Наутро Таси опять не было рядом со мной, но я впервые совсем не испытывал чувства холода. Даже сам смог встать, добрести до уборной, умыться.

Старик Михайлис сидел на завалинке и чистил ружье. Тогда я не понял, что это такое, мне позже объяснили и показали. Это, брат, такое оружие, с которым охотятся. Типа копья, да, но копий много и они очень маленькие, отлиты из железа и называются пули. Они вылетают из полой железной трубки, как дротики у племен, живущих восточнее Ставии, только в эту трубку не дуют, в ней взрывается порох, и от взрыва пуля летит быстро и очень далеко, так далеко, что может убить оленя за двести шагов от стреляющего.

Нории поднимает брови:

— Чудеса какие-то рассказываешь, брат.

— Я скоро дойду до этого, потерпи, братишка. Это важно для нас, и для стаи, и для Песков.

— Сначала я хочу дослушать, что случилось дальше, Энти-эн.

— А что дальше? Старик поманил меня к себе, я сел рядом с ним, наблюдая за его действиями. Мы некоторое время молчали.

Потом Михайлис сказал:

— Я знаю, кто ты такой. Я понял сразу, как увидел твои отрастающие красные волосы.

— И кто же? — спросил я, глядя на него.

— Ты — божественный змей, теаклоциакль, высшее существо, оборачивающееся из змея человеком. Потомок Белого Целителя и Синей Богини. Наш народ давно поклонялся вам, и по легендам, в нашей семье течет кровь одного из твоих братьев.

Я и раньше обращал внимание на то, что у Михайлиса и его дочерей знакомый мне золотисто-медовый оттенок кожи, хотя она гораздо светлее, чем у индейцев Загорья, которые построили нам огромные храмы в джунглях между Песками и Йеллоувинем. У Михайлиса, Таисии и Лори такие же острые носы с горбинкой, только у Таси не черные волосы, а русые, видимо, в мать.

— Откуда вы пришли сюда? — спросил я. — Я знаю похожий на вас народ, но они живут по ту сторону Песков.

Старик пожал плечами.

— Насколько я знаю, все поколения нашей семьи жили здесь. Внизу целое поселение людей нашего народа, мы называем себя дети Нобии, то есть дети дракона.

После его слов я с удивлением вспомнил, что был Владыка с таким именем, он умер до того, как родился отец. Помнишь, Нории, нам в школе рассказывали, что он был увлеченным путешественником, каких мало, и облетел почти весь мир?

— Таисия знает? — вопрос мучил меня, потому что в голову внезапно пришла оглушающая мысль — а вдруг она все это делала из-за того, что я для них божественен, а не для меня самого.

— Нет, — произнес старик. — Но ты ей скажешь сам.

— Скажу, — кивнул я. — Так вы поэтому не остановили меня вчера? Потому что я, по-вашему, высшее существо?

Старик долго не отвечал, отложил в сторону ружье, закурил.

— Ты зря думаешь, что меня остановила бы твоя божественность, если бы ты решил обидеть мою девочку, — сказал он. — Я не остановил тебя, потому что ты хороший человек, хоть и змей, и не можешь не чтить законы гостеприимства.

Я взял его руку и поцеловал ее.

— Спасибо, отец.

Он хмыкнул что-то типа «ну надо же», ровно как наш старый учитель, затянулся, и мы опять помолчали, глядя на колышущийся свежий зеленый лес.

— Коз-то ты поел? — наконец подал он голос.

— Да, — признался я.

— А зачем?

— Истощен был очень, отец. У нас в таком состоянии мозг отключается, для восстановления дракон должен наесться свежего мяса или напиться свежей крови. Простите меня. Да и мясо помогло, только чтобы не умереть там же на месте. Мне бы раз в двадцать больше — самое то для восстановления.

— Ну вот сегодня и наешься. Таська с Лоркой оленя завалили.

— А вы как узнали?

Он кивнул головой куда-то вверх, и я действительно увидел далеко над лесом небольшие облачка дыма, уходящие вверх с некоей периодичностью.

— Вот девчонки молодцы, — я восхищен. — Только вы, пожалуйста, когда я есть буду, близко не подходите, а лучше спрячьтесь в лес. А то могу и вас нечаянно. В таком состоянии трудно себя контролировать.

Михайлис поднялся, надел на спину полотняной волок и ушел.

Они вернулись под вечер, таща на волокушке оленя. Михайлис по дороге успел еще подстрелить нескольких кроликов, и теперь они свисали у него с пояса. Я же во все глаза смотрел на Таисию и поймал-таки ее быстрый взгляд. Показалось или она улыбнулась?

Я встал и на слабых ногах побрел навстречу сестрам. Запах свежего сырого мяса и крови ударил в нос, в глазах начало темнеть. Дракон внутри заворочался, но я привычным делом подавил его желание крови. Мне нужно было поговорить с Тасей, пока я не перекинулся.

Однако прежде, чем я подошел, она смущенно отвернулась и куда-то побежала.

— Тася, постой! — крикнул я. — Я должен тебе что-то показать.

Она остановилась, а Михайлис взял Лори за руку и отвел ее подальше от волокушек. Я подождал, пока они отойдут на безопасное расстояние, и отпустил дракона.

Помню безумный голод. Мне стыдно, брат, но от оленя даже рогов не осталось, а мне все было мало. Я помню, что, доев, я захотел полететь на охоту, но не смог взмахнуть крыльями. Хотя мне было гораздо лучше, но все еще не хватало сил для полета. Я краем глаза увидел стоящих неподалеку людей. Старый человек с молодой девушкой явно были испуганы и медленно отступали к лесу. А вторая девушка тихонько приближалась ко мне и произносила какой-то набор звуков. Я предостерегающе зарычал. Пахла она знакомо, как своя. Но дракону нужны были мясо и кровь, и я боялся не справиться.

Она подошла ко мне, и я понял: то, что она повторяет, — мое имя. В драконьем обличье человеческая речь отчего-то звучит очень высоко и быстро, как колокольчики на ветру. Я воспринимал ее как совсем малютку, размером с мою лапу. Она с благоговением и без всякого испуга смотрела на меня, подошла почти вплотную к морде, несмотря на предостерегающий крик отца, протянула руку и погладила мой нос.

— Хороший, хороший мой, тихо, тихо, все хорошо, — произнесла она, а я, не справившись с волной эмоций и голода, отпрянул, зарычал и бросился от нее подальше.

Впрочем, далеко я не ушел, свалился у самой кромки леса, так что мне, уже перекинувшемуся и слабому, помогли дойти до дома. А через пару часов еще и накормили жарким с зайчатиной. Удивительные люди!

Братья некоторое время сидят в тишине. Энтери переводит дух и достает из кармана маленькую длинную трубку, вбивает в нее табак, поджигает и затягивается. На недоуменный взгляд Нории смущенно поясняет:

— Михайлис подарил. Мне забавно было смотреть, как они имитируют драконов, выпуская дым, и я попросил попробовать, а потом и затянуло. Ты лучше посмотри, какая красота перед тобой, брат!

Город из розового становится контрастно-фиолетовым, воздух свежеет и влажнеет, несмотря на легкий сухой ветерок с Песков. Между домов — чернильно-синие тени в легкой дымке, в садах распускаются ночные цветы, и их тяжелый, дурманящий голову запах доносится и до сидящих на крыше дворца мужчин. Птицы, днем не слышные из-за гула базара, начинают выводить трели своими тонкими высокими голосами. Уходящее солнце делает горизонт багряным, словно обнимая дугой переодевшийся к ночи город.

В юности братья, приходившие любоваться на смену дня и ночи, с первым запахом ночных цветов начинали чувствовать смутное томление, нередко перерастающее потом в горячие и сладкие ночи с податливыми дочерьми пустыни. Город, как честная жена, днем рядился в белые одежды невинности, а ночами превращался в тоскующую по любви, изнывающую по мужчине женщину. Вот и сейчас Нории думает о том, что спать один он сегодня не будет, но пока не время идти искать страсти — нужно выслушать брата. А Энтери тянет носом сладкий, пахнущий почему-то яблоками дым и тоже томится страстью, думая о Таисии, девушке с обезображенным лицом, которая стала его наваждением. Но спать он будет один. Он еще не знает, что это любовь, которая не терпит подмены.

— В эту ночь, — продолжает Энтери, и Нории усилием воли выныривает из морока желаний, — я сам пришел к ней и попросил лечь со мной.

Она ничего не ответила, и я долго ждал ее, пока не уснул. Меня уже не так мучил холод, но больше, чем холод, меня терзало сомнение — вдруг я испугал ее, и она не поняла, что я сам боялся, как бы не навредить ей?

Ночью мне снова стало тепло и легко, и сквозь сон я понял, что Тася все-таки пришла. А утром она впервые осталась со мною…

…Девушка со спелой золотистой кожей, покрытой мелким пушком, который светится в лучах утреннего солнца, сидит, скрестив ноги, на кровати и заплетает длинные и крепкие русые косы. Косы получаются толстые, почти как канаты, так много у нее волос. Энтери лежит на кровати у стенки, лицом к ней, и первый раз видит ее так близко. Коварное солнце просвечивает длинную, доходящую до самых стоп ночнушку, пуританскую, белую, с какими-то невинными голубенькими цветами на ткани. Солнечный свет очерчивает профиль девушки, золотится на пушистых тяжелых волосах, и он разглядывает ее такое близкое тело, крепкие руки с четко очерченным рельефом, аккуратные остренькие холмики грудей, при взгляде на которые у него сохнут губы и влажнеют ладони. Ночнушка очерчивает небольшой валик животика и расходится к разведенным коленям, скрывая волнующими тенями и изгибами все самое сокровенное. Однако сладкий и мягкий послесонный женский запах она скрыть не может, и дракон какое-то время борется с собой, закрывая глаза и сжимая ладони.

Чтобы отвлечься, Энтери сосредотачивается на ее аккуратных небольших ступнях со светлыми ноготками-пуговками, которые контрастируют по цвету с загорелыми ногами, но это совсем не помогает, а даже наоборот.

Тогда он тихонько подкрадывается рукой к ее ступне, касается указательным пальцем мизинца и виновато смотрит на нее — прости, не могу удержаться. Таисия легонько улыбается и качает головой. Осмелев, он накрывает рукой всю ее маленькую ножку, гладит подъем ступни пальцами и чуть не взлетает внутри от восторга. Кожа у нее мягонькая, как персик, и просто не верится, что Тася почти все время проводит в огороде или на охоте. Девушка насмешливо улыбается, будто понимает, что с ним происходит, и будто это она старше и мудрее, а он совсем юный мальчишка, впервые прикасающийся к женщине.

Она сидит обезображенной стороной лица к нему, шрамы старые, идут наискосок от глаза к шее, отчего уголки глаза и губ немного опущены вниз.

— Как это случилось? — спрашивает Энтери, гладя ее по щеке. Шрамы под рукой как насмешка над красотой этой удивительной девушки.

— Мне лет пять было, — голос у нее низкий, глубокий, — а Лорке два годика. Зима была очень суровая, и звери выходили к жилью. Отец застрелил кабана, который рыл под домом, и они с матерью разделывали его прямо там, на снегу. А мы рядом играли.

Родители понесли мясо в ледник, а в это время из леса вышел леопард. Они, бедные, с высоты спускаются вслед за косулями, им голодно в лютые зимы, лапы мерзнут. Леопарды красивые обычно, с пушистой зимней шкурой, важные, а этот уж очень тощий был — то ли больной, то ли голодный сверх меры.

Он к мясу оставшемуся сразу пошел, а на его пути мы. Я Лорика схватила и бежать. И тут слышу сзади рявканье. Может, решил, что мы мясо хотим унести, кто его знает, а может, инстинкт на убегающую добычу сработал. Догнал, короче, и давай мне сзади спину рвать. Я на Лорку упала, сверху ее прикрыла и кричу. На крик мама с папой прибежали. Он полушубок рвал толстый, до спины почти не добрался. А лицо уже задел, когда дернулся от выстрела. Отец его застрелил.

Энтери приподнимается, кладет большую ладонь ей на спину и спрашивает:

— Покажешь?

Тася пожимает плечами, расстегивает пуговицы на сорочке, идущие от груди под самое горло. Поворачивается к нему спиной, опустив ноги с кровати, и стягивает сорочку с плеч. Косы льнут к ее обнаженным плечам, от затылка мягкий светлый пушок спускается по позвоночнику вниз. Под лопаткой виднеется след страшной лапы — несколько наложенных друг на друга полос, будто леопард не один раз зацепил спину, а несколько.

Дракон наклоняется и целует затылок девушки, пробуя наконец-то на вкус ее кожу — она как молоко, море и мед, а Тася только вздыхает. Он спускается поцелуями вниз по позвоночнику, вдыхает ее запах. Шрамы его уже не волнуют. В глазах темнеет, дыхание сбивается, и вот уже он касается ее острой груди, гладит соски большими пальцами, сжимает их, отчего она тихо стонет и вздрагивает. Запах ее меняется, и Энтери окончательно пропадает. Он шепчет: «Какая же ты сладкая, Тасенька, позволь мне, пожалуйста, позволь…»

Она дрожит и хрипло постанывает своим низким голосом, как кошечка, от его ласк или от его слов, отчего он мгновенно приходит в неистовство. С силой проводит руками по мягкому животу, поворачивает девушку к себе, кладет на кровать, берет за затылок и наконец-то целует в мягкие, сладкие и вкусные губы, щекочет их языком, приоткрывая. Он сминает ладонью сорочку на ее колене, поднимая мешающую и раздражающую преграду выше бедер. Рука его уже между ее ног, ласкает, гладит, трогает и изучает. Шерсть на его загривке стоит дыбом, он уже почти ничего не соображает, добравшись наконец до того, что так сильно желал.

В какой-то момент он чувствует запах страха и угрожающе рыкает, не понимая, кто осмелился испугать его женщину. Затем до него доходит, и он отдергивает руку, утыкается лицом ей в шею и тяжело дышит, дрожит, успокаивая дракона внутри. Через несколько минут, остыв, осторожно отодвигается от нее, приподнимается, опираясь на локоть.

Таисия смотрит на него своими чудесными голубыми глазами, и ее нагота заставляет все внутри сжиматься и переворачиваться, до боли и стиснутых зубов.

— Испугалась? — зачем-то спрашивает Энтери, хотя и так все понятно.

— Да, — говорит она хрипло.

Он наклоняется к ее лицу и вдруг лижет ее в нос. Тася хихикает.

— Сколько тебе лет, шари? — он улыбается, доволен, что удалось разрядить атмосферу.

— Двадцать шесть будет через месяц. А тебе?

— А мне, милая, будет семьдесят восемь. И за всю свою жизнь я не хотел никого так сильно, как хочу тебя. Скажи мне, солнце мое, что мне сделать, чтобы ты не боялась меня и стала моей?

Она садится, застегивает сорочку.

— Я не боюсь тебя, глупый ты дракон, и твоей страсти тоже не боюсь, — говорит тихо. — Я не буду жить с мужчиной вне брака. В нашем народе таких женщин называют «отляякон» — отчаявшиеся. Если ты хочешь меня, тебе придется сделать меня своей женой.

Энтери дотягивается до ее ступни, щекочет ее, наклоняется, целует пальчики, а Тася снова хихикает, теперь уже немного напряженно, и отбирает ногу — щекотно и страшно ждать, что же он ответит. Вдруг рассмеется и улетит, оставив глупую человечку жалеть о своих словах всю жизнь?

— Я хочу этого больше всего на свете, — наконец говорит Энтери серьезно.

…он, конечно, не рассказывает всего брату, потому что это то, что должны знать только двое. Просто говорит: «Я решил жениться на ней», и Нории понимает — все слова, которые он хотел сказать — про то, что драконов осталось немного и нужно ради выживания рода летать в брачные полеты с драконицами, — бесполезны и только рассорят его с братом. Поэтому Нории вздыхает и протягивает руку:

— Дай-ка мне попробовать эту твою трубку, Энти-эн…

…Михайлис и Лори куда-то ушли, оставив записку, чтобы до завтра не ждали, и целый день теперь принадлежит им одним. Все невинно и прилично, ну не считать же неприличным тисканье у стенки дома, после которого оба ходят раскрасневшимися, или долгие поцелуи, после которых так трудно остановиться.

Таисия утром хлопотала по хозяйству — мыла полы, скоблила длинный деревянный стол, готовила еду. А Энтери все пытался помочь и был изгнан с кухни, потому что «больному на всю голову дракону нужно спать, есть и набираться сил, а не пытаться хватать ведра с водой, которых она за свою жизнь без всяких с хвостом перетаскала».

Он расспросил Тасю о родных и узнал, что мать ее была из Рудлога, познакомилась с отцом, когда приезжала сюда на практику со студентами-зоологами, да тут и осталась. Умерла она два года назад от легочной болезни, с тех пор они живут втроем с отцом. Девочки закончили школу, но в университет поступить не было денег. Живут они с огорода и охоты, еще отцу немного доплачивают от поселения за то, что он приглядывает за лесом и горной дорогой, предупреждая о пожарах или возможных камнепадах с гор. Иногда приезжают туристические группы из самых разных стран, и тогда он работает проводником. Туристы платят хорошо, останавливаются у них в домике. На чердаке оборудованы лежанки, там тепло и можно нормально разместиться.

Энти после слов Таси уточнил значение непонятных понятий «практика», «студенты», «школа», «университет» и «зоологи» с «туристами» и попросил рассказывать дальше. Оказалось, народ тараноби живет за границей Рудлога на восточных склонах Милокар-дер, переходящих в Пески, и официально не является гражданами ни одной страны, ну а неофициально Рудлог давно выдал им свои удостоверения гражданства, получает с них налоги и платит зарплаты и пенсии. Все довольны — дети дракона сохраняют свою независимость и при этом пользуются всеми благами государства. Основное поселение находится внизу, у железной дороги, и там, в отличие от их домика, работает телекоммуникационная антенна, есть магазины, даже свой театр и музей.

Энти спросил значение «удостоверения», «гражданства», «пенсии» и прочих чуждых его уху слов и задумался. Побарабанил пальцами по столу, выбивая привычный ритм.

— Тасенька, я только что понял — нужно сначала рассказать тебе о себе. Потому что я совсем не знаю и не понимаю, сколько прошло лет с того момента, как я покинул свой дом, я не понимаю, где нахожусь и тот ли вообще это мир. И я бы очень хотел знать, спасся ли кто-то из моих сородичей.

Во время последующего рассказа девушка так распереживалась, что отложила картошку и нож, сполоснула руки и села рядом с ним, гладя его по плечу. Когда Энтери закончил, она с изумлением и сочувствием поглядела ему в лицо — не разыгрывает ли? Может ли такое быть, что весь драконий род был чьей-то злой волей заключен в камень?

— Я никогда не слышала ничего похожего, — покачала головой Тася. — Если вы были в той горе, которая недавно треснула и перегородила реку — значит, попали вы в нее давным-давно. Может, отец знает какие-то легенды? Или, — девушка оживилась, — давай съездим в городок, поспрашиваем стариков, может, кто-то что-то слышал? А еще у нас есть библиотека, и при ней работает матушка Вилайтис, она не только библиотекарь, но и кто-то типа почетной хранительницы. Она и книжку подскажет, и если уж кто-то что-то о вас знает, то только она. Только сначала, — девушка окинула дракона скептическим взглядом, — я тебя накормлю. А то ты мне там людей поешь, неудобно перед соседями будет.

Энтери хмыкнул и послушно уселся за стол. После сытного обеда Тася выдала ему вещи отца и велела переодеться, а голову, чтобы скрыть цвет волос, обмотала тонким цветным шарфом на манер бедуинов, объяснив, что многие мужчины у них так носят химу вместо шляп.

Дракон не спросил, что такое шляпа, — и так понятно, что это какой-то головной убор. Он вообще чувствовал себя немного потерявшим опору под ногами — страшно было представить, сколько же продлилось его заключение, и очень хотелось верить, что он не единственный выживший. Таисия, словно чувствуя это, окружила его заботой — то погладит по плечу, то чмокнет в подбородок, то шепнет на ухо какую-нибудь нежность. От этого ее старания на душе становилось как-то теплее и спокойнее.