Луиза Пенни
Час расплаты
Глава первая
Арман Гамаш осторожно закрыл досье и стиснул его в руках, чтобы слова не вырвались наружу.
Папка была тоненькая. Всего несколько страничек. Такая же, как и все остальные, лежащие вокруг него на старом деревянном полу маленького кабинета. И в то же время она отличалась от других.
Гамаш окинул взглядом тощенькие жизни, замершие у его ног в ожидании того, как он решит их судьбу.
Он занимался этим уже некоторое время. Просматривал личные дела. Брал на заметку крохотные точки в правом верхнем углу на ярлычке. Красные точки — отвергнутые, зеленые — принятые.
Не он поставил эти точки. Это сделал его предшественник.
Арман положил папку на пол и наклонился вперед в удобном кресле, опершись локтями на колени. Соединил ладони своих больших рук, переплел пальцы. Он чувствовал себя словно пассажир в межконтинентальном полете, разглядывающий поля внизу. Какие-то из них плодородные, какие-то распаханы под пар и набираются сил. Какие-то — бесплодные, лишь тонкий слой почвы на скальной породе.
Но как различить их?
Он читал, думал, пытался разобраться в том, что скрыто за скудной информацией, собранной в папках. Он размышлял об этих жизнях и размышлял о решениях своего предшественника.
Много лет, десятилетий, пока он служил главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, его задача состояла в том, чтобы копать. Собирать улики. Обозревать факты и оспаривать ощущения. Преследовать и арестовывать. Рассуждать, но не судить.
А теперь он стал судьей и коллегией присяжных. Стал тем, кому принадлежит первое и последнее слово.
И Арман Гамаш, не особо удивившись, понял, что его устраивает такая роль. Она ему даже нравится. Да, нравится власть. Он был достаточно честен, чтобы признать это. Однако больше всего ему нравилось, что теперь он может не только реагировать на настоящее, но и формировать будущее.
И будущее находилось у его ног.
Гамаш откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. Было уже за полночь, но он не чувствовал усталости. Чашка чая и тарелочка печенья с шоколадной крошкой стояли нетронутыми на столе.
Шторы слегка подрагивали, из приоткрытого окна тянуло холодом. Гамаш знал, что если отодвинет шторы и включит лампу на крыльце, то увидит, как первые зимние снежинки кружатся в ее свете. Медленно падают и приземляются на крыши домов маленькой деревни Три Сосны.
Снег покроет старинные сады, тонким слоем ляжет на машины и на скамью посреди деревенского луга. Он будет мягко падать на леса и горы, на речушку Белла-Белла, текущую за домами.
Стояло начало ноября, и снег, даже по квебекским стандартам, выпал слишком рано. Дразнилка, предвестник. И недостаточно глубокий для детских игр.
Но Гамаш знал: уже скоро. Очень скоро все изменится. И серый ноябрь превратится в яркую, сверкающую страну чудес, где катаются на лыжах и коньках. Устраивают сражения снежками, берут снежные крепости, лепят снеговиков и делают ангелов на снегу, упавшем с небес.
Однако сейчас дети спали, спали и их родители. Все в квебекской деревеньке спали, пока падал снег и Арман Гамаш думал о молодых жизнях, лежащих у его ног.
Через открытую дверь кабинета он видел гостиную в доме, который делил со своей женой Рейн-Мари.
На дощатом полу там и тут лежали восточные коврики. По одну сторону большого каменного камина разместился большой диван, по другую — два выцветших кресла. Приставные столики были завалены журналами и книгами. Вдоль стен стояли книжные стеллажи, светильники наполняли комнату приятным светом.
Комната словно звала его, и Арман Гамаш поднялся, потянулся и прошел в гостиную, сопровождаемый немецкой овчаркой Анри. Он пошуровал кочергой в камине и сел в кресло. Его работа еще не закончилась. Теперь ему предстояло подумать.
Он принял решение относительно большинства папок. Кроме одной.
Увидев ее впервые, он прочел содержимое и положил папку в стопку отвергнутых. Согласился с красной точкой, поставленной предшественником.
Но что-то не давало ему покоя, и он все время возвращался к той папке. Читал, перечитывал. Пытался понять, почему именно это личное дело, именно эта молодая женщина, единственная из всех, не дает ему покоя.
Гамаш прихватил эту папку с собой и наконец открыл. Опять.
Она смотрела на него с фотографии. Самоуверенная, вызывающая. Бледная. С черными как смоль волосами, кое-где выбритыми, кое-где торчащими, как иглы ежа. В носу, бровях и щеках — безошибочно узнаваемый пирсинг.
Она заявляла, что знает древнегреческий и латынь, но в то же время еле-еле сумела окончить среднюю школу, а последние несколько лет, судя по досье, ничего не делала.
Она заслужила красную точку.
Так почему же он все время возвращался к этому делу? К ней? Не из-за ее внешности. Он знал достаточно, чтобы не замечать этого.
Как ее звали? Амелия?
Да, подумал он, вполне возможно. Такое же имя носила мать Гамаша — ее назвали в честь женщины-авиатора, которая заблудилась в небе и пропала без вести.
Амелия.
Но, держа папку, Гамаш не ощущал никакого тепла. Напротив, он чувствовал некоторое отвращение.
Наконец Гамаш снял очки и потер глаза, прежде чем отправиться с Анри прогуляться по первому снежку.
А потом оба поднялись наверх — спать.
На следующее утро Рейн-Мари пригласила мужа позавтракать в бистро. Анри пошел с ними и тихо улегся под столом, пока они неторопливо потягивали café au lait [Кофе с молоком (фр.).] и ждали бекона в кленовом соке с омлетом и сыром бри.
Камины по обе стороны длинного помещения с балочным потолком горели, дрова весело потрескивали, в воздухе с запахом дымка витал разговор, а время от времени раздавался такой знакомый топот — приходящие клиенты сбивали снег с обуви.
Снегопад прекратился ночью, оставив лишь тонкий слой снега, едва прикрывший палую листву. Это был некий промежуточный мир — ни осени, ни зимы. Холмы, окружавшие деревню и защищавшие ее от внешнего, нередко враждебного мира, сами казались враждебными. Ну если непо-настоящему враждебными, то по меньшей мере негостеприимными. На их склонах торчали скелеты деревьев, чьи ветви, серые и голые, воздетые вверх, как будто просили о милосердии, хотя и знали, что не получат его.
Но на деревенском лугу стояли три высокие сосны, которые и дали деревне название. Полные жизни, прямые и сильные. Вечнозеленые. Бессмертные. Указующие в небо. Словно подзадоривавшие его сделать самое худшее из того, на что оно только способно.
Худшее было впереди. Но и лучшее — тоже. Впереди были и снежные ангелы.
— Voilà [Вот (фр.).], — сказал Оливье, ставя на их стол корзиночку с теплыми румяными круассанами. — Пока ждете завтрака.
На корзиночке висел ценник. С люстры тоже свисал ценник. И «ушастые» кресла, на которых они сидели, тоже имели ценники. Все в бистро Оливье продавалось. Включая — как доверительно сообщал он гостям — его партнера Габри.
«Пакетик конфет — и он ваш», — раздавался голос Оливье, делавшего предложения посетителям, когда Габри в претенциозном переднике выходил в зал.
«Именно так он меня и заполучил, — признавался Габри, разглаживая передник, который он носил с одной-единственной, всем известной целью: досадить Оливье. — За пакетик ассорти».
Как только Оливье ушел, Арман пододвинул папку к жене:
— Ты не могла бы прочесть это?
— Конечно, — ответила она, надевая очки. — Какая-то проблема?
— Нет, не думаю.
— Тогда почему?.. — Она показала на папку.
До своей преждевременной отставки Гамаш нередко обсуждал с женой дела, по которым работал. Ему еще не исполнилось шестидесяти, и его уход из полиции скорее напоминал бегство. В тихую деревню, чтобы прийти в себя, отдохнуть от того, что находилось за этой грядой холмов.
Гамаш наблюдал за женой поверх чашки с крепким ароматным кофе, которую сжимал в руках. Они больше не дрожали, отметила Рейн-Мари. По крайней мере, часто. Она то и дело поглядывала на них — на всякий случай.
И глубокий шрам у виска тоже затянулся. А может быть, его заполнили любовь и чувство облегчения.
Гамаш все еще прихрамывал иногда, если уставал. Но, кроме хромоты и шрама, прошлое не оставило на нем видимых следов. Хотя Рейн-Мари никакие следы не требовались. Она никогда не забудет того, что произошло.
Она чуть не потеряла его.
Но в конечном счете они оказались здесь. В деревне, которая оставалась гостеприимной и в самые мрачные дни.
Они купили дом, обустроились, но Рейн-Мари знала, что наступит время, когда ее муж захочет и почувствует потребность вернуться к работе. Единственный вопрос, который возникал: а что потом? Что станет делать старший инспектор Арман Гамаш, глава самого успешного в стране отдела по расследованию убийств?
Ему поступало немало предложений. Его кабинет был завален конвертами с надписью «Секретно». К нему приезжало множество посетителей. Их направляли главы крупных корпораций, политические партии, предлагавшие ему избираться, полицейские организации, канадские и международные. К крыльцу обшитого белой вагонкой дома Гамашей подъезжали неприметные машины, из них выходили неброско одетые мужчины и женщины и стучались в дверь. Они садились в гостиной и заводили разговор о том, «что потом».
