Вышел наружу и вновь наткнулся на толпу нищих. Вновь — потому что, когда заходил, уже видел. Вообще, немного бесит — куча профессиональных горластых бездельников выставляет напоказ свое убожество, часто и густо липовое. Ко мне, правда, особо не лезли, я для них чужеземец, враг и вообще басурманин. А это еще кто? Из толпы вышел некто совершенно безумного вида в лохмотьях, веригах и прочем. Юродивый. Так как они пользуются непререкаемым авторитетом среди местных, и плетью его нельзя. К тому же, если верить классику, обладают даром пророчества или еще каким.

— Ваня… Ваня… — зазавывал довольно неприятным голосом.

— Чего тебе, убогий? — спросил я максимально вежливо для данной ситуации. Вот откуда он мое имя прошлое знает? Хотя как откуда — у меня и сейчас такое же.

— Ваня, дай копеечку!

— А тебе зачем? Все равно или пропьешь, или потеряешь, — ответил.

Блин, кто меня за язык тянул связываться? Дал бы медяшку — и дело с концом.

— Дай копеечку, не жадничай. Я тоже сарафан надену и в скоморохи пойду.

Чего? Или это он про мое бегство от стражи Кляйнштадта? А знает откуда?

— А потом на боярской дочке женюсь. Сам в бояре выйду. Дай копеечку, Ваня!

Твою мать!

— А потом воеводой стану.

У него что, и впрямь дар? Хотя…

— Ваня, дай копеечку, я у тебя на свадьбе погуляю.

Блин, да он дуру гонит, вон реально глаза безумные. Кинул юродивому талер.

— Молись за меня, юродивый. — Если он сейчас про царя Ирода что-то скажет, не посмотрю, что место святое!

— Помолюсь, помолюсь, батюшка.

В безумных только что глазах уже подобострастие и радость от удачного развода.

Тьфу, пропасть, чуть не уверовал с перепугу. Нет, так можно и в дурку загреметь, хотя с учетом того, что я второй год в чужом теле, мне там самое место.

Меж тем окружающие смотрели на происходящее с таким пиететом, как будто если не сам Христос спустился в компании ангелов, то как минимум один из апостолов. Я собрался отправиться домой, если можно так назвать выделенный мне под проживание большой бревенчатый терем, но внимание окружающих привлекло появление митрополита. Люди вокруг при виде митрополичьей процессии опустились на колени, прося благословения, и только я стоял… как дурак. Что-то надо было делать, Исидор, как ни крути, князь церкви и очень большой духовный авторитет. Я не нашел ничего лучше, чем, сняв шляпу, отвесить поклон, какой был бы приличен лицу, равному мне по положению. Вид, наверное, при этом был у меня преглупым, а среди народа послышался шепоток: «Ишь как басурманина от ладана-то корежит!» Аут, приехали, зовите экзорциста, блин! Митрополит задержался на мне глазами и, неожиданно благословив меня, ушел, пока я хлопал глазами. Но, видимо, он со мной не закончил, и ко мне мелким шагом подошел служка неопределенного возраста и тихо, на хорошем немецком языке сказал:

— Ваше королевское высочество, его преосвященство просит вас удостоить его визитом и беседой.

Я пошел за ним, слыша за спиной перешептывания прихожан. Наконец мне это надоело, и я, обернувшись, поднял вверх руку и замогильным голосом провозгласил:

— Вот что крест животворящий делает!

Позвавший меня на беседу митрополит Исидор человек непростой. Бывший прежде игуменом Соловецкого монастыря, он сначала приводил войска к присяге Федору Годунову, а через два года венчал на царство Василия Шуйского. Именно он был инициатором договора со шведами, но он же руководил обороной города от них, когда понял, что шведы хотят под шумок захватить Новгород. И хорошо, надо сказать, руководил: если бы не Васька Бутурлин, Делагарди до сих пор под стенами топтался бы.

Смотрел строго, как будто сверлил глазами. Ну, этим меня не проймешь, я стоял, как послушник перед патриархом, глазки потупил, вся фигура выражала смирение, хоть пиши с меня кающегося грешника. Наконец Исидор прервал молчание:

— Откуда ты ведаешь наш язык, иноземец?

— Я знаю много языков, ваше преосвященство. Ваш ничем не лучше и не хуже других.

— Ты говоришь на нем не так, как мы, но так, будто он для тебя родной. Но это ладно. Чего ты, иноземец, от нас хочешь?

— Меня послал его величество король Густав…

— Это ты Одоевскому рассказывать будешь, — перебил меня митрополит. — Зачем тебя послал свейский король, я ведаю, я спрашиваю: чего тебе надобно? Почто ты смущаешь души христианские? Зачем смуту сеешь?

— Я смуту сею? — возмутился я. — Да вы, батюшка, с этим и без меня хорошо справляетесь! Сегодня одному царю крест целуете, завтра другому, то поляков зовете, то шведов. Даром что Третий Рим!

— Ко мне надобно обращаться не «батюшка», а «владыко», — наставительно произнес явно обескураженный моим напором Исидор. — Кто ты такой, чтобы судить нас? Разгневали мы, видно, Господа нашего, что послал он смуту на Русь святую. Сколь годов длится Смута, отчаяние владеет умами, и нетверд народ в вере.

— Ничего, недолго осталось, — ответил я ему. — Вот выгонят ополченцы поляков из Москвы — выберете себе нового царя, ну и заживете по-старому. Не сразу, конечно, но заживете.

— Откуда знаешь сие?

— Откуда, откуда, от… знаю, короче! И знаю, что на Господа ты, владыко, напраслину возводишь, не он виноват в ваших бедах, а вы сами.

— И кого на престол выберут, уж не королевича ли Карла?

— Да куда там! Оно, может, и неплохо было бы, да вам же «природного государя» подавай! Вот и выберете себе на голову…

— Говори!

— Чего говорить? Кого царем выберете? Мишу Романова, кого же еще!

— Сына Федора Никитича? — задумчиво протянул митрополит. — Он царю Федору Иоанновичу племянник…

— Во-во, а батюшка его патриарх Тушинский патриархом всея Руси станет, то-то заживете!

— Патриархом? Однако! А как к тому свейский король отнесется?

— Как — не знаю, врать не стану, но одно скажу тебе, владыко: король Густав Адольф был бы рад видеть московским царем своего брата. Однако если московским царем не окажется избран король Сигизмунд или его сын, он будет рад ничуть не меньше. Так что кого бы вы ни выбрали, король Густав Адольф его признает, ибо добрые отношения между Русью и Швецией выгодны обоим государствам.

— А вернет ли он Новгород, если…

— Все в руце божией, ваше преосвященство!

Вечером ко мне подошел Клим.

— Ваше королевское высочество, — торопливо зашептал он мне на ухо. — Неспокойно в рейтарской роте.

— Чего так?

— Да кто-то воду мутит, подзуживает их уйти к Ляпунову поляков бить.

— Ну а что, дело хорошее. А кто собирается, неужто все?

— Да хотят-то все, только некоторые опасаются. Оне ведь крест целовали вам на службу. Анисим со стрельцами и казаки на том бы не стали, но Аникита говорит, уйти так бесчестие будет. И рейтары, что из дворян и детей боярских, с ним согласны.

— Эва как! А ты откуда знаешь, неужто с собой звали?

— Да нет, ваше высочество, отрезанный я ломоть, подслушал ненароком.

— Понятно, ну да утро вечера мудренее, вели назавтра с утра лошадей седлать всем конным. И то сказать — застоялись люди без дела, вот и лезет в голову всякое непотребное. Да пусть припасов с собой возьмут хоть на неделю.

— Будет исполнено, ваше высочество. Осмелюсь спросить: в набег пойдем или как?

— Там видно будет.

Наутро вся моя конная рать двинулась из Новгорода. Вся — это русские рейтары, мекленбургские кирасиры и мои драбанты-драгуны. Ну и стрельцы до кучи. Шли по-татарски, без обозов, одвуконь, плюс еще одна лошадь с вьюками. Так уж совпало, что Делагарди сам рассказал мне накануне о некой шайке разбойников, свирепствовавшей в шестидесяти верстах от города, и я не мудрствуя лукаво сообщил ему, что собираюсь заняться этой проблемой. Не то чтобы я сильно беспокоился о криминогенной обстановке, но встряску своим сделать надо, чтобы жиром не заплывали, да и поголовье разбойников подсократить — дело по-любому богоугодное.

К концу второго дня мы встали на дневку. Еще прежде, отправив казаков в разведку, мы остановились в небольшом леске, ожидая результатов. Казаки воротились под утро и поведали следующее. В нескольких верстах от нашей дневки есть довольно богатая некогда усадьба, в которой явно творится что-то неладное. Судя по всему, занял ее какой-то кавалерийский отряд и усердно занимается грабежом окрестного населения. Кто такие эти грабители, казаки не поняли, но чтобы их не могли обвинить в ненадлежащем выполнении своих обязанностей, притащили языка.

— Ну что же, давайте сюда болезного, посмотрим, что за фрукт, — объявил я, выслушав доклад.

Казаки не заставили себя ждать и живо приволокли связанного парня.

— Развяжите его, — приказал я и, дождавшись выполнения, спросил: — Ты кто, лишенец?

— Ка-казак, — заикаясь, провозгласил пойманный.

Услышав это заявление, мои подчиненные засмеялись: больно уж негеройский вид был у парня. В глазах страх, волосы, подстриженные под горшок, растрепаны. Одет в какой-то немыслимо испачканный жупан с чужого плеча и рваные шаровары.

— И откуда ты такой красивый взялся? — ласково поинтересовался Аникита.

— Пан, не извольте гневаться, пан, — жалостливо произнес обормот на языке, который впоследствии станет украинским.