Лиз Дженсен

Девятая жизнь Луи Дракса

Безмерно любимому Карстену посвящается.

Взирая на мозг человека, думаешь о том, кто мы есть: с одной стороны, всего лишь плоть, с другой — всего лишь химера.

Пол Брокс. В стране молчания [Пол Брокс — британский нейропсихолог; его исследование «В стране молчания: путешествие по дорогам нейропсихологии» («Into the Silent Land: Travels in Neuropsychology») было опубликовано в 2003 г. Первая часть названия книги перекликается со стихотворением американского поэта Генри Уодсворта Лонгфелло (1807–1882) «Песнь страны молчания».]

Предупреждение

Я не такой, как остальные дети. Меня зовут Луи Дракс. Со мной происходит всякое такое, чего не должно. Например, я отправился на пикник и утонул.

Спросите мою Маман, каково иметь не сына, а тридцать три несчастья. Она вам расскажет. Ничего смешного. Ни сна, ни покоя, только и думаешь, чем все закончится. Повсюду мерещится опасность, и в голове одно: я должна защитить его, должна защитить. Только не всегда получается.

Маман возненавидела меня раньше, чем полюбила, а все из-за первого несчастного случая. Первый несчастный случай — это когда я родился. Я родился, прямо как император Юлий Цезарь. Там тетеньку тыкают ножом, потом у нее лопается живот, и тебя вытаскивают, а ты орешь и весь в крови. Они решили, что нормальным способом я не рожусь. (Нормальный способ тоже ужас.) И еще врачи думали, что мама умрет от родов, как мама Юлия Цезаря, а тогда наши мертвые тела положили бы в гробы — маму в большой, а меня в маленький. Или еще нас можно было положить в большой такой дву-трупный гроб и тра-ля-ля. Наверняка такие есть. Наверняка их можно заказать через Интернет, такие специальные гробы для мам и сынишек, которых нельзя разлучать. Рождаться было ужасно, ребенку с мамой такого не забыть, даже через сто лет. Но это было только начало. Я тогда ничего еще не знал, и мама тоже.

Второй несчастный случай произошел, когда я был грудной. Мне было месяца два, я спал в своей кроватке и вдруг начал умирать от синдрома внезапной младенческой смерти. А у мамы в голове крутилось: я должна защитить его, должна защитить. Без паники. Вызови «Скорую». Пока ехала «Скорая», маме по телефону подсказывали, как меня раздушить. Потом мне дали кислород и на груди наделали кучу синяков. Может, у мамы остались фотографии. Спросите, если хотите, и еще пусть она вам покажет рентгеновские снимки моих ребер, они там все переломанные и продавленные. Потом в четыре года у меня случился приступ — я так орал, что практически перестал дышать на девять с половиной минут. Без врак. Даже великий Гудини [Гарри Гудини (Эрих Вайсс, 1874–1926) — американский иллюзионист венгеро-еврейского происхождения, фокусник-эскапист.]такого не мог, хоть и был эскапистом. Это американский такой артист. Потом мне было шесть лет, и я упал на рельсы в Лионском метро. Получил электрошок на восемьдесят пять процентов. Мало с кем такое случается, а вот со мной случилось. Я выжил, и это почти чудо. Потом еще я отравился — наелся отравленной пищи. Я болел сальмонеллезом, столбняком, ботулизмом, менингитом и другими болезнями, которые трудно произносятся, но они есть в третьем томе медицинской энциклопедии. Почитайте — ужас.

— Такой ребенок для мамы был просто кошмар. — Это я объясняю Густаву. Густав — специалист по кошмарам, у него вся жизнь кошмарная. — Она каждый день придумывала, что еще со мной может приключиться, и сочиняла, как будет меня спасать.

— Тебе здесь лучше всего, — говорит Густав. — Пока ты не появился, мой маленький джентльмен, я был очень одинок. Оставайся тут, сколько пожелаешь. Составь мне компанию.

Я привыкаю к Густаву, но он все равно страшный. У него голова обмотана бинтами, а на них кровь. Если б вы его увидели, вы бы тоже испугались или даже умерли со страху. Но тоже начали бы ему все рассказывать, как я. Потому что так легче говорить, когда лица не видно.

С самого детства за мной нужен был глаз да глаз. Отвернись на минуту — и я сразу вляпаюсь в какую-нибудь историю. Все говорили, что от высокого умственного коэффициента все, наоборот, только хуже.

— Говорят, у кошки девять жизней, — рассказывает Маман. — Кошкины жизни цепляются за тело и не отрываются. Луи, если б ты был кошкой, ты бы уже истратил восемь жизней. Каждый год — минус одна. Так больше нельзя.

И Папа́ с Жирным Пересом туда же.

— А Жирный Перес — это кто? — спрашивает Густав.

Жирный Перес — это был такой толстый читатель мыслей, только он не очень-то умел их читать. Маман с Папа́ платили Пересу, чтобы он меня выслушивал и докопался до тайны, Странной Тайны Луи Дракса, удивительного мальчика Тридцать Три Несчастья. Это Папа́ так про меня рассказывал. Правда, ничего смешного. Все очень даже серьезно, и Маман доходила до полного отчаяния.

Знаешь, Густав, что говорили все вокруг? Что в один прекрасный день со мной случится большое несчастье, всем несчастьям несчастье. Вроде как глянул в небо — а оттуда ребенок падает. Это я и буду.


Дети должны беречь мам, чтобы мамы не плакали, поэтому каждую среду я ходил в Gratte-Ciel [Небоскреб (фр.).]к Жирному Пересу. У него там квартира возле площади Братьев Люмьер. Вы что, не знаете, кто такие братья Люмьер? Их было двое, они изобрели кино, и еще про них есть музей, и даже фонтан на площади, и рынок, куда Маман ходила за салатом, помидорами и сыром. Я терпеть не мог помидоры, у меня даже была от них аллергия. И еще Маман ходила в charcutier [Мясная лавка (фр.).]и покупала там saucisson sec [Постная колбаса (фр.).], которую мы с папой между собой обзывали ослиной пиписькой. А пока Маман ходила по магазинам, мы с Жирным Пересом разговаривали про кровь и тра-ля-ля.

— Луи, можешь говорить обо всем, что приходит в голову. Я затем и нужен, чтобы слушать.

Очень часто я рассказываю про летучих мышей-вампиров, потому что много знаю про «La Planète bleue» [«Голубая планета» (фр.).], и «Les Animaux: léur vie éxtraordinaire» [«Животные: их необычайная жизнь» (фр.).], и про мертвых людей, про Жак-Ива Кусто [Жак-Ив Кусто (1910–1997) — французский морской исследователь, эколог, фотограф, один из изобретателей акваланга; снимал многочисленные фильмы о подводной жизни.], и Адольфа Гитлера или Жанну д’Арк, и братьев Райт [Уилбер (1867–1912) и Орвилл (1871–1948) Райт — американские авиаконструкторы и летчики, пионеры авиации.]. И еще я знаю про многие болезни и отравы. Мировой кровососательный рекорд у летучей мыши-вампира — пять литров, она сосет кровь из коровьей шеи или попы, но сначала парализует корову плевком, который называется слюной. Я мог рассказывать Жирному Пересу что угодно, это же останется между нами. Чем противнее был мой рассказ, тем больше он заводился. И скрипел кожаным креслом.

Я все думал: если вдруг Пересу наскучат мои кровавые истории, пускай оставит вместо себя магнитофон, который каждые пять минут будет талдычить его голосом: «Рассказывай дальше». А Перес пошел бы в другую комнату, посмотрел бы мультяшки или накупил себе сладкого.

— А сколько стоит ваш сеанс?

— Об этом лучше спроси Маман, — отвечает Перес. — Или Папа́.

— Нет, скажите. Сколько стоит?

— Зачем тебе?

— Потому что, может, и я так смогу. Деньгу заработаю.

И у него такая мерзкая жирная улыбочка:

— Ты хочешь помогать людям, да?

И тогда я смеюсь:

— Помогать людям? Я хочу сидеть, как вы, на стуле и талдычить «рассказывай дальше», да еще получать за это кучу евро. Легкотня.

— Ты хочешь легкой жизни, когда вырастешь?

— Глупый вопрос.

— Отчего же глупый?

— Потому что я ведь не вырасту.

— С чего ты взял?

Он что, считает, я полный придурок? Я же не с планеты Плутон или типа того, где у людей мозгов нету.

— Это уже второй глупый вопрос.

— Извини, если мои вопросы показались тебе глупыми. Но я все равно хотел бы услышать ответ, — говорит он и шевелит жирным лицом. — Итак, Луи, с чего ты взял, что не вырастешь?

Ничего не говори, ничего не говори, ничего не говори.

Жирный Перес был мой самый большой враг, но даже он меня так не пугал, как Густав. Вы бы тоже испугались Густава, если б его увидели. Потому что у него под бинтами нет лица, и он так сильно кашляет, что его прямо тошнит, а иногда мне кажется, будто я его выдумал, чтоб мне было с кем поговорить. А если я его выдумал, то не знаю теперь, как от него избавиться, потому что, если кто-то засел в голове, как его оттуда вытурить?

Это невозможно ведь. Потому что они живут в головах.


На свете есть законы, и если их нарушать, то попадешь в тюрьму. Но еще есть секретные правила, прямо такие секретные, что про них все молчат. Например, секретное правило насчет домашних животных. Если у тебя маленькое домашнее животное, например хомяк по кличке Мухаммед, и если он живет дольше положенного, а им положено два года, — тогда ты можешь, если охота, убить хомяка, потому что он твой. Это секретное правило называется Правом Избавления. Можно удушить хомяка или отравить, если есть отрава. Или можно уронить на него что-нибудь тяжелое — третий том медицинской энциклопедии или «Harry Potter et l’Ordre du Phénix» [«Гарри Поттер и Орден Феникса» (фр.).]. Главное ничего не испачкать.

Жирного Переса нашел для меня Папа́, а отдувалась Маман, потому что ей ведь приходилось меня возить. Папа́ был занят работой в облаках, он там объявляет: внимание стюардессам, пятнадцать минут до посадки, включить ручной режим открытия дверей. И еще он изучает навигационные карты и ходит на курсы по социализации, потому что…

Вообще-то я не знаю, почему он туда ходит. Я не знаю, что такое курсы по социализации.

Квартира Жирного Переса находится на рю Мальшерб в Gratte-Ciel. Звонишь в домофон, Перес у себя дома нажимает кнопку, и дверь открывается, а на лестнице у лифта пахнет bouillabaisse [Рыбный суп (фр.).]или иногда зеленой фасолью. Мы поднимались на четвертый этаж в старом скрипучем лифте, и мне сразу хотелось пи́сать. Жирный Перес говорил, что это все от замкнутого пространства.