовала жар от прилива адреналина. Поскольку скрыться больше было негде, она бросилась к крайнему дому, скользнула между стеной и бурьяном. Страх гнал ее дальше, через кусты. Незнакомый запах — пахло чем-то диким, негородским — ударил под дых. Из-под изгороди, прямо ей под ноги, метнулась какая-то зверушка, мазнув по голени прикосновением грубого меха. От неожиданности девчонка оступилась. Внезапная боль в колене ударила горячей волной.
Девчонка села прямо на мокрую землю, стиснула ногу, словно пытаясь загнать боль обратно, туда, откуда она явилась. Слезы брызнули из глаз. А потом она снова услышала шаги, да еще злобный выкрик. Воображение мигом нарисовало ей Доджа. Вот он стоит под фонарем, на чужом крыльце, подбоченившись, и высматривает ее. Лицо застывшее — челюсть напряжена, глаза сужены. Так Додж всегда выглядит, когда что-то идет не по его плану.
Девчонка затаила дыхание, напрягла слух. Секунды тянулись и трепетали от напряжения. Наконец донеслись звуки удаляющихся шагов. Она выдохнула, кажется, весь воздух, что был в легких, и, будто сдувшись, осела на землю.
В кармане захрустели деньги. Пятьдесят фунтов. Она всего лишь забрала свою долю, чужого не тронула. И все равно Доджу это не понравится. Потому что Додж договаривался насчет аренды помещения и ему же давали наличные. Девчонка сунула руку в карман, пощупала засаленные купюры и почувствовала, что победила. Ощущение было словно красный уголек.
Она не ожидала, что попасть в чужой дом будет так легко.
Самым сложным оказалось пробраться через кустарник, через колючую проволоку ежевики и заросли крапивы. Лодыжка распухла и пульсировала болью. Не составило труда разбить стекло в задней двери — оно было хрупкое, точно осенний ледок.
Кухня маленькая, с низким потолком. Пахнет плесенью, как во всех помещениях, заколоченных долгие годы. Девчонка вглядывалась в темноту, ища признаки хозяев. Горшечное растение на подоконнике давно высохло и скукожилось, земля растрескалась, но на газовой плите стоял чайник, а на крючках под кухонной полкой висели чашки, словно хозяин, кем бы он ни был, мог вернуться в любую минуту, чтобы выпить чаю. Девчонку затрясло, и волосы на затылке ощутимо зашевелились.
— Есть кто-нибудь?
Она позвала громко и уверенно, отнюдь не чувствуя себя уверенной и не узнавая собственного голоса. Никаких интонаций, почти пародийный северный выговор.
— Есть кто-нибудь дома?
Тишина накрыла ее с головой. Внезапно она вспомнила: сунула руку в карман, нашарила дешевую пластиковую зажигалку. Кружок золотистого света был мал, но достаточен, чтобы явить кремовый кафель на стенах; календарь — фото крепости, июль 2009 года; старинный буфет со стеклянными дверцами в верхнем отделении. Прихрамывая, девчонка перемещалась по кухне; боль стиснула ее несчастную лодыжку стальными челюстями.
В следующей комнате она разглядела стол у окна и сервант, на полке которого фарфоровые танцовщицы приседали в реверансах и выполняли пируэты перед невидимой публикой. Огонек высветил узкую лестницу. Девчонка остановилась у нижней ступени, запрокинула голову, снова позвала в темноту — на этот раз тише, будто обращалась к подружке:
— Эй! Кто-нибудь дома?
Ни звука. Сквознячок принес слабую тень старомодных духов, ведь ее голос всколыхнул воздух, застоявшийся за долгие годы. Наверное, надо было подняться на второй этаж и посмотреть, есть ли там кто живой, однако боль в ноге и полнейшая тишина оказались слишком весомыми аргументами против этой затеи.
Больше не щелкая зажигалкой из боязни, что ее засекут с улицы, девчонка проковыляла в гостиную. Шторы были наполовину задернуты, но света фонарей, проникавшего в щель, вполне хватало, чтобы разглядеть продавленный диван у стены. Покрывало было связано крючком, собрано из квадратов несочетающихся оттенков. Девчонка осторожно выглянула в окно. Она боялась увидеть Доджа, но круг света под фонарем не нарушала ни единая тень. Девчонка упала в кресло и вздохнула почти с облегчением.
В доме жил старик. Или старуха. Телевизор громоздкий, до смешного несовременный; у каминной решетки стоит электрический обогреватель. У порога целая гора писем — словно осенняя листва, собранная дворником для сожжения.
Девчонка прохромала обратно в кухню, открыла кран. Трубы захрипели и не сразу выплеснули воду. Девчонка подставила под струю ладони, стала жадно пить. Кто жил здесь? Что стало с этими людьми? Куда они делись — были отправлены в дом престарелых, умерли? Но ведь после смерти хозяина дом избавляют от рухляди, разве нет? По крайней мере так было, когда умерла бабуля. Через неделю после похорон вся бабулина одежда, все ее фотографии, тарелки и кастрюли, а заодно и обширная коллекция фарфоровых поросят и осколки незадавшегося детства самой Джесс были упакованы и распределены по соседям, чтобы муниципалитет мог пустить в дом нового съемщика.
