Но сейчас, сидя напротив Джека и видя полную убежденность в его взгляде, я отбрасываю все оправданные причины не заводить детей и все, что вижу — так это малыша с плоскостопием Джека и хаосом из прядей моих шоколадных волос, с вечным стремлением Джека смеяться и моим — выстраивать машинки из спичечных коробков параллельными рядами.

— Звучит идеально, — говорю я. — То есть все, кроме муравьиных ферм.

И мы улыбаемся друг другу, как ребятишки, которых заперли на ночь в магазине игрушек.

Мы снова занимаемся любовью после обеда, в довольно большой постели, прямо под растерявшейся головой оленя. Когда я чищу зубы над раковиной в ванной, Джек роется в своем несессере.

— Твой раствор для контактных линз? — понимающе спрашиваю я.

— Да, — мямлит он.

— В боковом кармане моей сумочки.

Он улыбается и игриво шлепает меня по голой попке, проходя мимо.

— Из тебя выйдет классная мамаша!

Глава 4

Купить герметик.

Я подчеркиваю предложение семь раз, чтобы оно бросалось в глаза. Так что теперь, когда я смотрю на список, он кричит мне: «КУПИТЬ ОКОННЫЙ ГЕРМЕТИК».

— Успокойся, — мысленно говорю я предложению. — Жизнь так хороша. Я куплю герметик.

— Но у тебя рак, — отвечает бумага.

— Вот это да. Не лезь не в свои дела.

Я сую список в сумочку и вытаскиваю айфон. Я сижу в студенческом центре «Тейт», убивая свободный час между понедельничными занятиями. Ненавижу эти шестьдесят минут — слишком мало, чтобы выйти из кампуса и сделать что-то продуктивное.

Я гуглю компании, занимающиеся в Афинах полами, и звоню в первую попавшуюся. Отвечает мужчина. Судя по голосу, он курил дольше, чем я жила на свете, и говорит, что может прийти во вторник и бесплатно оценить фронт работ. Я благодарю его, кладу трубку и добавляю время в свой календарь.

Уладив одно дело, я убираю телефон на место и вынимаю каталожные карточки. Смотрю на черные жирные буквы: «Матричная теория транссубъективности». И тут же вспоминаю имя психоаналитика: Эттингер. Но детали от меня ускользают. Единственное, что способен запомнить мой мозг — уик-энд с Джеком. Я все еще на седьмом небе и умираю от любви к мужу, который теперь тоже хочет стать папой. И единственное препятствие на пути к остальной нашей жизни — это визит к врачу.

Я кое-как досиживаю до конца занятий — нервная энергия находит выход из тела через постукивание ногой или дерганье коленом — и в конце дня снова сижу на неудобном голубом стуле в смотровой и в ожидании доктора Сандерса. Я кое-как справляюсь с угрызениями совести за то, что опять не позволила Джеку пойти со мной.

— Если ты пойдешь, это будет означать, что мы ждем дурных новостей, — урезонивала я его в постели вчера ночью.

— Глупо, — бормотал он. — Ты ведь даже не суеверна.

— Это не суеверие, — настаиваю я. — Это как в той книге — «Тайна» [«Тайна» — бестселлер Ронды Берн о материализации желаний.]? Мы проецируем во вселенную все наши желания. Если я поеду одна, значит, объявлю всему миру, что ничего такого не случилось. Я призываю хорошие результаты.

— Так ты теперь виккан [Неоязыческая религия, основанная на почитании природы.]? Как в языческой Англии? Серьезно, Дейзи, я еду.

Я меняю тактику.

— Ты не можешь пропустить работу в клинике, иначе, если будешь пропускать, Линг не позволит тебе закончить курс, а я не желаю быть за это ответственной.

Это, по крайней мере, отчасти правда. Джек семь лет работал над своей двойной степенью, и будь я проклята, если стану причиной того, что он не закончит вовремя.

Но истинная причина моей упорной борьбы в том, что я ненавижу казаться слабой. Особенно в глазах Джека, поэтому я никому не позволяла сопровождать меня на химиотерапию и поэтому предпочитала, чтобы меня оставили в покое, когда меня рвало в унитаз или в пластиковое ведро рядом с кроватью, если я не успевала в туалет.

— Закрой дверь! — орала я между сухими спазмами любому, кто дежурил рядом: Джеку, Кейли или маме.

— Думаю, Линг поймет, — возражает он.

Я переключаюсь на исходные аргументы и говорю, что если он пойдет со мной, значит, потенциально хочет, чтобы результаты были плохими.

— Ты невероятна, — говорит Джек, но я вижу, что он сдается.

— Так я чувствую, — пожимаю я плечами.

Теперь, хотя Джек был прав, и я не слишком верю в «Тайну» или предрассудки, повторяю про себя позитивные мысли, которые вынашивала все это время.

Крошечная опухоль.

Никакой химии.

Крошечная опухоль.

Никакой химии.

В животе урчит, но прежде чем я успеваю сунуть руку в сумку и достать принесенную с собой морковь, дверь открывается. Я поднимаю голову и вместо мохнатых червяков вижу идеально изогнутые и выщипанные брови сестры, которая делала позитронно-эмиссионную томографию. На ее бейдже написано «Лативия».

— Идите за мной. Доктор Сандерс хочет поговорить с вами в своем офисе.

Это странно, потому что я никогда раньше не была в офисе доктора Сандерса. Должно быть, ему не нужна доска в смотровой, а это означает, что все лучше, чем я ожидала. Больные должны быть в смотровой. Здоровые сидят в офисах. Но если это так, почему кажется, что я иду сквозь густой, как грязь, воздух, словно мне опять девять лет и меня вызвали к директору школы?

Лативия останавливается у открытой двери. Табличка на стене рядом с ней гласит:

«Доктор Робин Сандерс

Онколог-радиолог»

Я медлю, потому что никогда раньше не замечала, что у доктора девчачье имя. Потом захожу одна, без сестры, и она закрывает за мной дверь.

Доктор Сандерс сидит в большом кожаном кресле с низкой полукруглой спинкой. Он не смотрит на меня.

— Дейзи, — говорит он, снимает очки и кладет на стол.

— Доктор Сандерс, — отвечаю я, сажусь напротив.

И тут наши глаза встречаются, и я вижу, что у него они грустные. Грустные в том смысле, как глаза других людей бывают голубыми, зелеными или карими. Глаза у доктора Сандерса цвета грусти. Именно поэтому я понимаю, что он скажет, прежде чем успевает открыть рот.

— Дело плохо.

Внезапная тяжесть сваливается на меня, словно вся одежда, которую я ношу, промокла насквозь.

Он поворачивает ко мне монитор.

— Это позитронно-эмиссионная томограмма здорового человека, — говорит он.

Изображение на экране выглядит темно-синей шейной подушкой, с несколькими расплывчатыми пятнами желтого, зеленого, фиолетового и оранжевого. Словно тест Роршаха в цвете. Доктор Сандерс поднимает со стола карандаш.

— Представьте человеческое тело как нарезанный хлебный батон, и позитронно-эмиссионная томография показывает изображение каждого ломтя.

Он пользуется карандашом, как указкой.

— Вот позвоночник, легкие, грудь…

Он нажимает несколько клавишей на клавиатуре, и изображение меняется.

— Мы можем переходить вверх и вниз по телу, часть за частью. Видите, как светится сердце? Все клетки в вашем теле едят, обычно, сахар в какой-либо форме. Самые голодные едят больше всего, так что молекулы сахара собираются там, где находятся самые голодные клетки. Вроде сердца, почек и в любых областях, где обосновались опухоли или раковые клетки.

Он замолкает и смотрит на меня, чтобы убедиться, что я понимаю. Я молчу.

— Как я сказал, это ПЭТ здорового человека. Сердце оранжевое и желтое, но в легких, печени, мозгу и так далее изменения цвета почти нет.

Он снова нажимает клавиши, и на экране появляется другое изображение.

— Это ваша ПЭТ.

Я смотрю на экран. Он словно охвачен огнем.

— Дейзи, рак повсюду. Метастазы в печени и легких. Костях… И даже…

Голос его дрожит, и эта нотка эмоций напоминает, что он сообщает новости мне. Обо мне. А не читает лекцию студентам.

Он вдыхает, нажимает клавиши, и на экране всплывает изображение поперечного разреза мозга. Внизу — большой светящийся шар.

— У вас опухоль в задней доле мозга, размером с апельсин.

Моя рука тянется к затылку. Я щупаю кожу под волосами, словно выискивая кусочек фрукта. И ничего не чувствую.

— Н-не понимаю, — мямлю я. Челюсти еле двигаются, словно я жую патоку. — Прошел всего год. И все мои полугодовые анализы были хорошими.

Он пожимает плечами и медленно качает головой.

— Мне очень, очень жаль. К несчастью, такое иногда случается. Пациент проверяется раз в полгода, потом в год, и рак подкрадывается незаметно. Ваш особенно агрессивен.

Агрессивен. Почему-то сразу вспоминается речевка чирлидеров:

БУДЬ! АГРЕССИВЕН! Ты должен БЫТЬ АГРЕССИВНЫМ!

Странно иногда работают мозги. Воспоминания, которые они воскрешают.

Опухоли, которые выращивают.

— Дейзи, понимаю, такое трудно осознать, но все не настолько плохо. Вы асимптоматичны, а это хороший признак. Означает, что вы чувствуете себя хорошо и можете продолжать чувствовать себя хорошо.

Он ошибается. Я не чувствую себя хорошо.

— И опухоль находится в удобном месте. Легко удалить. Конечно, в нейрохирургии есть свои опасности. Поэтому вам нужно поговорить с хирургом и оценить риск. Потом. Если хотите, можем провести облучение, убедиться, что мы придавим остальные раковые клетки в мозгу. Что же до остального, можем попробовать химию, посмотреть, как ваш организм будет реагировать. Проведем клинические испытания…