— Что ж, хорошо. Когда прикажешь прислать их, шах?

— Сегодня… Нет, лучше завтра. Не хочу портить столь прекрасный день. Эй! — крикнул шах слугам. — Пригласите сюда музыкантов. — И снова повернулся к Василию: — А не хочешь ли сыграть партию в шахматы?

Василию совсем не хотелось играть, но разве можно отказывать шаху в такой невинной просьбе?

Купцы покончили с обедом и, не вставая из-за стола, принялись за ужин. Покончили и с ним. Наелись так, что и пуза из-за стола было не достать. Испросили у посольских кадок с водой, чтоб обмыться, но целиком не стали, ограничились обтиранием до пояса, справедливо предположив, что ночью все равно вспотеют по такой жаре. Устроились на веранде, в теньке, разморенные зноем и сытостью так, что даже разговаривать не хотелось.

Как-то сразу опустилась непроглядная южная ночь с яркими проколами звезд в бархатном небе. Застрекотали в опаленных солнцем кустах кузнечики. Вылезли на прогретую землю мыши, пауки, змеи и прочие гады. Посол так и не вернулся из шахского дворца, а спать хотелось неимоверно.

— Добрый человек, — окликнул Афанасий крутившегося неподалеку дьяка, — а поспать бы нам где…

— Так вон и комнату вам справили, — показал дьяк на дверь, ведущую в заднюю часть дома. — Ковры там. Подушек набросали. Окна без рам, но мы туда тончайший шелк повесили, чтоб мошка не летела. Ложитесь спать, гости дорогие, утро вечера мудренее.

— А посол что? — спросил Афанасий.

— Не вернулся еще, — пожал плечами дьяк. — Он у шаха часто подолгу засиживается. В шашки-шахматы, дорогие тавлеи золоченые с ним играет.

— Сдружились, значит?

— Да не то чтоб… Местные вельможи боятся у шаха выигрывать, нравом-то он крут, еще велит головы лишить. А Василий наш ничего, не боится. Соколом глядит. Оттого шах его и уважает, и с интересом относится.

— Понятно, — пробормотал Афанасий, которому не давало покоя какое-то нехорошее чувство.

«С обжорства, наверное, — подумал он, — авось пройдет к утру».

Он открыл дверь и вошел в комнату, где уже храпели его спутники, разметавшись на дорогих коврах. Стараясь не наступить им на руки и ноги, Афанасий лег и утонул в глубоком ворсе. Подтащил под голову набитую тончайшим пухом подушку, хотел подумать о чем-то, но забылся тяжелым сытым сном.

Разбудил его громкий голос Василия-посла, ворвавшийся в комнату с лучами рассветного солнца:

— Вставайте, вставайте, гости дорогие!

— Что, что такое? — спрашивали купцы сиплыми голосами, протирая кулаками слипшиеся очи.

— Умываться будем, причесываться — и к шаху. Выпросил я для вас времени, чтоб жалобку подать.

— Ай спасибо, Василий, радетель наш, — поклонился Андрей.

Другие купцы тоже закланялись, закрестились на иконы.

Послу отчего-то стало тревожно. А вдруг зря он вчера настроил шаха против этих людей, умеющих быть благодарными и безобидных на вид? Хотя так ли уж они безобидны? Часто так бывает, что злодеи да убийцы подсыльные выглядят сущими ангелами. А чуть зазеваешься — нож в спину.

«Все, — оборвал он поток темных дум. — Если эти купцы обычными прохожими или впрямь пострадавшими окажутся, отмолит он этот грех, а ну как нет? Второй жизни не будет, а расположения княжеского еще когда нового сыщешь? А своя рубашка ближе к телу, как ни крути».

Лицо посла отнюдь не выдавало его переживаний. Он был бодр и весел. Поторапливал купцов, отпуская на их счет безобидные шуточки и получая в ответ добродушные улыбки. Тверичи долго плескались в деревянных тазиках с прохладной водицей, набранной тут же в источнике. Детина, что не пускал их за ворота, принес одну большую тряпку, которой утерлись все, по старшинству. Дьяк, оказавшийся еще и брадобреем, бронзовыми ножницами подровнял отросшие за путешествие лохмы. Вычесал костяным гребнем особо крупные колтуны. Отступил на пару шагов, глядя на дело своих рук. Нахмурился. Крикнул детине:

— Эй, ты, сбегай-ка на кухню за горшком.

— Это зачем еще? — спросил Василий, жестом останавливая стражника.

— Как зачем? Смотри, заросли, аки лешаки. А мы сейчас им горшок на голову наденем и сострижем все, что оттуда вытарчивает. Лепые будут да красные [Лепые и красные — здесь: ухоженные и красивые.].

— Хватит ужо, остынь, — оборвал его Василий. — К шаху пора, его ждать заставлять негоже.

Купцы, которым эти дела тоже поднадоели, согласно закивали головами. Разряженный в пух и прах Василий влез на коня и, тронув коленями его бока, поехал из растворившихся ворот. За ним, как утята малые, потянулись тверичи, а следом пристроились двое посольских, запахнув плотнее нагольные кафтаны.

Пройдя саженей тридцать, они достигли ворот шахского дворца. Предупрежденные заранее привратники распахнули створки. Караван чинно проследовал в ханский двор. Купцы старались вести себя сдержанно и головами не крутить, рты на бродивших вокруг павлинов не разевать. Но величие и богатство шахского двора изумляло. Ровно подстриженные кусты, увитые розами беседки, мраморные фонтаны, золотые статуи, мозаика бассейнов, в которых плескались диковинные рыбы.

— Богато живут, — пробормотал Хитрован. — Золотища-то сколько!

— Ты в палаты кремлевские бы сходил, что в Кремле московском, там этого золотища в разы поболе, — назидательно ответил ему Андрей.

— Тише вы, православные, — вполголоса урезонил их Афанасий. — Не на базаре.

Притихшие, вошли они в шахский дворец под бдительным оком стражей с обнаженными саблями. Похожий на песочные часы распорядитель провел их в узкую боковую дверь и растворился в царившем под сводами полумраке.

Купцы оказались в небольшой комнате. Вдоль стен на лавках устроились визири, чуть поодаль стояли воины, держа наготове опасно поблескивающие в темноте кинжалы.

А в дальнем конце возвышался трон с резной спинкой. На троне, чуть развалясь, сидел шах. Длинными тонкими пальцами он перебирал сушеные финики на золотом подносе, но в рот их не клал.

Купцы оглянулись, ища глазами посла Василия, но поняли, что тот незаметно отстал. Значит, надеяться придется лишь на самих себя. Афанасий, тряхнув расчесанными кудрями, вышел вперед.

— Здрав будь, шах Ширванский, — поклонился он в пояс. Никто, кроме Михаила, его слов не понял, но поклон повторили все. — Хотим просить у тебя…

— Почему не по титулу обращаешься? — прервал его шах.

— Прости, не знаю я титула твоего, из далеких мы земель…

— С просьбой пришел к владыке и даже титул его не узнал? — В голосе шаха послышались одновременно и насмешка, и угроза.

— Не было…

— Понял я, понял, — отмахнулся шах от оправданий, как от назойливой мухи. — Короче.

Афанасий смешался. Ему хотелось послать куда подальше спесивого шаха, что так неласково встречает путников, да еще и без всяких причин, но это означало бы подписать смертный приговор, причем не только себе, но и своим спутникам. Михаил, почувствовав его напряжение, подошел и встал с другом плечом к плечу.

— Пришли мы к тебе, шах, просить о милосердии, — с трудом подбирая слова, продолжил Афанасий.

— О милосердии? — Шах покачал головой. — Что же у вас случилось? Неужели заболел кто?

— Нет, все здоровы, слава богу, другая беда у нас. Неподалеку от Хаджи-Тархана подданные твои, что в кайтакских землях живут, корабль наш порушили и товар забрали. Коль в твоих землях разбой произошел, то кажется нам справедливым, если прикажешь товар вернуть да деньгу отдать за корабль потопленный. За постой денег просить не будем. Потом Василию спасибо скажем.

Шах вскочил на ноги, сел обратно. Лицо у него пошло красными пятнами, рот перекосился, а руки скрючились, как когти хищной птицы. Купцы в испуге отпрянули, визири вжались в стены.

Наконец шах взял себя в руки и смог говорить.

— Если никто не заболел и не умер, то беда поправимая, — процедил он сквозь зубы. — Но не я буду ее поправлять. То даже не моя земля была, к тамошнему хану вам нужно идти.

— Но ведь то кайтаки были.

— А на них написано было, что они кайтаки? — Шах успокоился, на тонких его губах вновь заиграла улыбка. — Совсем вы от горя обезумели.

Купцы понурились, им и без толмача стало ясно: правды они тут не доищутся.

— Шах, может, хоть денег на обратную дорогу дашь, а то мы, пока шли, поиздержались, — сказал Михаил.

— Я вас сюда не звал, сами пришли — сами и уходите. — Шах кинул в рот сладкий финик и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Купцы взроптали. Стражники с обнаженными саблями придвинулись ближе.

Глава шестая

На деньги, данные в долг Василием и заработанные мелкой торговлишкой в Дербенте, купцы приобрели маленький бот с носовым и кормовым настилами, загрузили его едой и водой так, что он осел в воду по самые борта, и собрались в обратный путь.

Прощались на причале. Михаил сдержанно пожал отплывающим руки, Афанасий с каждым обнялся крепко, по православному обычаю перекрестил на дорогу. С тем и отплыли.

Друзья еще некоторое время постояли на причале, глядя, как растворяется в белесой дымке Дербентского моря парус, обернулись и пошли в город.

— Не жалеешь, что остался? — спросил Михаил.

— Да чего жалеть-то? — шмыгнул носом расчувствовавшийся Афанасий. — Домой заявляться в долгах как в шелках? Уж лучше тут попробовать деньгу заработать, а потом уж и возвращаться. А ты?

— И я не жалею. Что меня там ждет? Слякоть, холод да суд княжеский? А тут, вон, теплынь, красота. Да и с князем Тверским встречаться как-то не хочется.

— Это да. А чего делать будем? К Василию, может, зайдем?

— Не стоит пугать старика. Он, когда прощался, умолял убираться отсюда елико можно быстрее, чтоб не передумал сиятельный Фаррух. А то скор он, говорят, на расправу, — покачал головой Михаил.

— А кто из правителей не скор? Все одним миром мазаны, — сказал Афанасий. — Так чего делать-то будем? Может, торговлишку какую обратно затеем?

— Чтоб торговать начать, товар нужен. Или хотя бы деньги, чтоб его купить. А у нас ни того ни другого.

— Да, все купцам отплывшим отдали. Может, подработать? Пойти разгружать чего? Али строить?

— Да ты посмотри. — Михаил кивнул на нищих, сидевших на корточках у небольшого костерка и жаривших на веточке недавно пойманную крысу. — Была б работа, они б сами ее работали.

— Фу, гадость. — Афанасий посмотрел на дохлого грызуна и поморщился. — Хоть бы шкурку сняли.

— Вот и я о том же, — кивнул Михаил. — Но я вот что мыслю… — Он замолчал, собираясь с мыслями.

— Что? Не томи?

— Это ведь подданные ширванского шаха, не быть ему никогда падишахом, нас обобрали? Так.

— Да, так?

— А шах нам виру [Вира — древнерусская мера наказания за убийство, выражавшаяся во взыскании с виновника денежного возмещения. Также вирой именовалось денежное возмещение за другие преступления.] за их разбой платить отказался? Так?

— Ну, так, — угрюмо подтвердил Афанасий. Он стал понимать, куда клонит друг, и это ему совсем не понравилось.

— Значит, мы полное право имеем ту виру сами с шаха взять.

— Без его ведома, конечно? — спросил Афанасий, окончательно уверившись в своей правоте.

— Конечно, без. Сам-то он ничего не отдаст, — усмехнулся Михаил.

— И как ты себе это представляешь?

— Как обычно. Под покровом ночи пролезем во дворец. Заберем злата-серебра монетами да безделушками. Потом, что можно, в дело пустим, а что можно, продадим на базаре, а может, подальше отойдем, за границу, чтоб гонцы шахские не успели ювелиров окрестных предупредить, не то вмиг схватят и… — Михаил выразительно провел ребром ладони по шее.

— Сердце мне вещает, что если мы полезем в шахский дворец, то… — Афанасий тоже провел ребром ладони по шее, — такое с нами сделают значительно быстрее.

— Дворец все ж не замок для сидения осадного, а для отдыха и удовольствия. А этот вообще, — Михаил пренебрежительно махнул рукой, — шалаш на лето. Стены переплюнуть можно, охраны никакой. Двери не закрываются толком. Горниц наверху раз-два и обчелся, внизу несколько зал, коридоров штуки четыре, и все.

— Только в каждой по стражнику, да не по одному, — покачал головой Афанасий.

— Не, они только нижние покои охраняют. Думают, наверх ходу нет иначе как по лестнице.

— Нешто есть?

— Есть. Через окно али через крышу, — ответил Михаил.

— Да откуда ж там окно? Все стены глухие, а про крышу-то ты вообще как узнал?

— Есть там окна, особливо наверху. Небольшие, но протиснуться можно. Прорублены они, чтоб ветер задувал, иначе там вообще сваришься. А на крыше я дозорного видел. Он туда вылезал да окрест оглядывался, значит, есть проход.

— Когда ж ты все это успел? — изумился Афанасий.

— Да пока вы брюхо набивали да бока отлеживали, я вокруг дворца побродил да на крышу посольства слазал. А оттуда через стену и двор отлично видно, и сам дворец. Все разведал. Хочешь, прямо сейчас тебе план нарисую?

— А давай, — согласился Афанасий. В сердце его зажегся нездоровый азарт.

Они присели в зыбкой тени, отбрасываемой старым, почти безлистным карагачем. Михаил подобрал сухую веточку, разровнял ладонью песок и стал рисовать.

— Вот это, — приговаривал он, чертя линии и прямоугольники, — стена. Тут вот ворота, около них — два поста караульных. С них видно вот сюда и сюда, а ту сторону сарай загораживает, на конюшню похожий, во всяком случае, уздечки и седла там свалены. Тут еще один дозор стоит, — он нарисовал крестик, — который за задами присматривает и за краем скалы. Тут вот обрыв сзади. И стража по стене ходит вокруг, да еще на крыше один появляется изредка. Это вот, смотри, нижний этаж. Тут зала большая, тут комната, где принимали нас, сюда коридор. Тут вот коридор, — быстро чертил он. — Это на кухню, скорее всего. И тут вот один. А тут главная лестница. Это наверх. Вот тут. — Он уверенным движением отчеркнул часть рисунка, обозначив комнату.

— Э, погоди, — перехватил его руку Афанасий. — Ты разве и наверху побывать успел?

— Наверху не успел, но кое-что снизу приметил, а остальное домыслить можно.

— Как же ты домыслишь?

— Дворец из камня да глины построен. Значит, стены у него должны быть внизу основательные, на них верхние палаты опираются, как на фундамент. Если их убрать, обрушится все. Я их три насчитал, тут, тут и вот тут, а тянутся такие стены обычно через все этажи, до самой крыши. Но здесь лестница. — Михаил нарисовал череду полосок. — Значит, здесь комнаты быть не может. А здесь стена — значит, тут две, коридор, тут еще одна большая, а там, может, маленьких много, для стражи или еще чего. Чердака нет, а выход на крышу не из горницы же делать, значит, тут коридор. Или зал большой.

Афанасий изумленно покачал головой — ну Мишка, ну голова!

— А тут вот что? — Он ткнул пальцем в пустое место на карте.

— Вот этого я не понял. — Михаил почесал веточкой себе за ухом.

— Комнаты тут быть не могет, места мало. Коридору идти тоже некуда. Может, кладовки какие, подклети [Подклет — нижний (обычно нежилой) этаж деревянного или каменного дома; нижний этаж храма.] или слугам жилье обустроили.

— А нам туда надо?

— Нет, нам не туда, нам как раз вверх. Думаю, тут опочивальня шаха, самая лучшая комната, — опередил Михаил вопрос Афанасия. — А рядом сокровищницу обычно обустраивают.

— Сокровищницу?

— Не думаешь же ты, что шах, как босяк последний, без денег путешествует? А там же обычно всякие снадобья хранят. От хворей да сглазов. И специи. Знаешь, сколько щепотка перца в Твери стоит?

— Знаю, — кивнул Афанасий. — Только не нравится мне это.

— Я ж тебя силком не тяну, — надул губу Михаил. — Сам слазаю, сам добуду богатства, сам домой отправлюсь. А ты можешь тут счастья искать.

— Да ладно, Мишка, чего ты? — пробормотал Афанасий.

— Так идешь со мной? — Михаил мигом сменил тон. Закричал так громко, что нищие, успевшие обглодать крысу до белых косточек, оглянулись. Но вроде ни слова не поняли.

— Ну, не знаю я, — опустил голову Афанасий. — Боязно что-то. Да и не делал я такого никогда.

— И это говорит человек, который полмира пешком прошел! От разбойников дрыном отбивался. В лесах медвежьих и болотах кикиморьих ночевал. С татарами на воде смертным боем бился… Афоня, я тебя не понимаю, — развел руками Михаил.

— Ладно, пойдем, чего там, — без всякой охоты согласился Афанасий.

— Вот и славно. А то без тебя у меня не получится.

— Ты что ж, план уже набросал?

— Есть такое дело. Смотри. — Михаил повел веточкой по рисунку. — Вот тут мы подходим к стене, тут она низкая и вытертая какая-то, наверное лазали уже через нее не раз.

— Кто лазал-то?

— Да бог их знает. Может, слуги домой сбегали по ночам, а может, и стражники приезжие в город, по бабам. Не в том суть. Главное, что раз они там лазали, значит, дозоры того места тоже не видят. Или так ходят, что можно проскочить. Единственная беда — стражник на крыше, но тут уж как повезет.

— А как мы через стену переберемся?

— Вот для этого ты мне и нужен. Сила твоя молодецкая. Ты меня подсаживаешь, я забираюсь, привязываю веревку и помогаю тебе влезть.

— А будет к чему веревку привязать?

— Как не быть, если они там лазают. Обязательно будет. Потом залезаешь ты и мы по стене добираемся вот досюда. Тут окно для ветра. Рамы нет. Узковато, но пролезть можно. Да, доску надо какую захватить.

— Погоди, где в этом краю доску-то взять? Глина одна везде.

— Того не знаю, подумаем еще до ночи. Может, палку крепкую сыщем али жердину выломаем.

— А может, копье? — предложил Афанасий.

— Именно — копье. Оно и крепости достаточной, и длины подходящей.

— А где возьмем? Денег-то у нас немного, хватит ли?

— После такого дела богатства у нас будет хоть отбавляй. А можно и не покупать, отобрать просто у лавочника какого, а то и у стражника.

— Так он и отдал, — хмыкнул Афанасий.

— Ежели ты ему по маковке кулаком приложишь, то и спрашивать не надо. Решили — копье за тобой.

— Слушай, это уж форменный разбой — на стражников нападать.

— Что делать, Афоня? Что делать? — развел руками Михаил. — Против главного-то грех невеликий, отмолим как-нибудь.

— А вот странно. Мы грешники, потому что грешим, или грешим, потому что грешники?

— Чего?! — Михаил непонимающе уставился на друга.

— Ну, вот когда человек грешит, это потому, что он от Бога такой, от рождения, от первородного греха, али науськивает его тот, о ком не говорят, али по собственной воле?

— Тебя в православие крестили? — спросил Михаил.

— А как же? — удивился Афанасий. — Конечно, в колыбели еще. Вот крест. — Он выпростал из-под рубахи нательный крест с ладанкой на смоленом гайтане [Гайтан — шнурок, на котором носят нательный крест.].

— Тоже мне, — хмыкнул Михаил. — Крещеный, а зачем, почему, не знаешь. Да не маши на меня руками, почти никто не знает, хотя верующие такие, аж елей по рожам течет. Слушай и на ус мотай. Крещение тебя освобождает от греха первородного. И после этого сам выбираешь, какой жизнью жить — греховной или праведной. И потом за этот выбор с тебя спрос будет.

— Понятно. А почему ж в младенчестве тогда крестят, а не перед смертью?

— Потому что на младенце, кроме первородного, иных грехов нет. А ты хочешь всю жизнь грешить, а потом на смертном одре крещение принять и чтоб все списалось? Не, братец, за чужие грехи тебя простят, а вот со своими изволь сам разбираться.