— Извини, с ними не успели, — сказал папа, кивнув на книги. — Мама хотела расставить, но забыла… Она теперь… Ну, в общем, не успели мы, прости.
Наверное, у меня было что-то вроде шока, потому что я кивнула, а потом всё-таки заглянула в свою комнату. Там по центру громоздилась родительская кровать, огромная и нелепая, а вещи были в ещё большем беспорядке, чем в предыдущей комнате.
«Надо сказать, что я против, — пронеслось в голове, — и вернуть всё обратно. Сама могу всё вернуть!» Во мне занималась, словно пламя, такая ярость, что казалось, я могу сама даже кровать родительскую перетащить обратно.
— А почему вы решили это устроить, — стараясь говорить ровно, спросила я, — эту перестановку? Почему?
Слова рассыпались, словно я пыталась их слепить из пляжного песка.
— Мы думали, ты обрадуешься, — пробормотала мама, заходя в свою комнату, то есть в свою бывшую комнату, и распахивая окна.
Я отметила, что ко мне она так свободно не заходила, всегда с порога давала понять: это не её территория. А теперь будет в обе комнаты забегать. Удобненько.
— Обрадуюсь чему? — наморщила лоб я.
Происходящее всё больше напоминало рассказик какого-нибудь абсурдиста, вроде Хармса. Как там было? Куда-то там падали старушки… Чему можно обрадоваться?
— Ну, тут соседей не слышно, — сказал папа. — Ты жаловалась, что у них малыш плачет.
— Малыш — ерунда, а вот зажаркой от них действительно тянуло, — покачала головой мама. — У тебя рабочий костюм луком пропах!
Незаметно за спиной я обхватила пальцами правой руки локоть левой и сжала сильно-пресильно. Нужно было проснуться, выбраться из дурного сна в реальность. Какой малыш?! Какая зажарка?
— Да, и обрати внимание, — бодро сказала мама, — мы тебе два стула оставили. В твоей-то комнате один был. Второй — для ученика!
Я молча посмотрела на неё. И тут до меня дошло. Дошла вся правда, как она есть. Как будто мне кто-то её нарисовал на белом листке чёрным маркером. Мама заболела. Причём серьёзно. И я даже знаю чем.
Прошлым летом на даче мы с Катей посмотрели фильм «Всё ещё Элис» с Джулианной Мур. Обревелись. В нём Джулианна Мур — то есть не она, а её героиня Элис — заболела болезнью Альцгеймера! Это когда всё забываешь… Сначала слова. Потом имена детей. Потом — где в доме туалет.
Кошмар, какой кошмар… Понятно теперь, откуда эти разговоры про доктора и пациентов, про справку на работу… Понятно, почему она забыла про книги… Ужас, бедная мама… И конечно, понятно, почему они не расспрашивали меня! Во-первых, им не до этого… А во-вторых, мама забыла, что я была в Испании!
Бедная… Я шагнула к ней, чтобы обнять, прижать к себе и пообещать, что я, как дочка Джулианны Мур, буду с ней до самого… самого конца. Но мама отшатнулась и спросила:
— У тебя новые духи? Персиком пахнут?
— Нет, — шмыгнула носом я. — Просто проспала в самолёте на плече подруги, с которой я прилетела из… Не важно откуда, мам.
— А, — наморщила мама лоб, — эта девочка заболела ещё. Как её…
Мама щёлкнула пальцами. Я еле сдержала слёзы. Старалась не смотреть на папу. Наверняка тоже плачет, как муж Джулианны Мур.
— Марина, — подсказал папа весело. — Ань, не мучайся. Сама знаешь, какой тебя туман ждёт.
Меня как током ударило. Почему он смеётся?! У него от переживаний крыша поехала?
— Коля, не пугай Машу, — в тон ему ответила мама.
«Нашли повод для шуток!» — разъярилась я. А может, это нормально? Шутить даже в самой безвыходной ситуации?
— Машута, — вздохнула мама, — нам надо кое-что тебе сказать.
— Я и так поняла, мам, — тихо проговорила я.
— Да? — потрясённо спросила она.
— Конечно. Чего тут непонятного… Всё же ясно.
Мама с папой обменялись взглядами.
— Ну и как? — спросила мама. — Ты рада?
— Рада, что у тебя Альцгеймер? — изумилась я. — Да ты что, в самом деле. Я люблю чёрный юмор, но не настолько же.
— Ма… — папа не договорил.
Подавился хохотом. Схватился за бока и, как в кино, согнулся. Мама только смотрела огромными глазами то на него, то на меня.
— А я, — сквозь смех силился сказать папа, — а я говорил, что ей давно надо сказать! Я говорил! Я прав! Я всегда прав! Ой, не могу!
— Что?! — закричала я. — Сказать что?!
— Что у нас будет ребёнок, — сказала мама. — Ещё один. Вроде бы мальчик. Но не факт. Вот.
Я попятилась и села на свою кровать. Тут уж настала моя очередь вытаращиться на них обоих.
— Как это?
Мама пожала плечами и слабо улыбнулась. Папа наконец перестал смеяться. Только усмехался и качал головой.
— А разве, — медленно сказала я, — тебе ещё можно… можно их ждать?
Папа фыркнул. Мама тоже, с обидой.
— Конечно, — ответила она. — Я же не старая.
— А зачем? — вдруг спросила я.
Стало тихо-тихо. За окном послышались удары отбойного молотка. Где-то рядом с нами ремонтировали дорогу.
— Ну как, — неуверенно сказала мама. — Чтобы, когда ты выросла… ну, то есть когда стала большой… ну, в общем, чтобы ты не осталась одна.
— То есть ради меня?
Мама закивала. Я знала: не стоит этого говорить. Но всё равно сказала. Тихо и чётко:
— Но ведь я не просила.
— Так, ну хватит! — заявил папа.
Мигом с него слетела вся дурацкая весёлость. Он нахмурился и сложил руки на груди.
— Надо было, что ли, у тебя спросить? — с вызовом поинтересовался он.
— Коля, подожди, — мама ухватила его за руку, расцепляя замок на груди. — Коль, ну ребёнок переживает.
— Ребёнок? — сощурился папа. — Она же считает, что выросла.
Я отвернулась к окну. На подоконнике сидел тот самый птеродактиль, с которым чуть не столкнулся мой самолёт. Он махнул кожистым крылом и хрипло прокаркал: «С возвращением!»
Глава 3
Пельмени с деньгами и мамина скамейка
Случилось небывалое: я поругалась с бабушкой. Да ещё из-за чего! Из-за каких-то пельменей.
Ладно, не из-за каких-то. Из-за китайских цзяоцзы. Но я категорически против того, чтобы в еду клали деньги. Даже всего одну монетку.
Хотя вообще-то я бабушке была благодарна. Она меня спасла. Позвонила на следующий день после моего возвращения и сообщила:
— Преодолев длинное расстояние, ты познаёшь выносливость лошади, а через долгое время ты узнаёшь, что у человека в сердце.
— На дачу, что ли, приехать надо? — догадалась я. — С Гусей помочь?
— И про поездку рассказать, — уточнила бабушка и, не сдержавшись, упрекнула: — Могла бы и вчера позвонить. Мне интересно, между прочим!
Я была готова её расцеловать. Жаль, она вотсапом не пользуется, послала бы ей тысячу сердечек разных цветов. Хоть кому-то интересно послушать про мою поездку… Хоть куда-то можно сбежать от молчаливых и сердитых родителей. «Может, и до конца лета там останусь», — думала я, укладывая в сумку побольше книг.
С мамой я попрощалась прохладно. Сомневаюсь, что она это заметила.
На дачу я решила ехать на электричке. «Как взрослая», — заметил папа. Мне это «как» не давало покоя всю дорогу. Я и есть взрослая!
Гуся был мне рад. Такой смешной, волосы выгорели, на концах завиваются, как у девочки. Локти, колени и нос — всё в зелёнке. И постоянно у него что-то во рту: то грызёт леденцы, то жуёт жвачку.
Первым делом показал свою коллекцию лизунов. Синий и оранжевый были его любимыми. Гуся сжал оранжевый так, что над кулаком навис пузырь, и посмотрел сквозь него на свет.
— Видишь, внутри лизуна горит солнце!
Потом он сжал синий.
— Видишь? — показал мне.
— Тоже солнце горит?
— Море!
Бабушка тут же проворчала, что от лизунов на деревянных стенах дома остаются такие пятна, которые даже китайские пятновыводители не берут.
— Я ж вам подарки привезла! — вспомнила я и вручила Гусе футболку, на которой был изображён бык, и рогатку с надписью «Барселона», а бабушке — упаковку миндального печенья.
Футболку Гуся положил на диван, а рогатку спрятал в карман, опасливо оглядываясь.
— Я всё вижу, — предупредила бабушка, а когда Гуся, посвистывая, выбежал, пожаловалась мне: — Вон, посмотри, какие жирные пятна!
Я погладила стену рукой, вздохнула.
В отличие от моей комнаты, дача встретила меня распростёртыми объятиями: распахнутыми дверями стеклянной веранды, из которых вырывались ситцевые занавески, запахом дерева, грибов, сада. Мои старые игрушки, учебники, джинсы, из которых я выросла, и платья, которые мама с Катей носили в детстве, куча книг и журналов «Наука и жизнь» с пожелтевшими страницами, ледяная вода из рукомойника, солнечные лучи сквозь сосновые верхушки, отдалённое гудение пилы — всё было как в детстве, всё успокаивало, умиротворяло. Хотелось улечься на старенький диван, сунуть под голову твёрдую думочку, вышитую Катей, накинуть на голову капюшон толстовки и заснуть под гудение пчёл и шелест яблонь…
— Не работает стрелялка! — влетел в дом Гуся. — Плохо стреляет!
— Это рогатка, — поправила я.
— Всё равно плохо! — заявил Гуся и бросил рогатку на диван.
— Слышал когда-нибудь про дарёного коня? — проворчала бабушка. — Вот мама приедет, попроси её, вместо того чтобы мультики тебе ставить, мифы Древней Греции почитать. Хотя я уж не знаю, когда теперь мама твоя приедет…