Кристина Бейкер Клайн

Картина мира

Моему отцу, показавшему мне мир

Очень странная это была связь. Случаются иногда такие вот диковинные соприкосновения. У нас имелось кое-что общее: я был хилым ребенком, которого держали дома. Поэтому и жило меж нами это безмолвное чувство, чудесное, совершенная естественность. Мы просиживали часами, не произнося ни единого слова, а затем она говорила что-то, и я ей отвечал. Один репортер как-то раз спросил ее, о чем мы беседовали. Она ответила: “Ни о чем пустяковом”.

ЭНДРЮ УАЙЕТ

“Картина мира” — художественная проза. У некоторых персонажей есть прототипы из жизни и времени Кристины Олсон, однако черты характеров и житейские ситуации в этом романе — целиком и полностью плод авторского воображения. Поэтому “Картину мира” следует читать исключительно как художественный вымысел, а не как биографию Кристины Олсон. Подлинные люди, события, учреждения, организации и географические места упоминаются только ради создания атмосферы. Все прочие персонажи, случаи и разговоры выдуманы автором, их не следует воспринимать как подлинные.

Пролог

Позднее он говорил, что боялся показывать мне картину. Думал, мне не понравится, как он меня изобразил, — как я ползу по полю, скребя землю пальцами, ноги сзади вывернуты. Бесплодный лунный пейзаж, пырей да тимофеевка. Обшарпанный дом вдали, маячит, словно тайна, что сокрытой не останется. Далекие окна, мутные, непроницаемые. Колеи в шипастой траве, оставленные незримой машиной, ведут в никуда. Грязновато-водянистые небеса.

Люди считают эту картину портретом, но это не так. Не совсем. Эндрю и в поле-то не было: он придумал картину, сидя в доме, это совершенно другой взгляд. Убрал камни, деревья и надворные постройки. Размеры хлева неверны. Да и сама я не хрупкое юное созданье, а вековуха средних лет. Тело тоже на самом деле не мое — возможно, даже голова не моя.

Но одно он ухватил верно: временами прибежище, а временами — тюрьма, это здание на холме всегда было мне домом. Всю жизнь я стремлюсь к нему, желаю удрать из него, я обездвижена его властью надо мной. (Увечным можно быть очень по-всякому, как я узнала со временем, у паралича множество разновидностей.) Мои предки сбежали из Сэлема в Мэн, но, как и все, кто пытается улизнуть от прошлого, они притащили прошлое с собой. В месте рождения в человеке прорастают неискоренимые семена. От уз семейной истории не удрать, как бы далеко ни уезжал. И скелет дома, бывает, хранит костный мозг всего, что случилось когда-то.

Кто вы, Кристина Олсон? — спросил он меня как-то раз.

Никто никогда не задавал мне такого вопроса. Пришлось на некоторое время задуматься.

Если действительно хочешь меня узнать, ответила я, придется начать с ведьм. А затем перейти к мальчикам-утопленникам. К ракушкам из дальних краев — их, ракушек этих, целая комната. К шведскому моряку, застрявшему во льду. Придется рассказать тебе о лживых улыбках гарвардца и почерке блистательных бостонских врачей, о плоскодонке на сеновале и об инвалидном кресле в море.

И рано или поздно — хотя никто из нас тогда про это не знал — мы окажемся здесь, на этом месте, внутри и вне мира картины.

Чужак на пороге

1939

Я вожусь с лоскутным одеялом, сидя в кухне ярким июльским полуднем, квадратики ткани, подушечка для булавок и ножницы — на столе рядом, и тут до меня долетает рокот автомобильного мотора. Выглянув в окно, смотрящее на бухту, вижу, как на поле в сотне ярдов от дома сворачивает фургон. Мотор глушат, пассажирская дверца распахивается, выходит Бетси Джеймз, смеется, что-то кричит. Мы не виделись с прошлого лета. На ней белая кофточка с лямкой-хомутом, полотняные шорты, на шее — красная косынка. Я смотрю, как Бетси приближается к дому, и изумляюсь, до чего иначе она выглядит. Милое округлое лицо исхудало, вытянулось; каштановые волосы отросли до самых плеч, глаза темные, сияют. Красный мазок губной помады. Вспоминаю ее девятилетней, когда она впервые пришла в гости, как сидела позади меня на крыльце, маленькие, проворные пальчики заплетали мне волосы. И вот уж ей семнадцать — и она вдруг женщина.

— Здрасьте, Кристина, — говорит она у сетчатой двери, запыхавшись. — Давно не виделись!

— Заходи, — отзываюсь я со своего кресла. — Ничего, если я вставать не буду?

— Конечно, ничего. — Она заходит в дом, и в комнате вдруг пахнет розами. (Когда это Бетси начала душиться?) Подскакивает к моем креслу, обнимает меня за плечи. — Мы приехали несколько дней назад. Как же я рада, что мы снова здесь.

— Судя по тебе, так и есть.

Она улыбается, на щеках — всплески румянца.

— Как у вас с Алом дела?

— Ой, ну ты сама знаешь. В порядке. Как всегда.

— Как всегда — это хорошо, да?

Улыбаюсь. Разумеется. “Как всегда” — это хорошо.

— А что вы делаете?

— Да мелочь. Детское одеяльце. Лора опять беременна.

— Какая вы щедрая тетушка. — Она протягивает руку, берет квадратик ткани — кусочек ситца, розовые цветы с зелеными листьями на буром фоне. — Узнаю эту ткань.

— Разрезала старое платье.

— Помню его. Белые пуговки, юбка в пол, да?

Вспоминаю, как мама привезла баттериковские выкройки, [Эбенизер Баттерик (1826–1903) — американский портной, изобретатель и предприниматель в сфере моды; Баттерик и его супруга Эллен Огаста Поллард Баттерик считаются изобретателями выкроек на кальке, предложенных в разных размерах; выпуск изданий с выкройками начался в 1863 г. и революционизировал домашнее шитье. — Здесь и далее примечания переводчика.] переливчатые пуговицы и ситец. Вспоминаю, как Уолтон впервые увидел меня в этом платье. “Я тобою заворожен”.

— Давно дело было.

— Ну хорошо же, что старому платью подарят новую жизнь. — Она бережно укладывает квадратик обратно на стол, перебирает остальные: белый муслин, темно-синий хлопок, шамбре, слегка замаранное чернилами. — Ух ты, сколько клочков и кусочков! Настоящую семейную реликвию создаете.

— Ну не знаю, — говорю я. — Просто обрезки, да и всё.

— Курочка по зернышку… — Она смеется и выглядывает в окно. — Совсем забыла! Заскочила за чашкой воды, если вы не против.

— Садись, дам тебе стакан.

— Ой, это не мне. — Она показывает на фургон в поле. — Мой друг хочет написать ваш дом, но ему вода для этого нужна.

Прищурившись, смотрю на автомобиль. На крыше сидит юноша, глядит в небо. У него здоровенный блокнот в одной руке, а в другой вроде бы карандаш.

— Это сын Эн-Си Уайета, [Newell Convers (Ньюэлл Конверз Уайет, 1882–1945); так привычно именуют в англоязычном мире Уайета-старшего, американского художника и иллюстратора. Один из самых знаменитых его проектов — иллюстрации к “Острову сокровищ” Р. Л. Стивенсона (издание 1911 г.).] — говорит Бетси театральным шепотом, будто кто-то может подслушать.

— Чей?

— Вы же знаете Эн-Си Уайета. Знаменитого иллюстратора? “Остров сокровищ”?

А, “Остров сокровищ”.

— Ал обожал ту книгу. Кажется, она у нас еще есть где-то.

— Думаю, у любого мальчика в Америке она где-то есть. Короче, его сын — тоже художник. Мы с ним сегодня познакомились.

— Вы с ним сегодня познакомились, а ты уже разъезжаешь с ним на его машине?

— Да, он… не знаю. Кажется, ему можно доверять.

— Твои родители не против?

— Они не знают. — Робко улыбается. — Он появился в доме нынче утром, искал моего отца, но родители уехали кататься под парусом. Я открыла дверь. Ну и вот.

— Такое иногда случается, — говорю я. — Он откуда?

— Из Пенсильвании. У его семьи тут летний дом, в Порт-Клайде.

— Ты, похоже, ужас сколько про него знаешь, — говорю я, вскидывая бровь.

Она вскидывает бровь в ответ.

— Собираюсь узнать еще больше.

Бетси забирает чашку с водой и возвращается к фургону. По тому, как она идет — плечи расправлены, подбородок вперед, — понятно, что она знает: он за ней наблюдает. И ей это нравится. Вручает юноше чашку и забирается к нему на крышу фургона.

— Кто это был? — У черного хода стоит мой брат Ал, вытирает руки о ветошь. Никогда я не могу учуять его появление: тихий, как лис.

— Бетси. И какой-то юнец. Пишет картину с нашего дома, по ее словам.

— С чего бы это?

Я пожимаю плечами.

— Люди, они странные.

— Это уж точно.

Ал устраивается в кресле-качалке, достает трубку и табак. Принимается набивать да прикуривать, мы оба шпионим за Бетси и юнцом — подглядываем в окно, однако стараемся делать вид, что ничего такого не делаем.

Чуть погодя юноша слезает с крыши, кладет блокнот на капот автомобиля. Подает Бетси руку, та съезжает сверху прямо к нему в объятья. Даже с такого расстояния я чувствую жар меж ними. Они стоят рядом, разговаривают с минуту, а затем Бетси тянет его за руку, следом за собой… о господи, она тащит его в дом. У меня мгновенная паника: пол не метен, платье у меня испачкано, волосы нечесаны. У Ала комбинезон заляпан грязью. Давно я не тревожилась, что меня увидят глаза чужака. Впрочем, пока парочка идет к дому, я замечаю, что юноша смотрит на Бетси, и понимаю, что волноваться не о чем. Он видит лишь ее одну.

Вот уж он у сетчатой двери, на пороге. Стройный, улыбчивый, весь трепещет пылом, занимает собой весь дверной проем.

— Какой чудесный дом, — бормочет он, открывая дверь, вытягивает шею, чтобы оглядеть комнату. — Свет здесь невероятный.

— Кристина, Алвэро, это Эндрю, — говорит Бетси, входя следом за ним.

Он склоняет голову.

— Надеюсь, это ничего, что я вламываюсь без приглашения. Бетси божилась, что ничего.

— Мы тут не церемонимся, — говорит мой брат. — Я Ал.

— Я с такими людьми душа в душу. И зовите меня Энди, прошу вас.