Глава 4

Как только дверь за мной захлопывается, я чувствую себя слабым, как котенок в мешке. Праведный адреналин уходит в пятки, и мне приходится упереться лбом в стену, чтобы меня не стошнило. Ощущение тазера так печет грудь, будто она дымится, а мысли вдруг бурным водоворотом сливаются в канализационную трубу коры моего запутавшегося мозга.

Во всяком случае, ощущение именно такое.

Может, мне следует туда вернуться и пришить этих мусоров, потому что они первым делом ринутся за мной? У них ведь просто нет выбора.

На сугубо практическом уровне это хороший аргумент. Просто порешить Кригера с Фортцем — и дело с концом, но убийство «фараонов» — практически верная гарантия, что до суда мое дело не дойдет, даже несмотря на приятельские отношения кое с кем в департаменте.

Пару месяцев назад я провел ночь в городе в компании Дикон и ее капитана, и кончилась наша эпопея в задней комнате «Слотца» с бутылкой «Джека Дэниелса» и дурацкими ухмылками на лицах. Разговор крутился вокруг идиотских отговорок, которые «фараоны» предают бумаге, чтобы оправдать применение оружия.

«А еще один парень утверждал, что ему пришлось пристрелить подозреваемого, потому что у него на майке была надпись, — поведал капитан, положа руку на сердце в прямом смысле. — И надпись была, цитирую, «не по-американски», а этот новобранец, жертва пьяной акушерки, думал, будто видел где-то словечко «джихад». — Кэп умолк, чтобы отхлебнуть виски, и мы поняли, что приближается кульминация. — И рекрут вообразил, что не может позволить этому типу жить, потому что до аэропорта было не больше пяти миль. А оказалось, что надпись из «Властелина» долбаных «колец». Говно какое-то, эльфы, что ли…»

А Ронел подсказала: «Эльф был, да весь вышел» [«Эльф был, да вышел» (англ. Elvish has left the building) — фантазийный комикс по мотивам саги Толкиена. Название пародирует известную фразу «Elvis has left the building»; при жизни Э. Пресли она означала «Концерт окончен, можно расходиться». Сейчас ее чаще всего встречают игроки GTA2, когда перебьют всех имитаторов Элвиса.].

Как же мы надрывали тогда животики в пьяном угаре! Сейчас эта байка вовсе не кажется мне смешной. Если Кригер и Фортц когда-нибудь меня настигнут, то уж свои отговорки продумают загодя.

Ронел Дикон — блюститель блюстителей. Настоящий больной зуб для ее дедушки, одного из редкостных афроамериканских служащих техасской полиции, да еще и входившего в знаменитую группу, в семьдесят седьмом штурмовавшую башню университета, чтобы захватить «Техасского стрелка». Ронни приняла жезл из рук отца, совершавшего пешие патрули по Рандберг-лейн, где черному человеку в синем требуется немало пороху, чтобы сделать хоть шаг. Ронни воспитали суровой, но честной. В возрасте двенадцати лет она увидела, как папочка делает в гараже жим лежа. К четырнадцати она уже и сама жала сотню фунтов, а к двадцати двум стала новобранцем в Нью-Йоркском полицейском управлении, усердно трудясь над своим процентом арестов и еще усерднее — над учебниками, чтобы к тридцати выйти в детективы. И ухитрилась перевыполнить программу на пару лет.

Как раз моей дружбой с Ронел Кригер и Фортц в первую голову и воспользовались, чтобы заманить меня в машину. Им следовало бы сообразить, что она будет первым человеком, которому я позвоню, когда руки у меня перестанут трястись. На то, что они «фараоны», Ронни насрать — она ненавидит скурвившихся «фараонов» хуже преступников. Так что она теперь тоже в расстрельном списке. Фортц как-то не показался мне добрячком, оставляющим болтающиеся концы. Они непременно ринутся за мной и подстроят Ронел смерть, смахивающую на несчастный случай.

Надо это уладить.

Я звоню Ронел, но меня сразу переключают на автоответчик, так что я оставляю лаконичное послание, пытаясь сделать так, чтобы от слов исходило ощущение безотлагательности, но не отчаяния.

«Ронни. Это Дэн. Надо встретиться. Я в überжопе».

Надеюсь, по моему тону ясно, что дело действительно серьезное. До меня вдруг доходит, что Ронни насчет über ничего не известно, и в таком случае сообщение может смахивать на легкий розыгрыш. Остается уповать, что она догадается по интонации. Но более чем вероятно, что ни фига Ронни не догадается. Выслушает слова и вложит в них обычный смысл. У меня есть ужасное обыкновение вычитывать подтексты, которые больше никто не видит или их попросту нет. В моем сознании все будто высказываются метафорами или транслируют свои намерения микроскопическими движениями, а я пытаюсь докопаться, что же они имеют в виду на самом деле. Вот что бывает, когда тебя воспитывает жестокий родитель: всегда пытаешься высмотреть знаки, предсказать настроение, чтобы убраться подальше до того, как разразится гроза.

Но рано или поздно вдруг сознаешь, что когда люди моргают, они чаще всего просто моргают, а не передают сообщения каким-то шифром, или когда отодвигаются от тебя в кровати, то не потому, что больше тебя не любят, а потому что у тебя острые локти.

Порою тигр, о тигр, светло горящий [Цитата из стихотворения У. Блейка «Тигр», пер. С. Маршака.], — просто тигр.

Я это знаю, но годы взбучек сделали для меня этот обычай рефлекторным.

Высматривай знаки. Все что-нибудь да означает.

В каком-то смысле иметь жестокого родителя на руку. Вину практически за любой мой дурной поступок можно перевести на папулю большой жирной стрелкой.

* * *

По какой-то причине мне казалось, что я нахожусь в особняке, где-то далеко на отшибе. Может, в саду. Где-нибудь, где соседи ужаснутся, если обнаружат, что там порностудия.

Прямо не верится! В этом доме всегда было так тихо. Они держались сами по себе, никаких гулянок.

Но как только я оправляюсь достаточно, чтобы принять шок, то осознаю, что мое восприятие пространства, вероятно, было сбито с толку звукоизоляцией порнопавильона. Я в коридоре нью-йоркской высотки, тут уж никаких сомнений. Сужу об этом по уличным шумам, яростно толкущимся в шахте лестницы. Уличное движение и плотные толпы прохожих. Нью-йоркцы выкрикивают в свои мобилы краткие сообщения, туристы восторженно воркуют, впервые узрев золотую башню Дональда или «Эппл стор», — помесь ближневосточных диалектов, какой и в Гуантанамо не сыщешь. Да и запахи знакомые — уличной еды, горячего асфальта и резины миллиона покрышек.

Нью-Йорк. Эти клоуны запроторили меня в Нью-Йорк.

Слева от меня тесная кабинка лифта, который может спустить меня к черному выходу, но я решаю не устраивать себе из него мышеловку. Вопреки тому, в чем нас пытаются убедить кинофильмы, зачастую там нет никаких удобных люков в крыше, да еще не запертых на случай бедствия, требующего героических свершений. Застряв в лифте, ты в нем, как говорят геймеры, капитально попал.

За подростковым жаргоном не угонишься. Я недавно сказал в клубе «амба» юному качку, а он на меня вылупился, будто я в черно-белом изображении.

«Танго и Кэш», малыш. Купил бы ты DVD, что ли.

Так что в лифт я не сажусь именно по этой причине. Но еще и потому, что одержим фантомным воспоминанием, как меня заталкивают в эту шахту под ехидный смешок Фортца, брызжущий мне в ухо слюной, и один лишь вид этих стальных дверей бросает меня в дрожь.

Насрать. Мне надо просто их прикончить.

Нет. За жизнь я наделал массу отчаянных вещей, но ни разу не убил человека, если был другой выход. Хоть один. Какой бы то ни было.

Этой сраке Фортцу следует учиться на собственных ошибках, потому что при следующей встрече я не могу обещать, что буду так же держать себя в руках, особенно когда у меня будет время обмозговать, как со мной несправедливо обошлись.

Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, я направляюсь на лестницу. Три пролета вниз мимо маникюрного спа и мясного рефрижератора — и я на улице. Поворачиваю направо и иду, пригнув голову на случай, если тут есть какое-нибудь видеонаблюдение. Главное сейчас — отойти от этого здания подальше. Когда сердце перестанет так отчаянно колотиться, попытаюсь сориентироваться. Это не так уж трудно. Всего-то надо поинтересоваться у собственного телефона.

Как выясняется, я нахожусь на Манхэттене, на углу Сорок второй и Восьмой авеню, а этот район я недурно знаю с той поры, как работал вышибалой в клубах Большого Яблока. Можно запрыгнуть в мотор до Сохо и забросить этот проклятый конверт, но мне нужно немного воздуха, чтобы избавиться от понемногу накатывающего тремора посттравматического боевого невроза, да и поесть было бы недурно. Уже третий час, а у меня и крошки во рту не было.

Третий час?! Ни черта себе, как такое могло случиться?

Должно быть, в машине Кригер мне что-то впрыснул, чтобы я наверняка не очнулся. Еще один повод прикончить этих типов. Я решаю попросить Зеба тщательно меня осмотреть, если доберусь до дома, дабы убедиться, что в крови у меня нет никакой чуждой химии. Уйма седативных препаратов дают побочные эффекты, если их не выгнать из организма. Даже дни спустя после укола может проклюнуться что угодно — от амнезии до паранойи. Последнее, что мне нужно, — это тыкаться куда попало в уверенности, что меня пытаются убить, но не иметь возможности припомнить, кто именно.

Наверное, я могу даже попросить помощи у «фараона», и этим «фараоном» окажется Дерк Фортц.

Я пешком отмахиваю с дюжину кварталов до «Паркер Меридиен», радуясь плотному людскому камуфляжу на улицах, и занимаю маленький столик в знаменитом ресторане завтраков «Норма».

Дерк Фортц. Что это за идиотское имя? Как будто родители не могли решить, из «Династии» они или из «Звездных войн».